Малир голой рукой выхватил клинок. Ни малейшей дрожи в пальцах — он просто оттолкнул его от своей шеи и развернул к моему лицу. Кровавая ладонь скользнула к рукояти, ложась тёплой и скользкой поверх моей руки.
— Открой рот, белая голубка. — Он подтянул клинок выше, прижимая холодный металл к моим губам. — Оближи его. Медленно. Пока он не рассечёт твой язык. Ах-ах… голову не отворачивай. — Один палец соскользнул с рукояти и провёл окровавленной подушечкой по моим губам. — Открой эти красивые губы для меня.
Его палец мягко надавил, раздвигая их. Он проник в мой рот, вышел и снова вошёл, размазывая вкус соли и железа по дёснам. Лезвие всё глубже входило в рот, пока тепло в животе не спустилось ниже, вплетая странное возбуждение в страх, пульсирующий между бёдер.
Клинок царапнул нижнюю губу. Усилил жжение, дыхание сорвалось и стало прерывистым, грудь то поднималась, то опускалась в хаотичном ритме. Из груди вырвался жалобный звук, но вышел он не стоном отчаяния, а богохульным стоном наслаждения.
Голова Малира резко дёрнулась вбок — движение слишком быстрое и инстинктивное для человека, как у хищной птицы, уловившей писк мыши. Его чёрные пряди упали на сторону, открывая под мочкой уха родимое пятно.
Чёрное. Круглое.
Пульс обезумел, стуча в висках так, что края зрения затуманились, оставив лишь этот знакомый знак. Я уже видела его. Но…
Нет. Это не мог быть тот мальчишка из подземелий.
Тот мальчишка умер.
Я его убила!
Давление кинжала чуть ослабло.
— Ты видела этот знак раньше?
Я быстро вернула взгляд к его прищуренным глазам, чувствуя, как в животе скапливается ледяной страх от того, что он заметил мой интерес. Может, он не видел меня в тот день? Может, видел, но не узнал? Или не помнил — ведь он тогда ударился головой.
Удача.
Потому что этот воронёнок, которого отец держал в темницах Тайдстоуна… принц? Он, похоже, выжил после ранения в голову — и вырос в мстительного, гнилого монстра. Что он сделает со мной, если узнает, что именно я разрушила его побег?
Я выдержала его взгляд.
— Нет.
— Твой отец велел вбить этот знак иглой и чернилами под мою кожу, чтобы узнавать меня, если я сбегу из его проклятых подземелий. Навсегда оставить на мне свое клеймо. — Он схватил лиф моего платья, рванул ткань вниз, а сам расставил ноги шире, зажимая меня, словно в клетке. Второй рукой он опустил острие кинжала к моей груди, в ложбинку между обнажёнными холмами. — А теперь я оставлю свой знак на его дочери.
— Нет! — закричала я, извиваясь под тяжестью его тела. — Я нужна тебе невредимой!
— Не все твои части. — Его голос был низкий и ледяной. — Лицо твоё останется красивым. И драгоценная утроба тоже. А вот остальное… — Из его тела потянулись тени, холодные и жгучие. Они обвились вокруг моих запястий, икр, всего тела, сковав меня так плотно, что я не могла шевельнуться. — Может, мне вырезать на тебе своё имя? Титул, что ваши люди даровали мне — Властелин Теней? Или… м-м-м, думаю, я знаю.
Одним ударом он полоснул меня.
Но боли не было. Не сразу. Только металлический блеск лезвия скользнул вниз по груди, разрывая плоть и поднимая на поверхность пузыри крови. Сначала — ничего. А через несколько секунд накатила жгучая, обжигающая боль, будто огонь охватил всё тело.
— Скули, Галантия, — сказал он. — Дай услышать твои рыдания.
Я извивалась и дёргалась, но тени только крепче стягивали меня, пока перед глазами не поплыли тёмные пятна.
— Прекрати!
— Это не похоже на скулёж. — Лезвие ушло глубже, едва не скребя по кости. — Поплачь для меня, голубка. И я постараюсь сделать это красиво.
— Да проклянут тебя боги!
Это были последние слова, сорвавшиеся с моих губ, прежде чем я стиснула зубы, заперев в себе крик, мольбы, стоны. Он не получит их! Вместо этого я дышала сквозь рваную боль от его ровных, выверенных надрезов, и мысленно повторяла детскую мантру.
Вдох. Не плачь, Галантия.
Выдох. Не плачь, Галантия.
— Я получу твои слёзы со временем.
Когда дело было сделано, когда моя грудь горела сплошным огнём, он рванул меня на дрожащие ноги, схватив за лиф, и прижался губами к самому уху, прошептав:
— Беги…
Его приказ сопровождался вихрем теней и перьев. Крылья захлопали, и в черепе зазвучало оглушительное карканье ворон. Когти вцепились в мои волосы, дёргая и вырывая, раскаляя кожу головы огнём. Что-то твёрдое стукнуло по черепу. Тук. И снова. Тук.
Тук. Тук. Тук.
Они клевали меня!
Боль пронзила мозг, вырвав из меня крик, пока я не закрыла голову руками.
— Остановитесь!
Я отмахивалась одной рукой, прикрываясь другой. Ткань треснула, по руке разлилось пламя боли, уходя глубоко под кожу. С очередным воплем я рванула к двери и проскользнула в щель. Прочь. Надо было прочь от этих тварей.
Вслед за мной катились хриплые карки, а я бежала по коридору, позволяя костяному ужасу затмить разум. Мимо дверей, мимо людей, мимо пляшущего огня на каменных стенах. Где я? Куда бежать?
Взмах крыльев.
Близко. Всё ближе.
Ноги понесли меня быстрее. Я свернула за угол, мчалась дальше по коридору, пока — шлёп! — удар не врезался в грудь, и боль расплескалась по конечностям, сбив меня с ног.
— Эй! — Чьи-то сильные руки подхватили меня, прижимая к кожаному торсу. — Ты вся в крови…
Я моргнула, сбитая с толку, вслушиваясь в знакомый голос. Передо мной — зелёные глаза.
— Себиан.
— Шшш… всё хорошо, милая. — Он провёл рукой по задней части моих бёдер и легко поднял меня на руки. — Я держу тебя.
Глава 7

Галантия
Наши дни, замок Дипмарш, покои Себиана
Глиняная кружка дрожала в моих неуверенных руках, и на колеблющейся поверхности чая плавал кусочек древесной коры. «Чтобы успокоить нервы», — сказал Себиан после того, как отнёс меня в свои покои, усадил в кресло у окна и вложил в ладони тёплую кружку.
Он расстёгивал ржавые пряжки своей коричневой кирасы, стоя возле кровати с балдахином.
— Выпей всё до дна, иначе боль станет только хуже.
С каждым глотком жгучая боль притуплялась, вместе с ней уходило и напряжение. Мой взгляд блуждал по новой обстановке — покои были почти как мои, разве что в открытом шкафу рядами стояли десятки маленьких глиняных горшков. Здесь пахло травами, пчелиным воском и кожей.
Пахло им.
В животе тревожно заворочалось, но настой притупил этот рой. В шоке я не задумывалась, куда Себиан меня ведёт, лишь бы подальше от воронов Малира. Но стоило ли мне быть здесь? Одной? С мужчиной?
Нет, хуже…
С Вороном.
Себиан бросил кирасу на сундук у изножья кровати, его белая рубашка смялась, едва стянутaя на широкой груди.
— Расстегни платье спереди.
Моё горло сжалось.
— Что?
— Эти раны нужно очистить и смазать салом, — он подтолкнул ко мне табурет носком сапога, ножки жалобно заскрипели по камню. — Иначе загноятся.
Я опустила взгляд на грудь — кровавый ужас: вздувшиеся рубцы, клочья кожи, прилипшие волосы, сукровица. Слишком много крови.
— Шрамы останутся всё равно.
Он взял деревянную чашу с водой от камина.
— Только если не умрёшь раньше от заражения крови.
Он был прав, но…
— Разве нет целителя, к которому я могла бы обратиться?
— Конечно. Если хочешь пройти через весь замок с видом, будто тебя едва не разорвали собаки, — в его голосе прозвучало раздражение. — Я предлагаю помощь. Прими её или перестань заливать мою комнату кровью и уходи.
Мои мышцы напряглись. В сравнении с Малиром Себиан казался меньшим злом, но он всё ещё был Вороном. Тем, кто поймал меня. Я не могла забыть этого. Но и позволить инфекции изуродовать меня окончательно тоже не могла. Если я хотела избежать позора и пятна на имени моего рода, выбора не было.
Я развязала верхнюю ленту на платье и оттянула ткань, обнажив рану.
— О боги… Как он мог так поступить со мной?
— А он ещё не помочился на нее?
То, что Себиан не уточнил, «кто он», сказало мне одно: подобная жестокость не выходила за пределы характера Малира.
— Нет.
— Значит, могло быть хуже.
— Малир изувечил меня. Оставил метку… метку…
Боги, из-за всей этой крови я и сама не могла разглядеть, что именно. Что скажет принц Домрен? Слишком многое поставлено на кон, чтобы разорвать помолвку, но что если я буду отвратительна ему? Что если он никогда не сможет желать меня такой?
— Жизнь оставляет следы на каждом, — Себиан опустил тряпку в воду. — Но по-настоящему уродливы, как правило, только те шрамы, что внутри.
Слова, достойные простолюдина, которому дозволено не обращать внимания на изъяны. Никто не заботился о моём «внутреннем», разве что о регулярности моих менструаций, и то…
Я вскрикнула и отшатнулась.
— Твоя рука…
По его пальцам, костяшкам и перепонкам тянулись возвышенные шрамы, словно опалённая кожа, темнеющая охрой. Обожжённые рубцы поднимались к запястью и скрывались под рукавом. Я не заметила их в тот день, когда он схватил меня. Сколько его тела было покрыто этими уродливыми морщинистыми пятнами?
— Ожоги, — он прижал влажную ткань к моей груди, и по ране потекли капли. — Привыкай, милая, тебе придётся видеть это здесь постоянно.
Моё нутро скрутило от ужаса.
— Почему?
— По той же причине, по которой у Тайдстоуна есть катапульты с утяжелёнными сетями: они ловят наше вороньё, стоит нам подлететь слишком близко. Держать нас на земле, лишённых шанса на побег, — значит сделать удобной мишенью. Птицы с перьями, опалёнными до корней, летают плохо… если вообще летают, — он осторожно коснулся раны влажной тряпкой, и то ли настой, то ли вода, то ли и то и другое вместе делали жжение терпимым. — У твоего отца особая страсть — поджигать нас.
Что ж, я целиком поддерживала это увлечение, но говорить ему об этом сейчас было бы глупо: ответов на вопрос, зачем я здесь, это бы мне не прибавило. А если уж Ворон решил заняться моими ранами, стоит ли надеяться, что он раскроется? Была лишь одна возможность проверить.