Малир положил руку под голову, лёжа рядом со мной, глаза его были устремлены на слегка открывшееся небо, лучи солнца играли на чёрных, распушённых волосах.
— Пара короля Воронов может быть как дочерью его вассала, так и проституткой с улиц в тени его замка. Как он вообще может найти её, если никогда не пересечется с ней на пути?
Это имеет смысл.
И все крестьяне, казалось, относились к Малиру с большим уважением, робко кланялись, а затем оставляли его в покое и возвращались к своим делам. Это было чудесно наблюдать с тех пор, как мы прибыли, когда солнце стояло в зените. Один раз Малир даже оказал мне услугу и сам бросился с утёса — ради моего странного удовольствия, как он сказал, заставив меня действительно рассмеяться.
Недалеко от нас мужчина держал вверх ногами смеющуюся девочку за щиколотку. Он бросал её через край утёса, но она оборачивалась и летела обратно к нему.
Она вновь обернулась и села на его руку, щеки её были огненно-красные от холода и усталости.
— Ещё! Папа! Ещё!
— Хватит уже! — осекла её женщина, предположительно мать, пытаясь управлять стаей из четырёх птенцов, которые прыгали вокруг корзины с принесённой едой. — Если она вспотеет в перьях, то заболеет в этом холоде.
Когда мужчина твёрдо поставил дочь на землю, она снова обернулась, и два её ворона кинулись к корзине. Исчезновение еды, которую они успели стащить прежде, чем улететь, возмутило её мать.
Я улыбнулась её непослушанию.
— С какого возраста ты можешь меняться?
— Впервые это произошло, когда мне было… пять, — задумчиво ответил Малир, как и на все мои другие вопросы сегодня — а их были десятки. — Я залез на полки в кладовой за чем-то. Банка мёда? Не припомню. Полки ослабли, я упал, но не коснулся земли. Вот это было приключение. — Он тихо рассмеялся. — К сожалению, мне не удалось обернуться снова, когда наш повар гнался за мной с деревянной скалкой, выгоняя меня из кухни.
Я рассмеялась, представляя маленького мальчика, цепляющегося за муку на полу.
— Ты был проказником.
Он покачал головой.
— Из нас троих я был самым спокойным. До определённого возраста и пришедшей с ним силы.
— А кто тогда?
— Моя сестра, Ная. — В его голосе прозвучало трепетное уважение, которого я никогда не слышала раньше, за которым последовала улыбка такая искренняя и растапливающая сердце, что затмила ту, что была в седле. — Ей было два дня, когда она изменилась в колыбели. Когда выросли её полётные перья, около трёх лет, слугам было приказано держать окна, двери и отверстия для полёта закрытыми. Но она всё равно умудрялась выбираться. Я нашёл её, когда она шла по оружейной, таща за собой меч из аэримеля, незадолго до осады. Несомненно, она когда-нибудь им махнула бы. — Его улыбка дрогнула, затем угасла. — Если бы только у неё была возможность вырасти выше его ножен.
Его слова сжимали моё сердце, взгляд в прошлое, в горе — совершенно неожиданно. Проблеск тьмы Малира, как будто он открывал свои тени, позволяя мне заглянуть глубже. Искать тот блеск, что я видела во время нашего танца. Стоило ли рисковать?
Это было заманчиво.
И опасно.
— Ты очень её любил, — сказала я, услышав это по его благоговейному тону и видя, как взгляд смягчился, вызывая рябь старой вины в груди. — Как бы больно и горько тебе ни было, я во многом способствовала этому. Мой минимум — признать это. — Я замялась, затем продолжила. — Я должна была сказать это раньше, но… я сожалею о той роли, что сыграла в смерти Харлена, Малир. Глубоко.
Мышца на его челюсти дернулась, как часто бывает, когда он сдерживает гнев — один из немногих признаков эмоций, что он показывал, — но он сгладил это тяжелым глотком и устремил глаза на меня.
— Это не ты его убила. Это сделал я, боясь неконтролируемого хаоса, что приносят мои тени, непослушного разрушения.
Уши насторожились от торжественной строгости в его тоне.
— Неконтролируемого?
Он сжал губы, словно сожалел, что упомянул об этом.
— Мы могли бы выбраться из подземелий… если бы я только отпустил их.
Как же он выбрался?
Вопрос застрял у меня в животе, но я не осмелилась спросить, чтобы не разрушить этот драгоценный момент тихого спокойствия между нами, такой капризный и странный. По дороге сюда он был совсем другим: обаятельным и игривым, тревожно добрым в том, как подталкивал меня к освобождению от невидимых оков, которые держали меня всю жизнь. Почему? Почему он ведёт себя так?
Когда дело касалось Малира, я не могла не ожидать скрытого мотива в каждом его прикосновении, каждом шёпоте, каждом намёке на флирт. Но с другой стороны, флирт Себиана тоже, по-видимому, имел свой коварный скрытый мотив. Только он его скрывал, а Малир всегда был откровенен в своих намерениях. Разве это не делало его честность безопасной? Его доброту — заслуживающей доверия?
А что, если он действительно раздираем между преданностью и теплыми чувствами ко мне, дочери его врага, убийце его брата? С этим нельзя было мириться без боли, и это было далеко не просто. А если я слишком строго судила его на кьяре, опасаясь, что он хочет причинить мне боль, когда на самом деле он сам страдал — раздираемый в двух направлениях до такой степени, что это грозило разорвать его пополам?
О, боги, у меня болела голова от того, как мысли сталкивались друг с другом, пока я пыталась подавить надежду, которая может принести только сердечную боль. Сохранять рассудок было трудно. Большая часть надежд, казалось, рассеялась по ветру, когда я мчалась по тому лугу…
— Иди сюда, — Малир перевернулся на бок, подперев голову рукой, а другой постучал по покрывалу. — Хочу, чтобы моя жена была ближе.
Я опустилась, чтобы оказаться рядом с ним, положив голову на руку всего в нескольких дюймах от него, вдыхая аромат лемонграсса, позволяя теплу его тела проникнуть под кожу.
— Я ещё не твоя жена.
— Ты приняла мой дар, еду, которую я тебе предлагал, наш танец под звёздами, не так ли? — Он поднял руку и коснулся моего лица, позволяя теплу своей ладони ласкать обветренную кожу. — Среди Ворон ты теперь моя пара. Свадьба — лишь символический акт, чтобы угодить твоим людям и их обычаям.
Его слова висели между нами, смягчая часть сомнений, которые я питала, беспокойство, что он может нарушить помолвку, но не полностью.
— Я не Ворона, значит, я не твоя настоящая пара, и ещё не твоя жена. Это делает меня ничем.
Его большой палец ритмично скользил вверх и вниз по моей скуле.
— Сегодня утром, после разговора с леди Сесилией, я приказал перевезти из южных хранилищ в Тайдстоун целые повозки зерна, сушёного мяса, бобовых и несколько сотен фунтов семян для весны. Её отец, лорд Тарадур, и его войска будут следить за транспортировкой, чтобы всё прибыло в Тайдстоун после того, как ты освободишь Марлу с учётом влажности земли, но точно до нашей свадьбы. Если спросишь её, уверен, она подтвердит.
Я с трудом выдохнула, широко раскрыв глаза.
— Ты отправляешь… Но… Почему?
— Уверенность, — его рот двигался, словно обдумывая слова. — Твой страх, что я нарушу нашу помолвку после освобождения Марлы, обоснован. Это совершенно разумно. Солдаты Тайдстоуна, должно быть, были на половинных пайках сколько уже? Два месяца?
Скорее пять, но это сделало бы меня снова плохой сделкой.
— Три.
— Если я собираюсь атаковать Амарретт весной, когда растает снег, мне понадобится армия твоего отца, и ей не пойдет на пользу голодать всю зиму, — сказал он. — Мне нужен этот брак, если я хочу выиграть войну быстро и с минимальными потерями среди моего народа, Галантия. Он нужен нам обоим. И я надеюсь, что это успокоит твой страх и убедит тебя в моей искренности. В моей… преданности.
Уверенность его слов смягчила мои сомнения, принесла облегчение. Оно длилось лишь мгновение: теперь, когда перспектива брака была бесспорной и доказанной, этого уже не хватало, даже если это обеспечивало мне цель — безопасную жизнь. Какова ценность шелкового платья, если оно окутывает увядшее сердце? Какова ценность жизни без любви?
Да, Себиан держал меня ночью, заботился, предлагал убежище. Но признавался ли он мне когда-нибудь в чувствах? Сражался за меня? Целовал?
Нет.
Даже прощального поцелуя… не было.
За спиной раздавалось множество смешков и хохот, и я обернулась через плечо на группу молодых ворон, сидевших вокруг кучи… всякой всячины. Лоскуты ткани. Отполированные ракушки. Гвозди. Вилка. Одна из девочек закрыла глаза и полезла в кучу, перебирая вещи, и вытащила что-то, что, похоже, было кусочком кольчуги с ржавыми пятнами.
Она открыла глаза.
Нос её сморщился.
— Это моё, — молодой ворон, сидевший напротив, наклонился к ней, его улыбка обрамлялась редкой щетиной. — Как и ты сама, и ты это знаешь.
Девочка посмотрела на молодого парня, потом на кольчугу, скривила рот от отвращения и уронила предмет с лязгом, вытирая ржавчину с пальцев о ткань своих хлопковых штанов.
— В твоих мечтах.
— В моих мечтах ты лежишь в гнезде из подушек и одеял, умоляя меня соединиться с тобой с разведёнными ногами, — прошипел он на фоне глубоких смешков остальных юношей. И в один быстрый миг он рванулся вперёд и поцеловал её. Долгий, страстный поцелуй, от которого мне самой пришлось сжать губы, закрутить язык, сглотнуть слюну. — А если бы ты перестала быть такой…
Хлоп.
Его лицо резко дернулось в сторону от её пощёчины, глаза широко раскрылись от шока, что развеселило остальных. Они хихикали и смеясь наблюдали, как девочка обернулась, и ее вороны улетели, толкая его, давая пару воспитательных шлёпков по затылку.
Малир скользнул рукой по моему бедру, перекатывая на другой бок, чтобы я полностью обернулась к группе, и прижался телом к моей спине.
— Должен признать себя счастливым, что ты лишь ушла от меня во время нашего кьяра, вместо того чтобы шлёпнуть меня перед всем собравшимся двором.
Мысль о том, чтобы шлёпнуть его за такое дерзкое поведение, казалась абсурдной, учитывая, как сильно я желала быть поцелованной.