Богиня, за что? Почему она так красива?
Рука дрожала всё сильнее.
Мышцы свело судорогой.
Беззвучный рёв ярости прорезал меня изнутри. Я хотел убить её. Хотел! Но не мог. Не мог, чёрт возьми, не мог!
И за это я ненавидел её ещё сильнее.
Первобытный рык вырвался из моей груди — она обернулась, вскрикнула, повалилась и в панике, отбивая ногами землю, поползла прочь. А я снова рванул к утёсу. Сердце колотилось о рёбра, как зверь в клетке, будто само пыталось вырваться, как и я — из этого места, из этой памяти, из-за этой… девчонки.
— Лорн! — Я нащупал её ладонь в темноте паники. Хватка была ледяной, но именно в ней оставалась единственная точка реальности. — Не отпускай мою руку, слышишь? — наши пальцы сцепились до боли. — Никогда не отпускай.
Я бросил последний взгляд на Галантию — умница, что рванула обратно к пляжу. И развернулся к зияющей пропасти утёса. Падение в пустоту — свобода или смерть. Или и то, и другое сразу.
И мы прыгнули.
Солёный плеск ударил в израненные ступни. Крик вырвался из горла, часть страха, часть дикого восторга. Изменение произошло так же естественно, как дыхание. Кожа лопнула, уступая место гладким чёрным перьям, тело выгнулось, перекроилось, и вот — во всплеске теней моя воронья стая закаркала.
Рядом летели вороны Лорн.
Мы били крыльями в унисон, наше карканье сливалось с грохотом волн.
И с эхом смеха — мучительной мелодией, что навсегда будет напоминать мне о девочке, которая должна была умереть от моих рук.
Глава 36

Себиан
Наши дни, замок Дипмарш
Восемь дней.
Восемь ебаных дней насмарку, пока я отмораживал задницу — три ушло на перелёт на север и почти вдвое больше на то, чтобы вернуться туда, где мне и стоило оставаться изначально. Какой бы кривоглазый следопыт ни донёс о том, что Домрена якобы видели за стенами Аммаретта, — этот идиот стоил мне восьми ночей, проведённых на продуваемых всеми ветрами насестах вместо того, чтобы греться между тёплых бёдер Галантии. Узнаю, кто это был, — ощиплю наголо!
Потому что Домрена там не оказалось.
Я смахнул тонкий слой снега с наплечников кирасы и зашагал по коридору, глядя на дверь в покои Галантии. Солнце только-только вынырнуло из-за белых макушек сосен, что стояли стеной на восточных болотах, так что она, возможно, ещё спала. Надеюсь. Мне не терпелось нырнуть под одеяло, обнять её сзади и утонуть в её тепле. Но не раньше, чем я узнаю имя этого кретина-следопыта…
Я вошёл в покои Малира без приглашения, уши тут же дёрнулись от странного звука. Нет, не от шелеста пергамента — ясно было, что он уже сидел за столом: последние недели его мучила бессонница. Это был его приглушённый смех, хриплый, словно он выплеснул его в комок ткани. Я слышал его смеющимся всего дважды — и оба раза думал, что у него едет крыша.
В тот миг, когда я переступил порог его комнаты, ноги приросли к полу вместе с моим сердцем, будто стужа севера последовала за мной домой. Галантии не было в её покоях… потому что она сидела у Малира на коленях. За. Его. Столом.
— Я опять всё напутала, да? — спросила она, оглядываясь через плечо, в одной лишь длинной рубашке да с чёрным шарфом, свободно обвивавшим шею. А ещё на них был накинут шерстяной плед Малира. Сюрреалистичная картина, но она не исчезала, сколько бы я ни моргал. — Эти две так трудно различимы.
— На первый взгляд — да, — отозвался Малир, ведя её руку с зажатым пером по пергаменту. — Но если присмотреться к этому изгибу… Чувствуешь? Буква «зэ» короче и более округлая снизу, будто ленивый крен на лёгком утреннем ветру. Буквы древнего Вэра основаны на движениях в полёте. Ещё раз.
Галантия кивнула, и её светлые пряди соскользнули с плеч, пока она снова вела перо. Сосредоточенная, она провела линию, замерла, потом взглянула на него.
— Получилось? — спросила она с дерзкой улыбкой.
Уголки губ Малира дрогнули, он провёл языком по зубам, и, к моему ужасу, это оказался не оскал, а настоящая, чёрт возьми, улыбка.
— Сделать «зэ»? Нет. Но после пяти кружек вина кто-нибудь косоглазый вполне мог бы принять это за «гэ».
Галантия рассмеялась.
Малир рассмеялся.
Какого хрена здесь вообще происходило?
Чем дольше я смотрел, тем тяжелее становилось моё дыхание. С каких это пор Малир проводил время с Галантией не за тем, чтобы мучить или трахать её? Что произошло за эти проклятые восемь дней, что он теперь гладил её волосы не рывком, а мягко, пальцами по затылку? И почему он опустил лицо к её лицу, прикрыв глаза, словно собирался…
О боги. Он целовал её.
Мои лёгкие сжались, отказываясь впустить хоть глоток воздуха, пока перед глазами не потемнело от нехватки кислорода — я не мог смотреть, как он жадно берёт её рот. Как он встаёт вместе с ней, роняя стул и сбрасывая плед, усаживает её на пергамент, задирает рубашку, стягивает штаны и раздвигает её бёдра. Всё это время целуя её, так, что их стоны врастают друг в друга.
Он целовал её.
Я втянул воздух, задыхаясь, вытирая ладонью липкую тяжесть в груди, что не желала отпускать. Она же не моя… никогда не могла быть моей. Какое право я имел претендовать на неё? Никакого. Какое право вмешиваться? Тоже никакого.
И всё же я сделал шаг в комнату, сжимая грудь, будто этим мог вытолкнуть оттуда чужую руку.
— Уж больно весело у вас с утра.
Галантия вздрогнула от моего голоса, найдя меня ореховыми глазами.
— Себиан!
— Рановато ты вернулся, — сказал Малир, и его тон показался мне чересчур ровным, хотя, по крайней мере, у него хватило приличия спрятать член и натянуть ей рубашку. — Я не ожидал тебя ещё два дня.
— Ясное дело, нет, — только и сказал я, окинув взглядом сначала комнату, потом его гнездо. Брошенные кубки. Свечи, догоравшие до фитиля. Блюда с фруктами и хлебом. Белёсые слизистые разводы по чёрным подушкам и одеялам. Богиня, помоги, они что, восемь дней подряд трахались в его гнезде? — Кто из следопытов сообщил о том, что принца Домрена видели за стенами столицы? Ублюдок ведь не был на севере.
Малир помог Галантии соскользнуть с письменного стола, затем посмотрел на меня с такой скучающей миной, что мне захотелось врезать ему.
— Его знамёна.
— Что?
— Следопыт заметил… его знамёна… — отчеканил он, будто я был конченым тупицей, пока Галантия шла ко мне. — В донесениях никогда не упоминался сам Домрен. Ты прекрасно знаешь, что разведчики обязаны держаться на безопасной дистанции, так что подтвердить или опровергнуть его присутствие внутри его же знамён невозможно.
В левом глазу дёрнулся нерв.
— Хочешь сказать, что я потратил восемь ебучих…
Галантия обняла меня. Слишком коротко, слишком натянуто.
— Я так рада, что ты вернулся невредимым.
Невредимым? Мне понадобилось меньше пятнадцати минут, чтобы понять: Домрена там нет. Потом я повернул обратно, с бесполезным колчаном и яйцами, отмороженными к херам. И Малир даже не счёл нужным упомянуть об этом?
Я втянул воздух сквозь злость в груди.
Вины её в этом не было, и я поднял руку, чтобы прижать Галантию к себе сильнее. Богиня, как же я хотел схватить её, укрыться с ней под одеялом и провести утро внутри неё. Но прежде чем мои пальцы коснулись её плеча, она отступила на шаг, унося с собой всё то тепло, в котором я так отчаянно нуждался. Почему такая холодна?
Под мехом на наручах холодок вползал в кожу, поднимая волосы на руках, словно мои вороны хотели распушить перья. Взгляд сам нашёл Малира.
— Почему ты не сказал мне всё это, прежде чем я отправился на север?
— Ты, мягко говоря, не оставил мне времени, — ответил он и шагнул ко мне. — В тот миг, когда я отметил карту, ты улетел, не сказав ни слова. Даже Галантию оставил ждать у конюшни, будто твоя милая не стоила быстрого прощания. — Его хлопок по моему плечу я бы счёл покровительственным, если бы не то, как эти последние слова вбили стыд мне в спину, сгибая её дугой. — Я буду в своей библиотеке.
Когда он исчез за дверями, я снова посмотрел на Галантию, читая на её застывшем лице явное разочарование тем, как я ушёл.
— Прости, что не сказал ни слова.
— Я понимаю. И жаль, что ничего не вышло, — сказала она и натянула улыбку — красивая, как всегда, но хрупкая по краям. — Ты хочешь мести, увидел шанс и схватился за него. Они не случаются так часто, как возможность провести день у утёсов…
Звучало это до ужаса рационально, но ничуть не смягчало разочарования на её лице.
— Это не оправдание тому, что я ушёл не попрощавшись. Я правда хотел отвезти тебя к океану в тот день, показать, как мы летим и кувыркаемся в воздухе.
— А я видела, — ответила она, уголки её губ приподнялись выше, и привычный свет вернулся в её улыбку. — Малир был так добр, что отвёз меня вместо тебя. Мы видели…
Дальше её слова превратились в бессвязный шум. Что-то про девушку. Кольчугу. Соль. Всё, что врезалось мне в голову, — это сочетание слов Малир и добрый. В одном предложении. Настолько нелепое, что мой мозг просто плавился.
— Стоп-стоп-стоп… — поднял я руку, и она умолкла. — Что значит, он отвёз тебя?
Она пожала плечами, вскинув руки, словно всё это само собой разумеющееся.
— Малир нашёл меня у конюшни, где я ждала тебя. Сказал, что ты улетел, и отвёз меня к утёсам вместо тебя.
То липкое чувство в груди стало смолой.
Тяжёлой, тягучей, отвратительной смолой.
Мысли вернулись к тому дню: как Малир заговорил о Домрене. Как он не сказал ни слова о том, что ублюдка там может и не быть, зато поспешил отметить карту. Как его конь, которого он редко седлал и уж точно не ради забавы людей, стоял уже осёдланный и готовый в конюшне, словно…
О, богиня, да какой же я идиот.
— Ублюдок с самого начала планировал отвезти тебя туда, — пробормотал я низко, чувствуя себя вдвое большим болваном от того, как легко он меня отодвинул. Зачем? Что всё это значит? — Богиня, помоги, мне нельзя было уходить. Нельзя было оставлять тебя с