Пес смерти. Мисс Марпл рассказывает. Расследует Паркер
 Пайн. Второй гонг — страница 32 из 115

— Доброе утро, мосье.

— Доброе утро, Элиз. — Он прошел в переднюю, как всегда, на ходу снимая перчатки.

— Мадам меня ждет? — спросил он, обернувшись.

— О да, конечно, мосье.

Элиз закрыла дверь и повернулась к нему.

— Если мосье пройдет в маленькую гостиную, мадам через несколько минут выйдет к нему. Она сейчас отдыхает.

Рауль пытливо на нее посмотрел:

— Она нездорова?

— Вполне здорова! — фыркнула Элиз, прошла вперед и открыла дверь в маленькую гостиную.

Он вошел, Элиз последовала за ним.

— Здорова! — продолжала она. — Как может быть здорова бедная овечка? Спиритические сеансы, сеансы, все время одни сеансы! Нехорошо это — неестественно, разве для этого создал ее всеблагой наш Господь? По мне, скажу прямо, — это самое настоящее общение с дьяволом.

Рауль успокаивающе похлопал ее по плечу.

— Ну, полно, полно, Элиз, — мягко сказал он, — не волнуйтесь и не ищите дьявола в том, чего вы просто не понимаете.

Элиз с сомнением покачала головой.

— Ну, ладно, — проворчала она тихо, — мосье может говорить что угодно, но мне все это не нравится. Вы только посмотрите на мадам — тает с каждым днем — такая худенькая и бледная, и эти головные боли!

Она воздела руки.

— Ах, как это нехорошо — общаться с душами. Тоже мне души. Все порядочные души находятся в раю, а остальные в чистилище.

— Вы до смешного упрощенно смотрите на загробную жизнь, Элиз, — сказал Рауль, опускаясь в кресло.

Старушка с гордостью ответила:

— Я добрая католичка, мосье.

Она перекрестилась и направилась к двери, но, взявшись за ручку, обернулась.

— После вашей женитьбы, мосье, — сказала она умоляющим тоном, — надеюсь, вы не станете все это продолжать?

Рауль дружелюбно ей улыбнулся:

— Вы глубоко верующее существо, Элиз, и так преданы своей хозяйке. Не бойтесь, сразу же, как только она станет моей женой, со всем этим «духовным баловством», как вы это называете, будет покончено. Для мадам Доброй спиритических сеансов больше не будет.

Элиз улыбнулась.

— Это правда? — спросила она с надеждой.

Рауль кивнул.

— Да, — сказал он скорее самому себе, чем ей. — Да, с этим необходимо покончить. Симона обладает чудесным даром, и она щедро им делилась, но теперь она свою миссию выполнила. Вы же сами заметили, что она стала совсем бледненькой и сильно похудела. Все медиумы испытывают такое напряжение… А вместе с тем, Элиз, ваша госпожа — самый замечательный медиум в Париже, да что там в Париже, во всей Франции. К ней приезжают люди со всего света, а все потому, что знают — здесь никаких трюков…

Элиз оскорбленно фыркнула:

— Трюки! Конечно же нет. Мадам не смогла бы обмануть и младенца, даже если бы и захотела.

— Она ангел, — подхватил Рауль. — И я должен сделать все, что в моих силах, чтобы она была счастлива. Вы мне верите?

Элиз выпрямилась и тоном, полным наивного достоинства, сказала:

— Я служу у мадам много лет, мосье. И очень ее люблю. Если бы я не была уверена в вашей любви к ней, eh bien[49], мосье, я бы не пустила вас и на порог этого дома!

Рауль засмеялся.

— Браво, Элиз! Вы настоящий друг, и вы должны поддержать меня — я хочу сказать мадам, чтобы она рассталась со своими духами.

Он ожидал, что Элиз оценит его шутку, но, к его удивлению, она была сама серьезность.

— А вдруг, — проговорила она нерешительно, — духи ее не оставят?

— Я думал, вы не верите в духов.

— Больше не верю, — сказала Элиз упрямо. — Глупо в них верить. И все же…

— Ну?

— Это трудно объяснить, мосье. Видите ли, я всегда считала, что медиумы, как они себя называют, — это обычные мошенники, которые обманывают бедных людей, потерявших своих близких. Но мадам вовсе на них не похожа. Мадам хорошая. Мадам честная и…

Она понизила голос и проговорила с благоговейным страхом:

— Что-то действительно происходит. Это не трюки — то, что происходит. Вот почему я боюсь. По-моему, все это нехорошо, поскольку противно природе и le bon Dieu[50], и кто-то должен за это расплачиваться.

Рауль поднялся с кресла, подошел к ней и похлопал по плечу.

— Успокойтесь, моя добрая Элиз, — сказал он с улыбкой. — Я хочу вам сообщить приятную новость. Сегодня состоится последний спиритический сеанс; и больше их не будет.

— Значит, сегодня последний? — В голосе Элиз слышалось недоверие.

— Последний, Элиз, последний.

Элиз мрачно покачала головой.

— Мадам не в состоянии… — начала она.

Фраза осталась неоконченной. Открылась дверь, и вошла высокая красивая женщина, стройная и грациозная, с лицом боттичеллиевской[51] Мадонны. Лицо Рауля засияло радостью, и Элиз тут же незаметно удалилась.

— Симона!

Он взял ее белые изящные руки в свои и по очереди поцеловал.

Она нежно прошептала:

— Рауль, дорогой мой…

Он еще и еще раз поцеловал ее руки и внимательно посмотрел ей в лицо.

— Симона, как ты бледна! Элиз сказала, что ты отдыхаешь. С тобой все в порядке, моя радость?

— Да, в порядке… — Она явно что-то недоговаривала.

Он посадил ее на диван и сел рядом.

— Тогда скажи мне, в чем дело.

Женщина слабо улыбнулась.

— Ты сочтешь меня глупой, — прошептала она.

— Я? Сочту тебя глупой? Никогда!

Симона высвободила руку и отрешенно уставилась на ковер. Потом заговорила тихим, торопливым голосом:

— Я боюсь, Рауль.

Он ждал какое-то время, что она что-то еще скажет, но она молчала, и тогда он попытался ее подбодрить:

— Чего ты боишься?

— Просто боюсь — и все.

— Но…

Он посмотрел на нее с недоумением, и она быстро ответила на его вопрошающий взгляд.

— Да, абсурд это или нет, однако я чувствую страх. Чувствую — и все. Я не знаю — чего именно я боюсь и почему, но меня все время точит одна и та же мысль: со мной должно произойти что-то ужасное, ужасное…

Она невидящим взглядом уставилась перед собой. Рауль нежно обнял ее.

— Любимая моя, — проговорил он, — ты не должна поддаваться таким настроениям. Я знаю, что это такое. Ты просто устала, Симона, устала из-за образа жизни, который ведешь. Все, в чем ты нуждаешься, — отдых и покой.

Симона благодарно взглянула на него.

— Да, Рауль, конечно же ты прав. Все, что мне нужно, — это отдых и покой.

Она закрыла глаза и откинулась на обнимавшую ее руку.

— И счастье, — прошептал Рауль ей на ухо.

Он крепче прижал ее к себе. Симона, сидя все еще с закрытыми глазами, глубоко вздохнула.

— Да, — прошептала она, — да. Когда твои руки обнимают меня, я чувствую себя в безопасности. Я забываю о той ужасной жизни, какую веду, — жизни медиума. Ты очень много знаешь, Рауль, но даже тебе не дано понять, что это такое.

Он почувствовал, как ее тело замерло в его объятиях. Ее глаза открылись, и она снова уставилась пристальным взглядом прямо перед собой.

— Находишься в кабинете, в темноте, в ожидании, и темнота эта ужасна, Рауль, ибо это темнота пустоты, небытия. Усилием воли растворяешься в этом небытие. И тогда ничего не знаешь, ничего не чувствуешь… Но наконец наступает медленное мучительное возвращение, пробуждение от сна, однако это так утомительно, ужасно утомительно…

— Я знаю, — прошептал Рауль, — я знаю.

— Так утомительно, — снова прошептала Симона.

Ее тело, казалось, становится все слабее и слабее с каждым произнесенным словом.

— Но ты изумительна, Симона.

Рауль взял ее руки в свои, стараясь взбодрить своим обожанием:

— Ты уникальна, ты — величайший медиум, какого когда-либо знал мир.

Она с легкой улыбкой покачала головой.

— Да-да, — настаивал Рауль.

Он вынул из кармана два письма.

— Взгляни-ка, вот от профессора Роше из Сальпетриера, а другое от доктора Жене из Нанси, и оба умоляют, чтобы ты хотя бы изредка продолжала с ними сотрудничать.

— О нет!

Симона неожиданно встала.

— Я не хочу! Не хочу! С этим все кончено, ты обещал мне, Рауль.

Рауль изумленно смотрел на нее. Она стояла, чуть пошатываясь, и походила на затравленного зверя. Он поднялся и взял ее за руку.

— Да-да, — сказал он. — Конечно же с этим будет покончено, само собой. Но я так горжусь тобой, Симона, вот почему я упомянул об этих письмах.

Она искоса с подозрением глянула на него.

— И ты не захочешь, чтобы я продолжала сеансы?

— Нет-нет, — ответил Рауль, — если только тебе самой вдруг не захочется, хотя бы изредка… для своих старых друзей…

Она решительно перебила его:

— Нет-нет. Никогда больше. Это опасно. Так и знай. Я чувствую ее… страшную опасность…

Она стиснула ладонями голову и направилась к окну.

— Обещай мне, что никогда больше этого не будет, — обернувшись, сказала она просительно, почти шепотом.

Рауль подошел к ней и обнял за плечи.

— Дорогая моя, — заговорил он с нежностью, — обещаю тебе, после сегодняшнего вечера ты больше никогда не будешь проводить сеансы.

Он почувствовал, как она вздрогнула.

— Сегодня, — прошептала она. — Ах да… Я забыла про мадам Экс.

Рауль взглянул на часы:

— Она придет с минуты на минуту, но, может быть, если тебе нездоровится…

Казалось, Симона едва его слушает, думая о чем-то сроем.

— Она странная женщина, Рауль, очень странная. Ты знаешь, она вызывает у меня такое ощущение… почти ужас.

— Симона!

В его голосе был упрек, она сразу почувствовала.

— Да-да, Рауль, я знаю, ты — как все французы. Для тебя любая мать — это святое, и с моей стороны нехорошо так говорить, когда она убивается из-за потери своего ребенка. Но — мне трудно объяснить тебе, она такая огромная и страшная, и ее руки — ты когда-нибудь обращал внимание на ее руки, Рауль? Большие сильные руки, такие же сильные, как у мужчины. О!

По ее телу пробежала дрожь, и она закрыла глаза. Рауль выпустил ее из объятий и проговорил почти холодно: