Раздались шаги, и цыганка вошла в комнату с отверткой, рукоять которой я когда-то для изоляции обмотал веревкой. Присев возле идола, выколупала монету, покатала на ладони и спрятала в карман.
— Целый золотой, Музыкант! Жаль, не московской чеканки, но все равно… Да я теперь, считай, богачка. Ну, почти. Что там?
— Дыра, — пояснил я. — Туда провода уходят. Пролезть в нее можно. Только…
— Только мы туда не полезем, — заключила Эви. — Я хоть думать, как вот ты говоришь, не умею, зато у меня инстинкты женские хорошо развиты. Они мне любые думы заменяют. И они мне говорят: не лезь в эту дыру, сестрица Эви, мертвой станешь.
— Болтовня у тебя хорошо развита, а не инстинкты, — возразил я, поднимая голову. В потолке был люк, когда-то от него шла раздвижная лестница, теперь остались лишь обломки штанг. А сам люк заварен толстой железной решеткой.
— Поболтать я тоже люблю, есть у меня такой инстинкт, — согласилась цыганка. — Называется: инстинкт языкочесания. Но сейчас дело не в этом, а в том, что и там нам не пролезть…
Ее прервал шум за дверью.
Когда мы выскочили наружу, я присел под бортом самохода с факелом и «шершнем» в руках, а Эви спряталась за моей спиной с монтировкой. Тонкий, на грани слышимости, писк, хлопанье над головой…
Переглянувшись, мы сказали одновременно:
— Мыши.
— Летучие, — добавила Эви. Выпрямилась и отерла испарину со лба. — Которые, будем говорить, летают. И пищат, гады. Фух, я аж вспотела…
Хлопанье смолкло, и я полез на палубу.
— А в комнату эту вернуться не хочешь? — спросила цыганка. — Осмотримся, может, еще…
— …Денег найдем, — заключил я, перебираясь через ограждение. — Нет там больше никаких монет. Едем.
— Откуда знаешь, что нет? — спросила она вскоре, когда «Зеб» малым ходом двинулся по трубе. — Это тоже тебе твои думы подсказали?
— А откуда им взяться? Идола поставили не те люди, которые когда-то этот тоннель построили и работали здесь, а кто-то другой, недавно… Ну, относительно недавно. Кто-то, кто тут или где-то неподалеку поселился уже после Погибели. Ну, и с чего бы им монетами разбрасываться? Они золотом своих идолов украшают, а других статуй в той комнате не было.
— Значит, надо еще идолов найти. Есть у тебя патроны к моему револьверу? Нету? Тогда давай мне один «шершень». Хотя оно, конечно, не такая это солидная вещь, как револьвер мой, ну да ладно.
Я отсчитал четыре патрона, дал ей пистолет и добавил:
— Ты палишь не думая, а инстинктивно, сама говорила. На твои инстинкты патронов не напасешься.
Эви зарядила оружие и уселась на носовом ограждении.
«Зеб» ехал дальше. Фара иногда принималась мигать, громко жужжа, каждый раз я боялся, что сейчас лампа под разбитым стеклом вырубится, но пока что она горела. Я достал гармошку, когда в голову пришла мелодия. Стал наигрывать… Нет, что-то не то. Прогоревший факел погас, Эви бросила его под колеса, сунула пистолет за ремень и ссутулилась, упершись локтями в колени, подперла кулаками подбородок. Не отпуская штурвал, я прикрыл глаза. Представил себе этот тоннель глубоко под землей, полный застоявшегося воздуха и гулких звуков… Ага! Мелодия возникла будто сама собой, вынырнула из темноты. Я заиграл. Одновременно в голове появились и слова.
Я играл, мысленно декламируя их. Цыганка сначала подняла голову, потом распрямила спину и обернулась, слушая, и когда я закончил, сказала:
— А хорошо получилось! Нет, правда. У тебя талант, Музыкант, недаром тебя так прозвали. Я вот сейчас будто и впрямь этот тоннель увидела.
— Это все потому что, ты на него как раз смотришь, — пояснил я.
— Да ладно, не в том дело! Ты именно… именно музыкой смог картинку создать, никогда б не подумала!
Я скромно молчал.
— Как такое вообще может быть? — продолжала она удивляться. — Ведь слов не было никаких… Как возможно, чтоб музыкой, ну то есть, будем говорить, звуками всякими бессмысленными, столько этого… смысла передать? Картину целую, и еще настроение… Слушай, а Погибель сможешь так же… ну, изобразить?
— Погибель… — повторил я.
— Ага.
— Для этого надо знать, что оно такое.
— И что же оно, по-твоему, такое?
— В том-то и дело, что не знаю. Я когда-то интересовался ею, но никто толком ничего сказать не мог. Монахи говорят: воинство зла сошлось в последней битве с армией добра…
— Ну, это ерунда, — покачала она головой.
— Не знаю, наверное. Другие что-то про всеобщую войну с использованием каких-то тяжелых ракет рассказывают. Третьи про странных существ, которые вроде как из ниоткуда появились и уничтожили технику предков…
— Ага, так может, эти существа на платформах и летают? — Эви замолчала, когда я поднял руку, показывая вперед. Оглянулась и вскочила, схватившись за пистолет.
С верхней части трубы свешивался слизистый сгусток. Толстый, влажно поблескивающий в свете фары. На нем медленно вспухали и лопались темные пузыри.
— Ой, ё! — Эви подняла «шершень». — Это что за пакость? Инстинкты мне говорят: вроде кто нагадил и прилепил это дело к потолку.
— В тоннелях не бывает потолка, в них своды.
— Да какая разница!
— Не вздумай стрелять в него, — я втянул носом воздух. — Слышишь? Опусти ствол! Оно и так пахнет, а если пуля попадет, вообще развоняется… И неизвестно, что оттуда полезет.
— Полезет? Ты че, думаешь, там внутри есть что-то? Или кто-то?
— Я думаю, это кокон. Главное, чтоб крыша рубки его не зацепила.
Это и не понадобилось — кокон зашевелился сам собой, на конце его лопнул большой пузырь, а потом он раскрылся, будто цветок.
Эви бросилась к рубке, закрыв голову руками. Из кокона выплеснулся темный поток.
Захлопало, зашуршало, и я разглядел сотни черных тел размером с мизинец. Летучие мыши, суматошно взмахивая перепончатыми крыльцами, рванулись во все стороны, некоторые стремительно падали к палубе и тут же взлетали, другие неслись вплотную к верхней части туннеля. Эви заскочила рубку, пригнулась, глядя в переднее окно. Я присел. Несколько мышей влетели внутрь, одна метнулась к цыганке, ударилась о голову — если б не бандана, запуталась бы в волосах — шмякнулась о стенку и с тонким, едва уловимым писком вылетела наружу. Другая бросилась мне в лицо, я упал на бок, перекатился, сорвал с крюка на стене шляпу и нахлобучил на голову.
— Ах ты тварюка! — заорала Эви, размахивая «шершнем». — Укусила меня, паскудина перепончатая!
Неуправляемый «Зеб» ехал дальше, все новые мыши влетали в рубку. Одна метнулась ко мне — взмахнув рукой, я случайно перехватил ее в воздухе. Тугой горячий комок забился в кулаке, я разглядел крошечную злобную мордочку, черные глаза-бусинки и присоску вместо рта. Она раскрылась, из центра вылезли клыки-иглы. Я сжал мышь, хрустнув косточками, раздавил и отбросил.
— В шкаф! — заорала Эви и бросилась туда, стреляя на ходу.
Когда я влетел внутрь, цыганка рукоятью пистолета сбила с моей спины мышь и захлопнула дверцу. Прикрученный к стене рубки оружейный шкаф был высоким и узким. Поместились мы в нем с трудом — стояли в темноте плечом к плечу, прижавшись спинами к задней стенке, дверцы оказались так близко, что мы почти касались их носами, и за дверцами этими бесновались мыши. Писк, хлопанье, стук… Шкаф дрожал, когда твари бились в него.
— Самоход едет? — громко прошептала Эви.
— Едет. Я даже штурвал не успел зафиксировать.
— Так надо наружу как-то… Что же делать?
— А что тебе говорят твои инстинкты?
Она помолчала.
— Говорят: стой здесь и не рыпайся, дуреха. Не вздумай наружу лезть, а то мы ничего не гарантируем. А тебе что говорят твои думы?
— Примерно то же самое. Только более умно это излагают.
— А если я по стволу в каждую руку возьму и стану стрелять? — предложила она. — Дверь распахиваем, ты к штурвалу своему бежишь, я в мышей палю, ты его фиксируешь — и сразу назад. Как вбегаешь, я дверь прикрываю… Инстинкты мне вот такое подсказали.
— А давай наоборот? — предложил я. — Мои думы так мне советуют.
— Ага, а то что я к твоему фиксатору ни разу не прикасалась и могу не так его повернуть как-то — на этот счет они молчат?
— Молчат, потому что там обычная защелка. Ее даже пылевой сурок не сможет как-нибудь «не так» повернуть.
Шум не смолкал, шкаф дрожал, дверцы перед лицом дергались. Одна стала приоткрываться, внутрь просунулась сморщенная мордочка, и звуки снаружи стали громче. Эви ткнула в мышь стволом, а я дернул дверь на себя, закрыл плотнее.
Она сказала:
— Не, Музыкант, это ж твой самоход, твой штурвал, твой фиксатор. Кто я такая, чтобы тут распоряжаться? Я ж в гостях здесь. Инстинкты мне не велят так нагло себя вести на чужом самоходе. Если кому наружу и лезть, так тебе. Я понимаю, ты хочешь женщину вперед пропустить, но сейчас не время для вежливости.
Раздался приглушенный скрежет, и я сморщился.
— Что это? — спросила Эви.
— «3еб» бортом по бетону скребет.
— Плохо дело.
— Ага.
— А вот если…
Самоход качнулся — и скорость увеличилась.
— А это что такое? — удивилась она.
— Не знаю.
— Может, мыши на газ нажали?
— Ага, и рукоятку скоростей повернули. Умные мыши попались, толковые.
— Так на то и мутафаги… слушай, а палец болит у меня сильно.
— Какой палец?
— За который укусили, — в темноте раздался шорох, стукнул о стенку пистолет, и цыганка добавила: — Э, да он опухает! То есть уже опух! Как сосиска… И горячий!
— Плохо, — сказал я. — Это значит, у них в зубах яд какой-то.
Хлопанье крыльев и стук начали стихать, — а «Зеб» поехал еще быстрее.
— Как — яд? — заволновалась она. — Так если я теперь…
— Туннель в уклон пошел, — перебил я. — Вот почему скорость больше. Но зато мышей вроде меньше стало.
— Палец, мой палец… — причитала Эви, не слушая.
Хлопанье крыльев почти стихло, дверцы шкафа больше не тряслись от ударов.
— В клыках у этой гадины яд, точно, и она мне в любимый безымянный палец левой руки своими клыками засандалила…