«Зеб» поехал еще быстрее, и в щель между дверцами проник свет. Мигнул, когда сквозь него пронеслись быстрые тени. Последние мыши покинули кабину.
— Теперь, может, всю руку придется отнимать. А вдруг я вообще умру… Что это такое?
Распахнув дверцу, я шагнул наружу.
Глава 8ЧУЖОЕ ОРУЖИЕ
Мы окинули взглядом зал. Очень большой — помещений таких размеров я еще, пожалуй, не видел — и весь из бетона.
— Ну и высокий потолок здесь, — сказала Эви. — Наверное, летающая крепость Гильдии поместится.
— Что за летающая крепость? — спросил я.
— У, это наше секретное оружие новое. Никому не говори, что от меня про него слышал, а то придется тебя убить. Меха-Корп нам как раз с ним помогал, потому небоходы такие любезные сейчас с Арзамасом, послали даже меня разузнать, не нужна ли помощь против омеговцев. Во… отпух мой палец обратно и шевелится уже почти как нормальный.
Я достал пистолет. Наши голоса эхо разносило по залу. В дальней его стене были раздвижные железные ворота, за которыми виднелся второй зал. Там что-то белело — нечто высокое, размером этак с трехэтажный дом, очертаниями смутно напоминающее человеческую фигуру.
Стена справа была скошена под приличным углом наружу; вдоль скоса от пола до квадратного проема в далеком потолке тянулась толстая рельса-направляющая. Внизу к стене примыкала укрепленная железными уголками бетонная плита, которая, как я понял, могла двигаться вдоль рельсы. На подъемник вел пологий пандус, такой широкий, что по нему въехал бы даже «Зеб», а на плите виднелась стойка с пультом управления. Сбоку лежала толстая бухта кабеля.
Сложив руки на груди, Эви сказала:
— Если на эту платформу самоход твой поставить на кнопочку там какую-нибудь нажать, так он вверх подымется, а там проход, видишь? Так и вернемся на поверхность.
— Ага, только подъемник наверняка давным-давно обесточен, — возразил я. — Силовой кабель вон лежит, но подключить его теперь некуда.
Мы повернули головы влево, и Эви добавила:
— Что это за штуковина такая, а? Похожа на летательный аппарат, но в Гильдии таких нет.
— Ни у одной только Гильдии леталки имеются.
— Да ну? И у кого ж ты еще их видал?
— Например, у одного перевозчика знакомого. Доставщика.
— Авиетка у доставщика? — удивилась Эви. — Я думала, вы все только на машинах разъезжаете.
— Нет, он на дирижабле летает. И даже не на дирижабле, а на термоплане.
— А! — она кивнула. — Ставро?
— Другой. Карлик, Чаком зовут. Он мне говорил, что его как раз Ставро научил, как термоплан сделать. Но, конечно, эта штука на «Каботажник» Чака совсем непохожа.
Слева в потолке зала был пролом, сквозь который сюда и упал летающий аппарат. Выглядел он как вытянутая серебристая капля примерно в половину меньше «Зеба», с круглым фасетчатым колпаком фонаря в носовой части. Аппарат лежал под стеной, сложенной из огромных бетонных плит. Он неприятно напоминал насекомое, хотя понять чем именно я не мог — с виду ничего такого насекомьего в нем не было.
— Вот же штука какая удивительная, — пробормотала Эви. — Ясно, что после Погибели никто такое не… Неужто предки подобное делать могли?
Я покачал головой:
— Как-то не похоже. Я остатков древней техники много видел, самолетов всяких. Да половина наших машин из старых деталей состоит. Вон даже «Зеб» мой… Совсем это не смахивает на то, что предки делали.
— А вокруг него видишь, что лежит?
Конечно, я видел. Машину окружали разложенные большим аккуратным кругом черепа. Вернее — полукругом, ведь летательный аппарат свалился под стеной. Похожи на человеческие, но слишком маленькие. Вокруг каждого был выложен треугольник из костей.
— Слушай, какие-то мелковатые они, — заметила цыганка.
— Это детские. Или мутантских детенышей.
Она поежилась.
— Так что, пошли, глянем на эту штуку? Видишь, в фонаре там просвет? То ли он разбился при падении, то ли раскрылся…
Цыганка переминалась с ноги на ногу и неуверенно похлопывала по рукояти «шершня».
— Что с тобой? — спросил я, направляясь к аппарату. — Конечно, надо на это поглядеть, а как же?
— Ну да, понятно, — промямлила Эви, шагая за мной. — Но какое-то оно… Какое-то беспокойство вызывает. Неприятная штуковина, ты сам, что ли, не видишь? Вроде овод такой большущий без крыльев… Слепень…
— Чушь, — отрезал я. — Не похоже оно ни на овода, ни на слепня.
— Да-а, а чего ж тады, Музыкантик, ты «шершню» своему курки взвел?
— Машинально.
— Ага, хорошая у тебя машинальность, продуманная.
— Что от меня хочешь? Штука эта вправду как-то так выглядит… угрожающе. И еще… ну… — пытаясь подобрать нужное слово, я щелкнул пальцами.
— Не по-нашенскому, — объявила Эви.
Я кивнул.
— Чуждо, да. Будто не люди ее сделали.
Мы приближались к аппарату. На ходу я обернулся: «Зеб», выглядевший каким-то сиротливым, брошенным, стоял там, где тоннель примыкал к залу. Одна фара под выпуклой решеткой разбита, другая треснула… Эх, досталось ему в последнее время, и, главное, неизвестно, как самоход наверх поднять. Самим-то можно забраться по той штанге-направляющей, которая вдоль скошенной стены к проему тянется, но что с машиной делать?
В зале стояла тишина. Приблизившись к аппарату, мы услышали тихое потрескивание и писк, доносящиеся из кабины под фасетчатым колпаком. Машина, должно быть, свалилась носовой частью книзу — спереди она была раздроблена. В том месте, где серебристое покрытие смялось, из трещин выступили ртутные капли и пузырящаяся металлическая пенка, похожая на серебряное желе, будто внутри аппарата были не механизмы и электроника, а нечто иное, напоминающее скорее внутренности живого существа, чем искусственно созданного устройства.
— Ты видишь? — Эви схватила меня за рукав. — Оно как кровь… нет, как эта… лимфа!
Серебристые капли, падая на бетон, растекались густой зеркальной лужицей, с поверхности которой сочился дымок. Мы подошли ближе. От машины пахло озоном — такой запах бывает после сильной грозы — а еще чем-то… как там выразилась цыганка? Чем-то ненашенским.
— Фонарь не разбился, а открыт-таки, — заметила она.
В передней части колпака из мутно-прозрачного материала, похожего на толстое матовое стекло, была широкая прореха. Но не дыра — составляющие колпак пятиугольные плитки-фасеты сложились, как бы въехали одна в другую, открыв проход в кабину. От аппарата шло тепло, из-под фонаря доносилось стрекотание, едва уловимый писк и щелканье.
Обхватив себя за плечи, Эви шагнула между двумя черепами и остановилась.
— Что такое?
Она молчала. Шагнув следом, я пересек какую-то невидимую границу — будто прошел сквозь огромный мыльный пузырь, внутри которого был заключен аппарат. В ушах тонко зазвенело, мгновенно пересохло во рту, а еще у меня вдруг задергалось веко. Несколько раз с усилием сглотнув, я попятился… Слабый хлопок, волна мелкой дрожи, пронзившей пространство — и снова все нормально, звона нет, веко больше не дергается.
— …мать! — донеслось сбоку.
Я повернулся. Вышедшая назад из круга черепов Эви держалась за голову и вращала глазами.
— Ты тоже ощутила? — спросил я.
— Тоже?! — Она зажмурилась и похлопала себя по ушам. — Это ты «тоже ощутил», Музыкант, а я так ощутила — до конца жизни наощущалась! Меня вроде в трубу железную засунули и по ней ломом как жахнут! Это что за, мать его, хреновина такая вокруг этой… этой серебристой хреновины?
— Какое-то поле, — предположил я. — Ну типа, как сказать… излучение, что ли? Наподобие электромагнитного, только другое. Может, движок, то есть силовая установка этой машины так на наши мозги действует?
— А что, если радиация?! — ахнула Эви. — Может, от нее в ушах звенеть и башку крутить? Что, если мы теперь эти… облученные как распоследние симбиоты с-под Минска и помрем скоро?
Я покачал головой и снова шагнул сквозь невидимую стену. Опять волна дрожи, звон… Став в пол-оборота к спутнице, сказал:
— В «Зебе» колба с радо-порошком. Он бы радиацию засек на таком расстоянии, тут что-то другое.
Собственный голос внутри накрытой непонятным полем области показался глухим и каким-то чужим.
— Так ты идешь?
Эви шагнула за мной. Вздрогнула, вскинув руки, прижала пальцы к вискам. Сделала еще шаг. Еще. Лицо мучительно сморщилось, она зажмурилась и вдруг покачнулась. Снова шагнула вперед. Из одной, потом из другой ноздри побежали струйки крови. Цыганка громко втянула воздух носом, выдохнула, хлюпнув красными пузырьками — и быстро попятилась.
Когда Эви вышла за границы излучения, смуглое лицо ее было совсем бледным.
— Нет, — сказала она. — Не могу. Твой организм, доставщик, лучше это переносит, а у меня инстинкты бунтуют. Иди сам, мне потом расскажешь, а я пока подъемник и те ворота проверю. Что там за ними белеет такое странное? Надо глянуть.
— Ладно, — сказал я, бросил ей свой пистолет. — Патроны не трать попусту.
И повернулся к аппарату. Чем ближе я подходил к нему, тем сильнее становилось ощущение, что пространство давит на меня, сжимается со всех сторон. Наверное, примерно такое же чувство бывает у человека, если он поглубже нырнет в воду. Только здесь не было воды — обычный воздух, которых почему-то сгустился, стал плотным и вязким. Впрочем, когда я приблизился к аппарату вплотную, давление исчезло, звон смолк вместе с дрожью и сухостью во рту, а из ушей будто вытащили ватные заглушки. Я оглянулся — Эви с «шершнями» на изготовку пересекала зал, приближаясь к подъемнику — и положил ладонь на покатый борт аппарата.
Он был теплый и гладкий — как-то очень уж чересчур, непривычно, даже неприятно гладкий. Из прорехи в колпаке (теперь я видел, что нижние фасеты действительно въехали одна в другую, открыв ход) шел жар, как из недавно погасшей печки. Колпак находился примерно на высоте моей груди. Я пригнулся, сунув внутрь руку, заглянул, потрогал колпак — материал, из которого тот состоял, слегка пружинил под пальцами — потом снял куртку, положил ее на пол возле сплющенного гармошкой носа и полез внутрь.