Гамбертен продолжал свои рассуждения:
- Игуанодон проживет до первых холодов, лето вышло для него удачное, но он любит болота, засуха повредила бы ему, если бы затянулась. Ему нужно много воды, но он найдет ее в подземном ручье. Теперь я понимаю, куда девалась вода из нашей цистерны и почему лошадь была каждое утро в поту. Она видела чудовище и боялась его. Оно показывается только по ночам, потому что глаза его не выносят яркого солнечного света.
- Но почему же игуанодон не остался вблизи пещеры?
- Он искал листьев понежнее для своего молодого клюва.
- Гамбертен, - сказал я нерешительно, - а что, если их несколько?
- Он один, - спокойно и уверенно произнес Гамбертен. - Слушайте внимательно. Если бы та же самая участь постигла не одно, а несколько яиц, то все игуанодоны, руководимые одинаковыми инстинктами, пришли бы сюда.
Я охотно поверил в доводы Гамбертена: мне самому очень хотелось наконец успокоиться.
К тому же неугомонный Гамбертен уже развивал дальнейший план действий: надо было заманить игуанодона в пустую ригу и взять его живьем. Каждые десять минут он придумывал что-нибудь новое, чтобы сейчас же отвергнуть свои планы.
20 июля, около полуночи, стоя у окна в коридоре второго этажа, мы увидели игуанодона. Животное переходило поляну, направляясь, вероятно, к цистерне.
Он шел медленно и тяжело, торжественной смешной поступью, волоча за собой хвост. Его ноги двигались совсем как наши, и казались слишком короткими для такого огромного туловища, передние лапы как-то глупо висели, точно руки у чучела. Он был огромный, глупый и смешной.
И вдруг Гамбертен ни с того, ни с сего начал дурачиться.
- Кс-с, кс-с, - позвал он, точно манил кошку.
Я зажал ему рот рукой. Чудовище остановилось, глядя на нас и выставив вперед свои длинные когти. Затем, круто повернувшись, оно убежало, переваливаясь с ноги на ногу, как пингвин, размахивая лапами, как птица машет крыльями, если даже они подрезаны.
- Смотрите, смотрите! - воскликнул Гамбертен. - Это желание лететь. Это желание вытянет его пальцы, и сыновья его будут парить.
- Гамбертен, зачем вы это сделали?
- Я хотел пошутить. Стоит ли бояться травоядного?
- А его когти?
- Он не достал бы до меня.
Послышался пронзительный крик неслыханной силы и ярости. Это было то самое скрипение колес о рельсы, которое однажды так взволновало меня.
Мы ждали, что крик повторится, но все было тихо.
- Никак не ожидал, что горло игуанодона способно на такие фокусы, сказал Гамбертен. - И ведь ясно было, что он рассержен. Но я, право, хотел только пошутить. Надо быть осторожнее.
Наши нервы были так натянуты, что шум открывшейся двери заставил нас вздрогнуть. Тома и его жена вбежали в коридор в одних рубашках.
Я, как умел, успокоил их, убедив, что кричали сбежавшие свиньи и что не следует ходить в лес, так как они, вероятно, бешеные.
Тома с женой ушли наконец. Но с Гамбертеном происходило что-то неладное. Когда я попытался увести его спать, он вдруг оттолкнул меня и стал осыпать оскорблениями за то, что я не сумел придумать ловушки для игуанодона.
Я успокаивал его, уверяя, что план ловушки у меня уже есть и что я завтра объясню ему все, лишь бы только он пошел сейчас спать. Наконец Гамбертен успокоился.
6. Трагедия в "Вязах"
На другой день я не отходил от Гамбертена и старался удерживать его дома, опасаясь действия солнечных лучей. Мы все время говорили об игуанодоне, но спокойно, и я начал постепенно убеждаться, что вчерашняя вспышка у моего друга была случайной и бесследно прошла.
Прошло несколько дней. Игуанодон не то исчез, не то умер. Мне было жаль, что мы не воспользовались случаем рассмотреть поближе это чудовище, и я предложил Гамбертену отправиться на разведку в окрестности пещеры чудовищ. Но Гамбертен отказался, и это убедило меня еще больше в том, что он совсем здоров.
- Подождите до осени, - говорил он. - Как только настанут холода, игуанодон умрет, и мы с вами примемся за дело.
В конце августа, когда мы, успокоенные и отдохнувшие, были уже вполне уверены в смерти животного, Гамбертен надумал пригласить к обеду деревенского аббата.
- Теперь уже, наверное, нет никакой опасности проходить мимо леса, сказал он. - Пойдем и пригласим его к обеду.
Обед прошел весело и оживленно. В одиннадцать часов вечера, после длительных споров о возникновении мира и его эволюции, когда энергия спорщиков иссякла и мы провожали своего гостя, я вдруг заметил, что Гамбертен сразу переменился в лице.
Он открыл гостю дверь, и я заметил, что ночь была совсем черная. Собиралась гроза. Гамбертен уговаривал Риделя остаться, но тот не соглашался. Тогда Гамбертен вдруг разгорячился.
- Вы не уйдете, - заявил он решительно. - Я вас не отпущу. Вы переночуете в комнате для гостей, а завтра утром вернетесь к себе.
Аббат больше не отказывался, так как дождь хлынул как из ведра, в то время как мы стояли около двери.
Гроза разразилась с ужасной силой. Мы разошлись по своим комнатам, но я не мог спать. Каждую минуту молния освещала небо, дождь бешено хлестал в стекла. Когда весь этот грозный шум наконец утих, я вдруг услышал в тишине звук, заставивший меня содрогнуться.
- Кс-с... кс-с...
Я бросился к окну. На дворе было еще совсем темно, но при свете отдаленной молнии я увидел на лужайке чудовище, ставшее теперь ростом с наш дом и пристально смотревшее в нашу сторону.
- Кс-с... кс-с...
Я открыл свое окно, стараясь шуметь как можно меньше, и шепотом стал уговаривать Гамбертена бросить шутки. Он высовывался из окна внизу.
- Чего вы боитесь? - сказал он. - Ведь эта тварь вроде коровы, жвачное, травоядное. Я много читал о них. К тому же я не могу... Эй, ты! кс-с... кс-с...
В ту же минуту молния осветила гиганта, и то, что я увидел, заставило меня застыть от ужаса. Лапы чудовища не были лапами игуанодона, на них не было когтей-кинжалов. Целый вихрь ужасных мыслей завертелся у меня в голове: пропавшие свиньи, неубедительные доводы Гамбертена о том, что чудовище могло быть только одно, самое отсутствие игуанодона, ставшего, вероятно, жертвой...
- Берегитесь, Гамбертен! Это мегалозавр!
Я отскочил от окна и бросился на помощь к своему другу. Когда я выбегал из комнаты, я услышал снаружи какой-то звук, точно ставня ударилась о стену.
- Гамбертен! Гамбертен! - звал я, стоя на пороге комнаты.
Но Гамбертен по-прежнему свешивался из окна и не желал слушать ни моих приказаний, ни просьб.
- Не наклоняйтесь так, Гамбертен! - умолял я.
Но Гамбертен не двигался.
Вдруг я попятился от раскрытой двери к другой стене коридора. Гигантская голова мегалозавра ощупывала несчастного, а он не двигался. Внезапно ударом своей зеленоватой морды чудовище опрокинуло Гамбертена на пол.
Тогда я понял значение сухого треска: своими гигантскими челюстями чудовище обезглавило моего друга...
Голова мегалозавра, тупая голова громадной черепахи, заполняла окно и вдруг просунулась в комнату вся целиком. Опрокидывая мебель, чудовище катало труп во все стороны, пока ему не удалось ухватить полу куртки. Его негибкие роговые губы с трудом справлялись со своей задачей, но когда они захватили одежду, чудовище быстрым движением поглотило бедное тело моего друга. Раздался слабый, но ужасный хруст переламываемых костей...
Я стоял, прикованный к месту отчаянием и ужасом. Вдруг мегалозавр устремил на меня свои отвратительные фосфорические глаза; я не смог шевельнуться, потому что его взгляд пригвождал меня к месту, как змея привораживает птицу.
Голова приближалась... И вдруг дикая радость охватила все мое существо: дверь оказалась мала. Животное тщетно пыталось просунуть голову в коридор боком, но не оставляло своего намерения, и мы находились друг против друга: я, прижатый к стене, в полутора метрах от его пасти, упиравшейся справа и слева в наличник двери, и животное, старавшееся добраться до меня. Зверь начал пыхтеть, как будто задыхаясь от усилий, и дверь глухо затрещала. Я чувствовал, как кровь бросилась мне в голову.
К счастью, мегалозавр скоро отказался от своих попыток, найдя, вероятно, стену слишком прочной. Ужасное положение! Малейшее движение, небольшой шаг в сторону спас бы меня, а я стоял безвольный, холодный, неподвижный и не мог оторвать взгляда от глаз чудовища. Я знал, что еще немного - и повелительный взгляд моего врага заставит меня самого пойти навстречу смерти.
Вдруг я почувствовал, что к моему телу прикоснулось что-то липкое и шероховатое: мегалозавр пытался притянуть меня к себе языком. Язык чудовища просунулся между моей шеей и стеной и нагнул мою голову. Это вывело меня из оцепенения. Я отскочил в сторону и забился в темный угол коридора, а обманутый в своих надеждах мегалозавр испустил резкий, ужасный крик, от которого вдребезги разлетелись все стекла в доме.
Я не был в обмороке, но то чувство крайнего изнеможения, которое охватило меня, было немногим лучше. Я чувствовал, как аббат отнес меня на кровать, слышал, как в комнату вбежали совершенно ошеломленные Тома с женой.
- Он ушел? - спросил я.
- Кто?
- Ме... животное?
- Да, да! Успокойтесь!
- Гамбертен тоже ушел, - сказал я.
И я разразился рыданиями, которые облегчили меня.
Мой мозг начал работать, и я спрашивал себя, как мы с Гамбертеном могли так ошибиться. Почему мы, понимая, каким образом могло сохраниться одно яйцо, не допускали, что их могло сохраниться несколько. Для этого совсем не нужно было никакого чуда, надо было только, чтобы в том месте, а следовательно, и в тех же условиях, оказалось не одно яйцо. Это было даже гораздо вероятнее. Затем, факт исчезновения свиней должен был навести нас на мысль о существовании хищника. Наконец, исчезновение самого игуанодона было третьим основанием.
Когда я совсем оправился, аббат заявил, что нам необходимо серьезно поговорить. Я уверил его, что в состоянии рассуждать как вполне разумный и здоровый человек.