Тьфу! Такой, как Рик, никогда бы не стал добытчиком в Роду Водяных Крыс!.. Он бы просто не прошел Обряд Посвящения.
Вспомнив про обряд, Визга и сама съежилась от холодного ужаса.
…В ту ночь в роду Водяных Крыс должны были «родиться» два смелых охотника. Но с вечера они пропали, утонули в родовом озере. Все стойбище оплакивало их потерю. Выли матери, подвывали глупыши, а несколько старых охотников ушли в лес, под страхом смерти запретив идти по их следу.
К полуночи суматоха улеглась, и три самых опытных добытчика тайком вернулись к берегу… И за ними, объятая смертельным любопытством, проскользнула маленькая Крыса, любимица и утешение родомахи.
И тогда, и сейчас, у чужого кострища, Визга так и не смогла понять, что толкнуло ее нарушить Запрет. Охотники шли по суше, а она стремительно плыла в озерной воде, и, когда решилась на миг высунуть голову, – глазам ее предстало ужасное зрелище! Утопленники явились ее взору – Дых и Щуп, и оба были привязаны к дереву. А вокруг прыгали и глухо рычали страшные, косматые Духи, размахивая огненными головнями. Урчание гривача, надрывный вой пещерника, злобный клекот орла – все смешалось в ночной охоте! Пылающие головни-искрочады тянулись к пленникам, и огонь мучил сородичей.
Как завороженная, глядела маленькая Крыса на пляску Духов. Значит, выростки живы: Щуп и Дых? Они не утонули в озере… Зачем Духи мучают их? Прижигают ноги, выбивают зубы и впридачу оскорбляют, называя слаборукими и ленивыми!
Один Дух резко обернулся – и крик сам собой выскочил из хрупкого горла подглядчицы!..
У Духа было не лицо сородича, а зверолик, страшнее которого ничего не видела маленькая Крыса! Грозные кабаньи клыки бежали из пасти, череп пещерника мерцал огненными глазницами, а борода из козлиных хвостов прыгала и дергалась, залитая кровью.
И в тот же миг Дух с громким проклятием бросился в воду, а другой – наперерез! – начал охоту на суше…
Полумертвую от ужаса, ее быстро выловили сородичи – и тот, чье лицо заменяла личина, хотел убить ее на месте. Но тут в озере плеснула большая рыба… и охотники пустились проныривать дно. Решено было, что родомаха утром сама свяжет девчонку и отдаст озерному Духу, живущему в водовороте.
Всю ночь сторожили у кострища маленькую Крысу. Потом старая Ондатра долго и тщательно плела потяг.
А в полдень, когда потяг был готов, налетел шквал, разрушил дымоставы, забил теплые норы грязью и повалил тростник: злой Дух Обряда наслал жесткую кару!
На дне пустого озера били хвостом крупные рыбы… И лежали уже мертвые Селезни. А живые пришли к берегу с грозно поднятыми копьями. И род Водяной Крысы ушел с полей своей дичи, прихватив Нарушившую Запрет.
– Дух озера прогневался на Крыс, он не возьмет жертвы, – сказала старая Ондатра сородичам. – А в других землях живут другие Духи. Девчонка нам пригодится.
За Долиной Ядозубов они нашли сухую пещеру и разложили в ней родовой Огонь.
– Ты обречена за свой острый глаз, – сказала родомаха маленькой Крысе.
Все охотники жаждали ее крови: это она виновата, что духи Воды, Леса и Гор внезапно взбесились!
Два дня ей швыряли в угол старые кости. Стискивая зубы, она терпела. Два дня осиротевший род причитал над погибшими, провожая их души в последнее странствие. А к исходу третьего дня участь ее была решена…
Дозорщики сообщили, что к пещере подошли вплотную три оставшихся в живых Беркута.
– От мертвого сородича пользы не будет, – молвила родомаха, помешивая угли закопченной оленьей лопаткой. – Дадим ей выскобленный большой желудок, пусть спустится за водой. У Беркутов один охотник. Глупыш и выросток не опасны. На тропу к пещере поднимется старший. Услышав голоса, он не станет заходить. Он просто схватит Нарушившую Запрет, чтобы узнать, кто мы и сколько нас. Один сражаться не сможет.
При этих словах мать-Ондатра швырнула отступнице пустой олений желудок, перетянутый на одном конце сухожилкой.
– Ступай! – И большая печаль послышалась в строгом голосе. – Скажи, что нас много. Если чужероды не убьют тебя сразу – заведи их в Долину, на поля дичи ядозубов. Хоть этим поможешь роду, которому ты принесла столько беды.
Только раз оглянулась маленькая Крыса на сгрудившихся у Огня сородичей. Как мало их осталось!
Как мало…
Как горько она сожалела о своей ночной выходке! Но пусто и бессильно даже искреннее сожаление – все равно что копье, бесславно просвистевшее вслед давно убежавшей добыче.
Глава 18. Живая добыча
Внезапно что-то свалилось под шкуру и зацарапалось по голой спине. Визга вскрикнула и, к восторгу Чуна, покатилась по земле, захлебываясь тонким, пронзительным воплем.
Нет, недаром ей дали это имя… Чун бил в ладоши, бодал невидимого козленка и заходился в прыгающем смехе.
Ящерка, брошенная за шиворот Визги, выскользнула наконец и, резво ковыляя, устремилась в тень поваленного бурей ствола. Визга тут же выхватила из растопки прут потолще и понадежнее! Не желая близкой встречи, Чун бойко прикрыл руками самое беззащитное место и, переваливаясь на пятках, точь-в-точь гривач-несмышленыш, заковылял к старшему брату. Он знал, что кострище Визга не оставит.
Убейтур приближался той особенной поступью, что появляется у охотников после хорошей добычи. В левой руке он нес копье с чистым, сверкающим в лучах наконечником. А правая вся дрожала и вздувалась от напряжения каменными жилами: на плетеном потяге Убейтур тащил упиравшегося изо всех сил не то лосенка, не то олененка.
В горах и у побережья Большой Воды редко видели дичь, подобную этой. Случалось, охотники доставляли в пещеру маленьких глупышей-живородов – из тех, кто не вылупливается из яйца, а бегает на четырех лапах и питается молоком. Беркутихи кормили их своим молоком, а маленькие Беркутята, визжа от восторга, носили им траву повкуснее.
Но уже с первым ледоставом кормить подросших выкормышей было нечем. И тогда… Тогда род был сам сыт несколько дней и ночей.
Визга узнала этого живорода. Забыв про ящерицу, она отбросила приготовленный для Чуна кнут и с шальным воплем подскочила к тяжело дышавшему Убейтуру. Охотник привязал добычу понадежнее и сел возле кострища, сбросив с пояса двух куропаток с безжизненно повисшими головами.
– Где ты поймал его, Убейтур? – спросила Визга. Она протянула руку и погладила мелко дрожавшую холку. – Это гривохвост. Они живут за Бобровой Переправой.
– Я не был у Переправы, – невозмутимо ответил охотник. – Я нашел свою добычу в лощине, недалеко отсюда. Его мать загрызли пустынники. Он не носит рога, как олень. И он не похож на лося-горбоноса.
Подошел и встал в стороне Рик, не решаясь сесть к огню поближе. Он с завистью смотрел на брата. Привести живую добычу… Это под силу только очень быстроногому и ловкому загонщику!
И Рик уставился на странного живорода.
– Жеребенок, глупыш… – задумчиво проговорила Визга. – Жаль оставлять пустынникам, да и мы не унесем столько мяса.
Гордость за уловистый день переполняла Убейтура, но обычай не позволял проявлять радость. Он молча ждал, пока Визга ощипывала куропаток. Как ловко действовала она кремневым ножом для разделки дичи! Убейтур даже залюбовался. Когда тушки на тонких прутках повисли над дымом, радость охотника перешла в хищный голод.
А Чун восторженно крутился вокруг четверонога. Жеребенок обнажал в страхе зубы и косил блестящим, словно выплеснутая ракушка, глазом.
Чун подбежал к старшему брату, крепко обнял за шею, потерся щекой – и вновь заскакал подле маленького гривохвоста.
– Убейтур из рода Беркута – самый смелый, самый сильный, самый быстрый! – кричал он ветру, тучам и травам. – Он привел жеребенка из рода Гривохвоста! Он даст мне мозговую кость, и я буду охотиться на сусликов!
– Не будешь ты охотиться с костью, – вдруг сказал Убейтур, жадно сглотнув слюну. – Этот жеребенок – для Вепрей.
Тут уж и Визга отпрянула от кострища, и Рик изумленно вытянул шею.
– В полях дичи Вепрей, – продолжал Убейтур спокойно, даже чуть равнодушно, – я нашел силки-самоловы, в которых были куропатки. Я свернул им шеи и снова настрожил силки. Я взял добычу Вепрей.
«Чужое поле – чужая добыча».
Визга с жалостью поглядела на живой запас. Жеребенка за куропаток – не слишком ли много?
– Не отдавай! – заканючил Чун жалобным, будто отсыревшим голосом. – Я буду с ним играть. А потом – рыть нору суслика длинной костью.
– Давайте встанем и тихо уйдем, – предложил Рик, впрочем, не очень смело. – Мы можем пока скрываться там, в чернолесье, у самого болота.
Убейтур покачал головой.
– Путь к Орлиным Гнездовьям лежит через поля Вепрей. И потом, – невольная усмешка скользнула по его твердо сжатым губам, – ты собираешься стать лягушкой, Идущий-По-Следу-Девчонки?
Рик заалел, как раскаленное в кострище каменное ядрище. Казалось, что занявшееся пожаром лицо выростка треснет сейчас, как это самое ядрище, которое поливают студеной водой, чтобы получить горсть готовых отщепов.
Убейтур протянул к огню руки ладонями вверх. Это означало, что он очень голоден и надо торопиться с едой. Визга откатила подрумянившуюся куропатку, подумала напряженно и протянула охотнику крылья и сердце. Он – Беркут, и она не забыла!
Как только он съел крылья и сердце, она подала оставшуюся часть. А голову зарыла в золу: доля великого Пожгу. Потом она встала во весь рост и развеяла по ветру перья, чтобы души убитых птиц не приходили к кострищу.
– Вот твоя пища, Дух Травы, вот твоя пища, Дух Ветра, – возьмите ее, и пусть эти перья обернутся новыми птицами! – приговаривала она, и все следили за ней молча.
Она взяла вторую куропатку и разделила ее на три части. Подозвала Чуна и велела отнести Рику его часть.
Чун весело подхватил горячее мясо и, перекатывая его в ладошках, подбежал к среднему брату. Но Рик отвернулся: он умрет с голоду, но не допустит, чтобы его в еде приравнивали к девчонкам и глупышам!
Он гордо отвернулся от источавшей вкусный дух еды… И тут глаза его застыли, приметив едва заметное движение среди пологого края долины, откуда недавно вернулся Убейтур. Там, темнея пятнами, как линялая шерсть, двигался, неутомимо приближаясь, островок мутной зелени. И наконечники блестели!