Рик скатился к самым ногам жеребенка и, панически указывая рукой в сторону надвигающейся опасности, негромко, словно через полую кость, просипел одними губами:
– Вепри! Отдай им добычу, Убейтур!
И тихо ответил Беркут, не поднимая головы:
– Спокойно, брат. Помни: ты не заяц, ты – Беркут. Всем сидеть смирно. Визга, отойди от кострища. И спрячь свой крысиный хвост.
Глава 19. Смерть предка
– Гиблая пора пришла, – ворчала на закате старая Кабаниха. – Большая вода разорила все прибрежные роды. Пещеры залила, тропы перепутала… Охотники преследуют не дичь, а матерей. И так уже было. В Год Великого Урагана горы дрожали, как сердце загнанного оленя. Дрожали и рушились. Было много дичи, да стало меньше добытчиков.
Вокруг огня молча сидели Вепри – мощные, как глыбы, и широкоплечие. До самых глаз заросли щетиной суровые лица. Маленькие свирепые глаза исподлобья следили за Беркутом. Копье Убейтура сожгли – чужое оружие могло принести несчастье.
– Замолчи! – прикрикнул на Кабаниху старый, матерый Клык.
И старуха покорно замолчала. Она готовила еду на широких блестящих листьях. Охотники кровью забитой дичи смазывали наконечники копий.
Голос старого Вепря насторожил Убейтура.
– Ты – охотник, молодой Беркут, – сказал он, глядя в дымное пламя кострища. – Но один охотник – это не род! И глупыш твой может умереть, не достигнув Обряда Посвящения. А выросток умеет охотиться лишь на мелкую дичь. Он худ. Он прячет глаза.
– Я сделаю брата охотником, – ответил Убейтур.
Старая Кабаниха разнесла мясо и отдельно поставила возле каждого охотника растопленный жир в перевернутых черепашьих панцирях. Сверху на горячую козлятину она бросила горсть кислицы и сладких земляных кореньев, вымоченных в холодном роднике.
Убейтур видел, что полуродичи ему не верят. Он – чужерод, не знает обычаев Вепрей. И матери, дочери Беркутихи, уже не признавали его. Прятали лица, как только он приближался. Теперь они были Кабанихи, и у каждой на шее висела сухожилка с просверленными кабаньими клыками.
И в самом стойбище его повсюду сопровождали два молодых охотника – не спускали настороженных глаз.
Средний брат его, Рик, спал подле жеребенка. И Чун там спал: глупыши из стойбища не подпускали его к своим играм. Вепри не трогали гривохвоста: их обычай запрещал трогать чужую добычу. Жеребенок жил на краю стойбища, привязанный потягом.
Визгу отвели в маленький одинокий дымостав у родника, питающего водой весь род.
Каждый день шли охотники: за зверем ли, за птицей или живородом – и не брали Убейтура! Его долю мяса приносила старая Кабаниха.
– Ешь, последний из Беркутов! – говорила она, вонзаясь в него тонкими наконечниками черных зрачков. – Худо, что погиб твой род. Где мы будем брать матерей?
Убейтур не знал, что сказать.
– Горе! – вздыхала старуха.
И так продолжалось изо дня в день. А как-то утром Убейтур нашел младшего брата Чуна, лежащего в потемневшей крови: кто-то удачно поохотился на него коротеньким заостренным дротиком, безобидным на вид.
Убейтур окаменел и спросил Чуна, не смевшего громко плакать в чужом стойбище:
– Кто ранил тебя, Криволап?
Слеза скатилась на ладонь Беркуту – и обожгла его, как отскочивший уголек.
– Не знаю, – пряча глаза, ответил глупыш. – Он прилетел из-за кустов.
…Прилетел? Но тогда рана была бы гораздо глубже.
– Глаза у тебя выскочили от страха! – сердито прикрикнул Убейтур на младшего. – Это не дротик охотника. Это вепри-глупыши играют с тобой в дичь и охоту!
Он позвал Визгу. Медвежьим жиром она смазала рану и приложила сверху истолчённую траву чернотропника.
…Когда старуха принесла Убейтуру часть прожаренной дичи, он молча швырнул дротик на старческие колени.
– Кто ранил брата?
Кабаниха недоуменно качнула головой. И клыки, потемневшие от старости, брякнули на жирных ее сосцах.
– Любой подсвинок мог, – сказала она, обнюхивая загустевшую на острие кровь. – Зачем трогать маленького чужеродца?
– Я – охотник, – напомнил Убейтур. – Знаю, какие раны наносит летящий и разящий в упор дротик!
Вместо ответа старуха поманила его толстым пальцем, и они двинулись к кустам, разделявшим стойбище на охотничью и материнскую половины. Два молодых Вепря неслышно вздернулись сзади.
На утоптанной поляне, возле пушистой елочки, сгрудились низкорослые, но крепкие, как позднелетние грибки, выростки. В руках у них были изогнутые и зачищенные осиновые колья. Концы кольев притянуты и надежно схвачены тугими жилами. Один из выростков ухватил протянутый ему дротик, установил жилу и резко оттянул…
Послышался свист – и, пролетев через всю поляну, дротик с тихим шипением вонзился в примотанную к дубовому стволу старую кроличью шкуру!
Убейтур не верил тому, что видел: в его роду на бегущую дичь охотились с копьем. Но этот дротик летит быстрее!
– Кто ранил маленького Беркутенка? – окликала между тем старая Кабаниха.
Выростки окружили ее, а Убейтур подошел к изрешеченной кроличьей шкурке. Он выдернул дротик и стал его осматривать. Копье бьет зверя на пяти шагах. Может лететь и дальше, но «спотыкается» в воздухе и не наносит ощутимого урона.
А то, что он держит в руках, всего-навсего забава выростка?!
– Это моя стрела, – услышал он за своей спиной.
Он обернулся. Старая Кабаниха недовольно распекала широкоскулого, с помрачневшим лицом выростка-подсвинка.
– Из тебя не родится охотник. Ты не видишь в полете своей стрелы!
Два молодых охотника, следившие за Беркутом, грозно сжали свои копья: их младшего сородича унижали из-за какого-то чужерода!
«Стрела… – подумал Убейтур, поглощенный виденным. – С ней можно охотиться в засаде, не выбегая перед живородом на открытое место… На сколько же шагов бьет большая стрела, оружие настоящего охотника?»
– Ты можешь сбить птицу в полете? – обернулся он к молодому Вепрю.
Тот презрительно ухмыльнулся и взглядом подтолкнул Убейтура вперед. Роща Вепрей неожиданно открылась огромной, залитой холодноватым светом поляной, полого сбегающей к мрачной, дышащей клубящимся туманом теснине. Острые скалы торчали наружу, как несточенные резцы их родового предка.
– Копьестрел! – негромко приказал молодой Вепрь.
Его сородич уже тащил спрятанное до поры до времени от глаз чужеродов темное, как обгорелая кость, древко копьестрела.
Молодой Вепрь, продолжавший смотреть на Беркута свысока, легко принял тяжелую с виду ношу и несколько раз натянул тетиву на поверку.
Выростки почтителько замерли в устье поляны.
– Стрелу! – твердо и насмешливо потребовал Вепрь.
Подали дротик с узким, как перо, наконечником.
«Стрела длиннее, чем хребет антилопы!» – прикинул Убейтур.
Охотник укрепил основание стрелы на тугую жилу и выжидательно глянул в небо. Поляна скатывалась к обрыву. Удобно расположились Вепри, отметил Убейтур вскользь: с этой стороны им ничего не угрожает.
Пролетели стайкой пестроклювы. Белогрудая сорока скрылась в кроне дуба, сторожившего вход в теснину. Охотник терпеливо ждал. И вот над поляной появилась птица, заставившая сердце Убейтура биться резвее и радостней. Это был беркут! Как мощно и красиво парил он в вышине, расправив могучие крылья! Убейтур следил за его полетом, не замечая оживления на поляне… Там, в небесах, парил его Предок, прародитель, унесший когда-то женщину из горной пещеры и вернувший ее уже вместе с маленьким Беркутенком!
Убейтур усмехнулся: как можно сбить летящую птицу?!
А беркут в своих угодьях охотился. Вот на середину поляны выскочил заяц – в еще не начавшей линять шкуре. Заметив его с высоты, беркут пошел на снижение…
Будто копье ударило в грудь Убейтура! Он вдруг рванулся к молодому Вепрю, но охранявший его сородич был настороже: он дал подножку, и Убейтур перелетел через голову, а когда поднял ее… Лучше бы его глаза съел огонь! Медленно и в то же время стремительно падала вниз только что гордо парившая птица. Расширенными от ужаса глазами следил Убейтур ее полет, последний путь к земле!
Безобразным и раздавленным, как комок сухой глины, упал рядом с ним матерый беркут с перебитым крылом и, ударившись о землю, все пытался подняться…
Словно раненый лось, взревел Убейтур. Он подполз к птице, и они узнали друг друга: два Беркута, два сородича, один род!
И зарыдал убейтур, и стал царапать землю ногтями – свет померк в глазах охотника и птицы. Поднялся Убейтур и на дрожащих ногах двинулся к молодому, все еще ухмыляющемуся Вепрю. Тишина спустилась на поляну и прикрыла ее глухим пещерным сводом. Будто в огненную реку вошел Убейтур; легко обхватил удачливого стреломета и на глазах оцепеневших сородичей швырнул его с размаху в пропасть, прямо на острые челюсти скал.
…Протяжный стон, подрезанный коротким и мучительным вскриком, заставил Убейтура отшатнуться. Он тут же вернулся к мертвой птице. Он встал на колени и стал рыть погребалище ногтями, совсем забыв про висящий на поясе кремневый нож с рукоятью из оленьего рога.
Глава 20. Враги
До заката в стойбище Вепрей не смолкали плач и проклятия. Визга боялась выйти из своего дымостава. По возгласам разъяренных Вепрей она поняла, что над Беркутами готовится расправа: ждали лишь охотников к вечернему кострищу.
Весь день выла старая родомаха, рвала на себе спутанные космы; глаза ее налились яростью мщения, а руки тряслись от злобы. Молодых Беркутят – Рика и Чуна – она сама оттащила за волосы к одиноко сидевшему у пропасти Убейтуру и зло пригрозила оставаться возле хищника-брата: до тех пор, пока Вепри не вернутся с охоты.
Визгу не трогали: крысиный хвост спас ее. Она не принадлежала к роду Беркута – и крови молодого Вепря на ней не было.
Старая Кабаниха даже не забыла накормить ее, строго-настрого запретив покидать дымостав.
Визга лежала на земле, усыпанной листьями, хвоей и ветками. Она просунула ладошку между жердями, расширила отверстие, но видно было плохо. Хорошо хоть сумрак в эти осенние дни приходит раньше, чем летом! Подождав немного, она медленно накренила жердь, попробовала просунуть голову… Но тут снаружи послышались мелкие шаги, кто-то остановился рядом с почти готовой норой. А потом побежал к материнскому шалашу.