Визга ждала, испуганно затаив дыхание, но глупыш, видно, ничего не заметил… Или просто мал еще.
В очень плотных сумерках она выскользнула на брюхе из укрытия и быстро поползла, прислушиваясь к шорохам и звукам. Ей пришлось сделать небольшую облавную петлю, чтобы обогнуть стойбище втихомолку. Прячась за деревьями, она пробралась к затылку широкой пологой поляны и тут увидела Беркутов, уныло сидящих у обрыва. Чун подремывал, уткнувшись кудлатой головой в колени Рика. А сам Убейтур сидел прямо и молча.
Визга подобралась поближе к огромному, изъеденному дуплами дереву. Она зашептала, приставив для четкости ладонь ко рту:
– Чего ты ждешь, Убейтур? Скоро здесь будут охотники! Они убьют тебя и твоих братьев.
Даже не вздрогнул от ее слов тот, кто сидел и думал о чем-то своем. О чем?
– Здесь есть тропа! – еще жарче зашептала Визга. – Шкура ночи скроет тебя. Беги!
Убейтур горько усмехнулся.
– Вепри – не враги Беркутам, – ответил он, не поворачивая головы. – Я взял кровь их сородича. Они возьмут мою. Такой обычай!
– Они даже не охраняют тебя… – простонала жалобно Визга. – А ты сидишь, как пойманная в силки дичь!
Убейтур чуть качнулся, не сходя с места.
– Уходи, маленькая Крыса, – сказал он, так и не взглянув на прощание. – Тебе здесь не место. Они идут!
Визга заметалась, но тут гибкие, проворные ее пальцы нащупали старую кору, провалившуюся в глубь дерева. С ловкостью белки забралась и затаилась она в древесной пещере.
Впереди, освещенный высоко поднятыми искрочадами, шел сам старый Клык – и суровое, заросшее до глаз лицо его не сулило пощады. Матерые и еще совсем юные сородичи ступили за ним на поляну и замерли. Ненависть и вражда вытеснили воздух с земли.
Выхватив горящий еловый сук из руки молодого охотника, старый Вепрь поднес его близко-близко к челу Убейтура.
Убейтур даже не шелохнулся. Только сидящий рядом Рик всполошился и прикрыл ладонью глаза спящего Чуна.
Напряженно – будто видел его впервые! – старый могучий Клык разглядывал молодого Беркута, не отводя от его лица полыхавшее пламя. Потом он выпрямился. И слова его падали в траву, как тяжелые капли крови.
– Встань, Беркут, – сказал он приглушенным от гнева голосом. – Слушай! Ты убил не просто молодого сильного Вепря, ты убил недавно родившегося охотника… Вепря ты убил – и родомаха жаждет твоей крови. Но не матери здесь решают! Жизнь матерей – в очагах, дымоставах, глупышах. Жизнь охотников – дичь и защита. Ты сделал нас слабее на одного Вепря, молодой Беркут!
Он резко нагнулся к Убейтуру:
– Покажи свои руки, Посягнувший-На-Жизнь-Вепря!
Убейтур протянул ладони. Старый Вепрь разочарованно вздохнул:
– Ты сидел и ждал смерти… а руки твои могли бы держать копье или камень! Мы гнали лося, когда из стойбища пришла весть, что ты убил Вепря. Я сказал выростку: не сторожите его и оставьте свободными руки! И сделайте засаду на Бобровой Переправе. Но ты не пришел.
Он задумался, и в бликах черного пламени сверкнули и погасли схваченные враждою острые, набухшие гневом зрачки.
И тогда сказал старый Вепрь:
– Я отпускаю тебя, Беркут. Ступай! Одна у тебя тропа: к старому Утесу, что в Орлиных Гнездовьях. Там ждет тебя однорукий изгой – космач в медвежьей шкуре! Днем и ночью Космач сторожит перевал. Нет у него рода, и сам он превратился в зверя. Там твое место!
Старик еще подумал: не все слова вышли из его крепкого горла.
– Ты будешь скитаться и кочевать, пока не погибнет весь твой род, лишенный потомства! Страшная участь ждет тебя и братьев: Вепри не могут отпустить с тобой молодую Кабаниху. Ты будешь всегда один, и кострище твое не согреет ни одна матерь… Ступай и помни: если мы встретим тебя на тропе – ты станешь убойной, мертвой дичью.
Он повернулся на негнущихся ногах и ушел во тьму. Охотники-Вепри, едва сдерживая ярость, ушли за ним, от бессильного гнева ломая стрелы. И стало тихо на поляне, как на погребалище.
Убейтур поднялся, и вслед за ним зашевелилась трава: это встал Рик и потряс за плечи сомлевшего от ожидания смерти Чуна.
Выпрыгнув из своего укрытия, Визга увидела, как все трое покинули дальний свет кострищ и канули в темноту под молчаливый вздох оставленного стойбища. Что-то некрупное метнулось из последнего дымостава: Рик обернулся и подобрал мешок с припасами, брошенный сильной рукой.
…Визга прошмыгнула поближе к общему кострищу, не решаясь пересечь освещенное огнем стойбище Вепрей. Она прислушалась: говорили о ней. Старая родомаха, помешивая головешки, по привычке ворчала:
– Отпустили, даже крови его не взяли! Тяжелая осень. Ладно – девчонку оставили. Через пару зим станет матерью. Пусть спит до утра, пока Беркуты уйдут подальше. Она смышленая и чистоплотная, как барсучиха.
Недослушав, Визга зарылась в траву по самые уши и ящеркой скользнула мимо отблесков кострища. Она хотела уйти по тропе, но внезапная мысль остановила ее и заставила поменять направление.
Пригибаясь до земли, она подкралась к одиноко стоявшему за стойбищем гривохвосту. Чутко прислушалась, обняла его за шею и расплела суровый узел. Этим же потягом она обвязала ему морду и слегка стукнула по хребту: «давай, вперед, ну!».
Застоявшийся жеребенок вскинул ноздри, повинуясь желанию заржать, но лишь шумно втянул воздух.
– Вперед! – прошептала Визга в самое ухо жеребенка.
Но гривохвост уже и сам в нетерпении бил тонкими ногами и рвался в чащу. Тихо и бесшумно скрылись они среди ветвей, и чаща сомкнулась за ними. Когда лес чуть расступился, взошел круглый желтый глаз, и, едва поспевая за жеребенком, Визга заметила три черные тени, спускающиеся к Бобровой Переправе.
– Тише! – успела она крикнуть.
Но жеребенок только испугался ее голоса и понес сильнее. Визга повисла на гриве – и ноги ее лишь задевали колкую черную траву. Как смерч, пролетела она перед Беркутами, жеребенок шарахнулся, взвился – и Визга свалилась на руки Убейтуру. Тот едва успел ее подхватить.
Глава 21. Схватка в долине
Все дальше уходили они на север – и в спину им дули холодные ветры. За Бобровой Переправой начиналась неизведанная, но сытная для жеребенка долина. Будто след исполинского хоботаря, лежала эта скрытая туманом равнина, и в низинах ее полно было свежей травы. Гривохвост окреп, и на тонких, как стрелы, ногах то уходил и скрывался в мелколесье, то бурно и призывно ржал, взбивая вокруг скитальцев землю.
Казалось, что крупная дичь вся ушла из равнины: ведущие на юг тропы были чисты, и следы давно остыли. Убейтур приносил к кострищу кроликов и зазевавшихся жирных косачей. Он вел свое стойбище по следам откочевавших оленей. Из кроличьих шкур Визга сделала братьям легкоступы взамен износившихся: роса по утрам была студеной.
В один из теплых осенних дней вечером изгнанники остановились в широкой луговой пойме. Усталость последних дней обессилила их. Горный гребень Орлиных Гнездовий был почти рядом.
В пойме рос дуб: нижние его ветви начинались прямо с земли и расползались далеко окрест.
Чун промочил легкоступы и жаловался на холод. Он хотел спать под защитой дымостава. Визга дала Рику резец со скошенным краем и послала за жердями покрепче в шумящий рядом кустарник.
Она собрала и сложила горкой сушняк, который был здесь в изобилии, достала из мехового мешка кремень и черный камень-огнесил. Высекла искру, запалила сухой мох, собранный загодя со старых сосен.
Весело запылал огонь, и сразу потянулись к нему чумазые ладошки Чуна.
– Почти как в пещере! – воскликнул он.
Визга оглянулась. Пойма тонула в полумраке. Если и есть здесь пещеры, то лишь земляные. А скоро ударят морозы…
– Нам нужны шкуры, – сказала она вслух. – Много теплых шкур. Кролик не годится для ног. Его лучше носить на голове. Нам нужны шкуры живородов и хищников.
И Визга зачем-то поискала глазами жеребенка. Вот он – скачет, как глупыш. И шкура у него тонкая. Правда, под ней много мяса.
– Не выслеживай гривохвоста! – забеспокоился Чун, проследив ее взглядом. – Вчера я забирался к нему на шею. И он меня нес, как старший брат.
– Зато голод тебе не брат! – отрезала Визга.
Рик принес большие жерди, и вскоре был готов шалаш.
– Когда Убейтур придет с охоты, разбуди меня, – попросил Чун.
– Вот еще! – фыркнула Визга. – Запах горячего мяса сам тебя разбудит.
Вдвоем с Риком они сидели у кострища, подбрасывая в огонь сухие ветки. Огонь скалил зубы.
– Он пожирает тьму, – тихо сказал Рик. – Старая Шептала, наша родомаха, говорила, что раньше, давным-давно, сородичи не знали Огня. Огонь им принес сын Беркута. Сын Беркута научил сородичей делать копья, кремневые ножи и скрёбла для выделки шкур. А еще – исполнять пляску Беркута у пойманной добычи. И приносить жертву Духам.
Не успел он закончить, как в голос его вплелся унылый, зловещий вой. От страха Рик превратился в черный камень. Он еще ближе придвинулся к кострищу.
– Что это?
Визга пригнула голову, вслушиваясь. Шарахнулась крупная тень, и в спину ей горячо дохнул жеребенок. Обычно избегающий огня, он будто прилип к Визге и с жалобным ржанием положил ей на плечо длинную морду.
Рик еще ближе придвинулся к кострищу.
– Что это?
Визга оттолкнула его. В два прыжка она очутилась возле шалаша и выволокла оттуда Чуна. Глупыш спросонья протянул руки к огню: «Где мясо?»
– Сейчас сам станешь мясом! Рик, греби хворост, да побольше, – и швыряй его к дымоставу!
Вой сделался громче. У всех троих словно муравейники зароились под шкурой. Очумело посверкивая глазами, истошно ржал гривохвост, обнажая зубы.
– Это пещерники? – Рик схватил за плечо Визгу.
– Пустынники! Они такие же, как пещерники, только не красные, а серые. И воют, как плачут. Они учуяли жеребенка!
А вой раздавался все ближе и ближе. Показались первые серые тени, они бесшумно окружили кострище – словно зеленые болотные огни, мерцали во тьме злые голодные глаза.
Маленькое стойбище сгрудилось возле пламени. В середину затесался жеребенок, со страху топча копытами ближний огонь.