Рядом с туром стоял хоботарь, чужая добыча.
– А я увижу живого хоботаря? – спросил Рик.
– Нет. За Орлиными Гнездовьями кончается мир, а хоботари ушли туда. И полосатый клыкач ушел вслед за ними. Давно, когда тряслись горы.
– И они никогда не вернутся? – почти обрадованно спросил Рик.
Убейтур покачал головой, и сразу, вслед огненному ветерку, встрепенулись бродящие на стенах олени, но, увидев, что опасность не угрожает, закинули рога на спины и разбрелись по сочным травам.
– А какой он, этот клыкач? – спросил Рик.
– Он выше вепря, длиной с матерого лося, носит гриву только на голове, и клыки у него – как бивни хоботаря! Хорошо, что его здесь нет, иначе бы он распугал все стадо.
– А хоботарь есть! – заметил Рик. – И олени.
– Хоботарь – это дичь, – рассудительно заметил охотник. – Все, что дичь, можно выдувать на стены. Хищников нельзя. И сородичей нельзя: сила убудет!
Рик не понял:
– Как это – «выдувать»?
Убейтур приставил ко рту кисть руки, свернул полой костью.
– Вот так. Сначала ищут черную и желтую глину. Потом растирают в пыль. А затем щепкой наводят лик добычи в тумане и дуют из кости желтой пылью на грудь, ноги, хвост. Но погоди, брат…
Он вдруг напрягся и осветил головней скрытое за выступом изображение.
И замер непрошеный род… Прямо на него смотрел Дух!
Зверолик! Круглые, как у филина, очи… Вот и тяжелые оленьи рога придавили голову. Дух стоял на полусогнутых задних ногах, чуть выставив вперед поджатые передние лапы. Сквозь шкуру был виден хребет и широко очерченные ребра. Туловище заканчивалось хвостом жеребенка.
– Уйдем отсюда! – прошептал охваченный тревогой Рик.
Дух провожал их до тайного выхода. Набравшись храбрости, Рик оглянулся. Странным и печальным взором следил за ним зверолик. Дурное предчувствие сжало сердце.
Эти глаза… Круглые и вопрошающие. Они знали такое, что никогда не дано было узнать Рику.
– Мы будем кормить его, – сказал Убейтур, когда впереди засветлела большая пещера. – Он будет защищать нас, как защищал когда-то другой род!
И в подтверждение он рассек свое запястье об острый скол камня, подождал, когда кровь окрасит всю ладонь полностью, и прижал кисть к стене. Яркий след пятерни навсегда остался в темной каменной толще.
…Ночью душа Рика бродила по темным закоулкам пещеры и никак не могла выбраться к свету. Багровый отпечаток обрел плоть и преследовал его повсюду. Рик задыхался, заслоняясь руками, но тяжелая длань придавливала и сжимала темя. И, грустно усмехаясь, глядели на него два круглых всезнающих совиных ока, и не было в их взоре ни сожаления, ни тепла – одно лишь усталое, загадочное равнодушие.
Глава 24. Сородичи
Убейтур понял, что его разбудило: это было ржание жеребенка!
– Чун, вставай! – крикнул он в остывший воздух.
Чун завозился на шкурах, но холод заставил его спрятать пятки.
– Где теплые «ноги»? – заныл он.
Визга спросонья достала из-за пазухи теплые, мехом внутрь и похожие на гнезда, тихоступы. Чун обулся, связал сухожилки над щиколоткой и вприпрыжку поскакал к старшему брату. Хотел проскочить мимо, но Убейтур поймал его за отвислый от холода меховой рукав: «Вместе пойдем!»
Идти, однако, никуда не пришлось.
Ржание повторилось столь близко и неожиданно, что Убейтур почуял неладное. Послышались знакомый цок, треск случайно задетых ветвей, какое-то бормотание, неразличимое сверху, и… вновь жалобно призвал жеребенок.
Убейтур спустился по мелким, как прибрежная отмель, каменным волнам и глянул вниз с опасного склона.
Поперек узкой, ведущей наверх тропы стоял жеребенок, а приземистый однорукий чужак в косматой шкуре тащил его за собой, накрутив на кисть плетеный потяг. Гривохвост упирался и мотал головой, будто понимая, что спасение его – на этой суженной скалами тропе.
Чун сзади пробрался к Убейтуру и повис у него на ноге:
– Ты узнаешь его? – зашептал он в восторге. – Он обманул пустынников! Это наш, наш, он вернулся!
– Теперь уже не наш, – глухо сказал Убейтур, придерживая глупыша за шкирку. – Беги в пещеру, Чун-Ворчун.
От радости, что его назвали полным именем, глупыш даже расхрабрился.
– Но потяг-то наш! – не унимался он.
И пока Убейтур шарил впотьмах, отыскивая копье, мысль эта не выходила у него из головы. Потяг, конечно, его. И пещера его. Его и братьев. И эти поля дичи никто не занял! Не считать же родом однорукого изгоя, прячущего свое лицо?!
Он перехватил копье поплотнее и взглядом охотника смерил расстояние. Он мог убить космача в один бросок. Он прицелился в широкую, будто слившуюся с гривой жеребенка, косматую шкуру. Он вспомнил, как убегал во тьме от космача.
Что-то мягкое обхватило его ногу. Опять это был Чун!
– Не задень жеребенка, старший брат! Спрячься там, где тропа поворачивает к пещере.
– Я убью его здесь! – гневно воскликнул Убейтур. – Двоим нам не жить в Орлиных Гнездовьях! Он гнал меня, как горного козла. Я подстерегу его из засады, как вепря.
– Я останусь с тобой, – тихо просил младший брат. И от волнения засучил ногами.
И новенькие тихоступы… вдруг заскользили по пологому каменному склону. Убейтур, крикнув с досады, отбросил копье и едва успел схватить брата. С тонким визгом копье запрыгало по уступам, и в тот же миг приземистый охотник нырнул под чужого жеребенка – и там затаился. Громыхая, копье подкатилось к нему – и замерло бесполезной жердью.
Глава 25. Сердце Рика
Как горько сожалел Убейтур о своем промахе!
Но уже надо было оттаскивать Чуна в пещеру, и он поволок его за шиворот, всем сердцем чуя тяжелую поступь врага.
Едва он успел скрыться в спасительном сумраке, как скрип чужака затих у самого устья пещеры. Ловок однорукий, да и жизнь изгоем научила его – как тура! – первым бросаться на опасность.
Замерев, все четверо ждали, дрожа у потухшего кострища. Вот мелькнула тень в бледном рассвете… Космач выбрал подходящее место: за небольшим утесом, с которого просматривался вход в пещеру.
В руке космача блестел – изнанкой выскобленной шерсти – огромный, почти в его рост, копьестрел.
…Они ждали в напряженной тишине. Мелькнула тень за утесом. В воздухе просвистела стрела. Она упала, как вызов, в середину каменной челюсти, почти рядом с кострищем.
Убейтур выбрал дубину помощнее и приготовился к нападению.
…И тут раздался хохот! Ухающий, утробный хохот ночного сыча. И вслед за ним хриплый голос злорадно произнес в смерзшемся комке рассвета:
– Я жду вас, Беркуты. Выходите!
Голос показался Убейтуру знакомым… Или эхо его так изменило?
– Я жду! – повторили чуть насмешливо за утесом. – Или ты боишься, Убейтур?
И, завороженный собственным именем, шагнул Убейтур навстречу.
– Брось дубину, Беркут. Она не пригодится тебе… больше!
Убейтур вышел на каменный склон. Он не бросил дубину, но правую руку его свело судорогой.
– Все! – потребовал зычный голос, от которого мурашки побежали по спине. – И по одному.
Появились Визга и цеплявшийся за нее Чун. Последним вышел Рик. И все четверо встали лицом на восход.
Космач зашевелился, не спуская глаз с Беркутов. Очередная стрела ловко легла в жилу, и смертельный наконечник искал добычу.
– Я предупреждал тебя, Убейтур, что это поля моей дичи! – зло пробормотал Космач. – И теперь я убью тебя.
– Откуда ты знаешь мое имя?
Медвежья шкура с норами для глаз шевельнулась, будто в раздумье… И вдруг разом слетела с головы Однорукого.
– Шестипал! – вскричали трое Беркутов разом. И радость, неудержимая радость встречи с потерянным и обретенным сородичем затопила их души.
Убейтур рванулся вперед, но громовой окрик остановил его:
– Стой на месте, Беркут! Замри!
И знакомый, странный хохот раскатился вокруг.
– Прошлой ночью ты чуть не убил меня, Шестипал! – отступил назад Убейтур.
Шестипал мрачно усмехнулся, глаза его вспыхнули брезгливым огнем.
– Если бы я хотел, я бы давно убил тебя, Беркут. Я сам не знаю, что мне мешает. Напрасно ты пришел сюда и привел свой род в мою пещеру!
– Это и твой род, Шестипал!
Охотник за утесом качнул головой, словно сомневаясь:
– Я – сам себе род! Улетела моя Беркутиха… И теперь я – Косматый Гривач, и все когти сточил о скалы. Убирайтесь! Я выпущу вас живых – всех!
Он подумал немного, и звериный рыкающий хохот полился из мощного горла.
Рик придвинулся к Убейтуру поближе:
– Это не Шестипал, брат. Это злой Дух с глазами, голосом и руками… рукой Шестипала.
Убейтур в нетерпении оттолкнул Рика:
– Если бы это был Дух, он давно бы убил нас.
Он громко и раздельно, как глупышу, стал говорить, но слова его, будто стрелы, отлетали от утеса. Или эхо шутило?
– Шестипал! – не сводил с сородича глаз Убейтур. – Ты помнишь наш род, наше гнездо? Только память вернет тебя для сородичей… Видишь веселый охотничий огонь после удачной добычи? Или отмель вспомни!.. Как наши глупыши играют наперегонки с волнами. Вспомни Шепталу, родомаху Беркутов, Остронюха, Лобача, Бреха-загонщика, Смела-кремнебоя, Шмеля-шкурочеса…
Камнепадом загрохотал Шестипал:
– Большая Вода съела Беркутов, и старую родомаху не пощадила! Я был привязан к стволам, и волна забросила меня в Долину Ядозубов, а бревна разбила. И Еловник не помог – вечно молодой старец! Я видел мертвую родомаху… Беркуты – жалкий род. Они не смогли отвести беду.
– Ты был в Долине?
– Я скрывался на глыбе, запирающей Тропу Безрогого Оленя. В одну из ночей я развел огонь, раскалил нож из черного кремня и сам отсек свою руку, совсем гнилую.
– Мы ведь его слышали, когда шли к Селезням!
Откуда ни возьмись, вырвался из мощной длани жеребенок и, словно на материнский зов, поскакал в темный зев пещеры. Беркуты видели, как угрожающе приподнялся наконечник стрелы, а сам Шестипал еще больше выдвинулся из-за утеса.
– Мясо само бежит к кострищу! – заухал довольный Шестипал. – А теперь вы должны уйти. Все! Нет… – он еще больше высунулся из своего убежища. – Уходите все.