Три копья нацелились ему в грудь – туда, где трепетало и ухало в капкане его серце. Он открыл глаза, чтобы встретить гибель в полете.
– Беркут! – не веря своим глазам, хрипло протрубил старый Селезень. – Беркут в шалаше молодых Крольчих!
Копья заплясали над Риком – одно из них больно кольнуло в подреберье. Селезень приказал убрать копья: слишком велико было искушение пронзить насквозь пернатого хищника!
– Все прочь! – крикнул старый Селезень. И, поставив ногу на грудь онемевшего Рика, он спокойно ждал, пока поляна опустеет. – Кролики пригрели Беркута!.. – прошипел он и с неожиданной для его зим сноровкой выхватил у сородича копье и с размаху, почти не целясь, пробил наконечником ногу охранявшего шалаш старого Кроля. Тот вскрикнул, но головы не поднял.
Хмуро глядел Селезень на кровь, брызнувшую темным ручьем. Он приказал найти прочную жердь и, пока ее искали, не снимал с груди Рика тяжелую ступню. Потом он приказал связать и подвесить Рика на жердь, как носят с удачной охоты оленя. И Кролики не двинулись с места, когда мимо проносили связанного Беркута.
Только старая Крольчиха вышла и долго ковыляла вслед за дочерьми, навсегда уходящими из рода в новую, материнскую, жизнь.
Глава 9. Как спасти Рика
Убейтур сидел на бревне, рассматривая короткое копье, оставленное старым Селезнем в ноге пострадавшего Кроля.
В этом оружии была охотничья хитрость, неведомая уловка, и Убейтур морщил лоб, чтобы найти ее.
До вечерней зари Убейтур должен покинуть Серых Кроликов и уйти наперерез отлетающим стаям. Так решили сами Кролики. Даже маленького Беркутенка не приняли – все стадо было против! Чун, не вполне избавившийся от ползучей хвори, стал обузой.
И Беркут думал, что делать дальше.
Он не сумеет спасти Рика, потому что не знает этих мест, а отвести сородича к Озеру Белых Птиц – Кролики не дадут. Остается одно: взять глупыша и пробираться с ним к полуродичам Вепрям. Но там он снимет перья Предка, а старая жирная родомаха принесет налобник с прикрученными к нему маленькими серыми ушками.
Кролик-выросток позвал его, и Убейтур пришел к маленькой Крысе.
– Возвращайся в свой род! – сказал он, не спуская с нее напряженных глаз. – возвращайся туда, где наша пещера. И наш ручей. И наша осыпь… Теперь все это – ваше.
– Я знаю, как спасти Рика, – замотала она головой.
– Что ты можешь против коварных Селезней?
– Крысы могут все! – почти выкрикнула она с гневом. – И они не бросают в беде сородичей!..
– Осторожней, молодая Крыса! Не посмотрю на то, что спасла брата. Не будь ты девчонкой, я бы…
И он упреждающе поднял чужое копье, хотя хитрость его так и не понял.
А она рассмеялась:
– Этим копьем Селезни бьют подводных тварей!
…Так вот в чем дело! Она права, таким коротким копьем с изогнутым наконечником можно взять только ближнюю дичь: для дальнего боя оно просто не годится.
– Копье не для Беркута! – заметил он гордо. – Ни один Беркут не станет есть скользкую тварь, живущую в воде.
– С Селезнями нужно драться уловкой, а не оружием, – бормотала маленькая Крыса. – Ночью тебе копье не понадобится, Беркут в… косматой шкуре!
Убейтур молча проглотил насмешку. Он только вскользь заметил:
– Что если тебя тоже захватят Селезни? Съедят, съедят твое крысиное сердце!
Но девчонка не растерялась:
– Все водяные Крысы умеют плавать. Под водой. Как скользкие твари, противные Беркутам. Утки столько не выдержат.
Старая Крольчиха отговаривала ее идти к Озеру Белых Птиц.
– Беркуты – сгинут, а ты приходи, – бубнила она, запихивая в мешок несколько некрупных зерновых ядрищ. – Крысы хорошо размножаются: совсем как Крольчихи!
Но все советы девчонка слушала вполуха. Сложила в мешок недоеденного глухаря для Чуна, подумала и прихватила косулью лопатку, всю в горячей золе. Порылась на мастерище и отыскала почти готовые лезвия, пару проколок – шкуры сшивать, почти не сточенные резцы, скрёбла, один отбойник, скошенный по кромке, огне-сил – горючий камень, горсть отщепов, заготовки для наконечников-листорезов и даже кремневый желвак – с яйцо куропатки, не больше.
Все это она заботливо уложила в походный мешок, перевязала у горла сухожилкой и на конце ее сделала петлю, чтобы нести мешок на плече.
Старуха ходила за ней по пятам, бормоча, что в роду две бесплодные матери, а бесплодные матери – пустая охота.
И девчонка с ней согласилась, но остаться отказалась наотрез!
В вечерних сумерках все трое – два Беркута и маленькая Крыса – углубились в негустой лес и ступили на Тропу Безрогого Оленя, ведущую к опасному Озеру.
На первом привале Убейтур сказал, глядя в ночное, уже холодное осеннее небо:
– Открой мне свое имя, маленькая смелая Крыса!
Глава 10. Новое имя
…Он так и не узнал ее родовое имя. Имя – это род, а не просто название. Умирает сородич для рода – умирает и его имя.
Он дал ей новое имя.
Отныне ее звали Визга. Через пару зим, если только у нее появится первый глупыш-подсосок, имя ее станет длиннее: Визгала. Больше глупышей – длиннее имя. Тривизгала. Семивизгала… А если сумеет прожить двадцать крутых зим и стать глубокой старухой, да еще сохранит хотя бы каждого третьего глупыша, тогда назовут ее родомахой, что значит – основательница рода, главная хранительница очага.
А сейчас – просто Визга. Для чужеродов Зга. Пока крутени-девчонки не станут матерями, а выростки – охотниками, полное имя хранят в величайшей тайне!
Но Визга – чужерод. Девчонка из чужого рода. И незачем ей пока знать истинные имена маленьких Беркутов – только Чун и Рик. Доверять чужероду – это ставить капкан на самого себя.
И еще не понравилось Убейтуру, что Визга приняла имя, но снять свой крысиный хвост отказалась… Хотя по всему видно: не собирается она возвращаться в свой род.
Это тревожило.
Глава 11. Неожиданное препятствие
– В нашем роду была слаборукая и слабоногая крутеня, – сказал Убейтур, как только они вступили на узкое и неприметное в травах русло Тропы Безрогого Оленя. – И однажды этот желторотый птенец спас кочевое стойбище охотников-Беркутов!
Второй день они шли по следам Селезней. Озерные охотники торопились, кострищ не разжигали, и на привалах Убейтур находил знакомые непропеченные зерна – пищу молодых Крольчих.
– …Я не люблю слаборуких! – откликнулась Визга. – Из них никогда не получится сильных и здоровых матерей, а род оскудеет.
– Я тоже рос слаборуким! – засмеялся Убейтур. – Беркутихи умеют выхаживать птенцов. Из самого хилого птенца может вырасти первый охотник! Когда стая красных пещерников обложила летнее стойбище, а дозорщик Ор крепко заснул, переев травы-беленихи, эта хроменькая крутеня подняла такой визг, что вокруг зашатались деревья и сам дух Леса – старец с молодыми очами Еловник – стал зазывать бурю!
Он остановился, вглядываясь в серые сумерки. Впереди, запирая тропу, высилась безмолвная черная гора.
Огонек горел на горе. Там кто-то был. Тот, кто поддерживал огонь и грелся у очага.
– Туда! – захныкал Чун, и Убейтур прикрыл ему рот широкой ладонью.
А Визге шепотом сказал:
– Селезни не разводят огня. А Кролики не покидают опушку.
И уже вместе выдохнули: «Чу-же-ро-ды…» Они отступили в тень низкорослых деревьев.
Здесь, во тьме наступившей ночи, перевели дыхание.
– Будем пробираться в обход. Далеко еще до Озера Птиц?
– По склонам выйдем к рассвету, – ответила Визга. – Селезни ночью – гривачи: чуют хорошо, видят слабо. Зато днем, как пятнистые горные кошки, – все зрят, а нюх спит.
Убейтур задумался. Судя по всему, Селезни уже достигли родовых заводей, и – кто знает! – может, Рика и в живых уже нет.
Охотник поежился, не упуская из виду тлеющий в чаще огонек. А вдруг это душа Рика зажгла родовой Очаг, так неотступно тянет туда – на этот страшный утес?!
И, словно в подтверждение, огонь разгорелся пуще прежнего и выпустил тучу пляшущих искр. Там, наверху, его кормили сухими ветками елей. Ветками… Вокруг было тихо. Если этот огонь не стерегут, то стоит попробовать.
– Смотри! – он потянул девчонку за меховой рукав. – Можно сделать наплечные шалаши и прокрасться мимо утеса! Так выростки ловят глухарей… А Чуну завяжи рот, я потащу его на спине.
Они стали рвать траву и собирать мягкие влажные сучья. Чуну пришлось лечь на спину брата, пока Визга ловко затягивала шалашик плетеным потягом. Потом приладила защиту себе.
Ползли осторожно, вздрагивая и замирая при каждом ночном шорохе. У самого подножия валуна на них упал сверху жуткий, протяжный вой, до краев полный животной муки. Рев водопадом гремел с вершины, и от ужаса притворщики не могли пошевелиться. И тут – будто свежий ручей, вошел и не растворился в диком вое тонкий пронзительный голосок маленькой Визги… И прежний надрывный вопль оборвался, а тишина сгустилась и затвердела, как твердеет и остывает кровь в убитом олене.
Убейтур вскочил следом за Визгой, и чудом не сорвавшийся Чун повис на потяге, успев обхватить шею брата руками. Как угонные лоси, ломились они сквозь тишину и пустоту погруженной в спячку тропы. Лишь добравшись до поворота и сбросив ненужные уже шалаши, пошли быстрым шагом, на ходу сплевывая остатки страха, засевшего в соленом горле.
– Здорово кричишь! – почти весело сказал Убейтур. – Как та, слаборукая, что однажды спасла нас. У молодых Кабаних, дочерей Вепря, голоса глухие и низкие, как у их Предка. Я оставлю тебя у Вепрей, а через три зимы…
– Что ты замолчал, Беркут?
– Через три зимы к Вепрям придет охотник Рик, «захватит» тебя, и ты станешь матерью-Беркутихой.
Визга остановилась. В темноте было слышно лишь ее громкое дыхание.
– Рик?
Она будто не верила своим ушам…
Убейтур сделал несколько шагов вперед и глухо сказал:
– Наш род – как гнездо над пропастью. В эту осень Вепри должны мне молодую и сильную жену. Если бы я был глупыш или выросток, я стал бы их сородичем. Но я – охотник! А охотники не меняют своего рода.