– Я хотел бы, чтобы в ваших заботах обо мне всегда были какие-нибудь упущения, тогда бы вы оставались в долгу передо мной.
– Зачем это вам?
– О, я бы требовал проценты.
– И много их уже набралось, этих процентов, господин ростовщик?
– Во-первых, вас не было во время обеда – это следует возместить, и еще мне кое-что причитается.
– Вы все учитываете, как настоящий ростовщик! Попадешь к вам в руки, потом не вырвешься, – со смехом проговорила Бинодини.
– Что толку вас ловить? Что с вас возьмешь?
– Верно, взять с меня нечего, и все же вы держите меня в заключении…
Внезапно погрустнев, Бинодини тихонько вздохнула.
– Разве этот дом – тюрьма для вас? – серьезно спросил Мохендро.
Слуга внес лампу, поставил ее на треножник и ушел.
Прикрыв глаза ладонью от яркого света, Бинодини ответила, потупившись:
– Тюрьма?.. Не знаю… Мне трудно с вами спорить. Ну, я пойду, у меня дела…
Вдруг Мохендро схватил ее руку и, крепко сжав, сказал:
– Но если вы смирились с оковами, зачем бежать?
– Пустите меня, как вам не стыдно! К чему удерживать того, кому все равно бежать некуда? – Бинодини решительно вырвалась от Мохендро и быстро вышла.
Мохендро откинулся на благоухающую подушку. Сердце его учащенно билось. Это безмолвие сумерек, пустая комната, ласковый весенний ветер… и сердце Бинодини, которое, кажется, бьется здесь, рядом с ним! Мохендро совсем потерял голову… Он погасил свет, запер дверь, опустил жалюзи и сразу же лег.
Постель тоже словно подменили, матрац стал гораздо мягче. И снова этот аромат, то ли сандаловое дерево, то ли еще что-то – не разобрать. Мохендро ворочался с боку на бок, тщетно призывая и стараясь удержать в памяти прежние образы.
Часов около девяти вечера в запертую дверь постучали.
– Откройте, – услышал он голос Бинодини. – Вам принесли поесть.
Мохендро вскочил и кинулся было к двери. Он уже положил руку на засов, но… не открыл его.
Без сил опустился он на циновку.
– Нет-нет, я не голоден, я не хочу есть… – тихо сказал он.
– Может, вам нездоровится? – послышался снаружи встревоженный голос. – Хотите, я принесу воды или еще чего-нибудь?
– Нет, мне ничего не нужно.
– Не обманывайте меня, вы больны. Откройте!
– Нет, нет! – воскликнул Мохендро. – Ни за что! Уходите.
Он снова лег. В темноте он пытался отыскать на опустевшем ложе и в своем изменчивом сердце хотя бы память об отсутствовавшей Аше. Когда Мохендро наконец убедился, что ему не уснуть, он зажег лампу и сел за письмо к жене.
Аша, возвращайся скорее, не оставляй меня одного, – писал он. – Ты Лакшми моя. Когда тебя нет, мои желания сбрасывают оковы и влекут меня куда-то. Мне нужно видеть, что впереди, а там – темнота. Мне нужен свет твоих любящих, доверчивых глаз. Приезжай скорее, моя вера, мое счастье, моя единственная! Успокой меня, защити, заполни мое сердце! Спаси меня от греха, от страшного кошмара забвения…
Так изливался Мохендро перед Ашей. Много еще написал он ей за долгую ночь. Издалека чуть слышно донесся бой храмовых часов. Пробило три. Улицы притихли. Не стало слышно шума экипажей. Даже голос певицы, доносившийся из верхнего этажа соседнего дома, потонул в объявшем землю сне и покое. Воспоминания об Аше и письмо, в котором он излил волновавшие его чувства, успокоили Мохендро. Он лег и тотчас же заснул.
Когда Мохендро проснулся, был уже день и в комнату заглядывало солнце. Он торопливо сел на постели. Теперь почему-то все события прошедшего вечера не казались ему такими серьезными. Мохендро встал, и вдруг ему попалось на глаза письмо, лежавшее на столике под чернильницей.
«Чего только я тут не написал! – думал он, перечитывая письмо. – Прямо как в романе! Хорошо, не отослал! Что подумала бы Аша, если бы прочла все это! Скорее всего, она мало бы что поняла из написанного». Мохендро стало стыдно, что из-за пустяка он поддался слабости. Он изорвал письмо на мелкие клочки и написал Аше спокойную коротенькую записку:
Долго ли ты еще пробудешь в Бенаресе? Если дядя пока не собирается возвращаться, напиши – я приеду за тобой. Без тебя скучно.
Глава двадцать седьмая
Аннапурна встревожилась, когда через несколько дней после отъезда Мохендро к ней явилась Аша, и поэтому принялась подробно расспрашивать племянницу.
– Ты так расхваливаешь свою подругу, Чуни, что можно подумать, будто лучше ее на свете нет, – сказала она.
– Это правда, тетя, я не преувеличиваю. Она умная, красивая, а как хозяйничает!
– Ну конечно, она твоя подруга, поэтому ты и видишь в ней одни достоинства. А что говорят о ней другие?
– Ма ею не нахвалится. Стоит лишь заикнуться, что Бинодини когда-нибудь уедет к себе в деревню, как ей плохо делается. Одна Бинодини умеет угодить Раджлокхи. Заболеет кто-нибудь из прислуги, Бинодини и за ним ухаживает, будто сестра или мать.
– Что думает о ней Мохендро?
– Ну, ты же его знаешь, он чувствует себя хорошо только в кругу самых близких. Все любят Песчинку, только Мохендро с ней до сих пор не в ладах.
– Что же это он?
– Если бы я сама не устраивала им встреч, он бы, пожалуй, совсем перестал с ней разговаривать. Ты же знаешь, какой он молчун. Люди думают, что он гордый. Но ведь это не так, тетя, просто он с очень немногими чувствует себя свободно.
Едва Аша сказала это, как ей сразу же стало стыдно своих слов, и щеки ее вспыхнули. Обрадованная Аннапурна усмехнулась про себя.
– А ведь верно, – сказала она, – когда Мохендро был здесь, он ни словом не обмолвился о твоей Песчинке.
– Вот нехороший, – обиженно сказала Аша. – Уж кого он невзлюбит, тот для него – пустое место. Держит себя так, будто никогда его и в глаза не видел.
– Зато если Мохин кого полюбил, то кажется, во всех рождениях только его одного и знал. Правда, Чуни? – с улыбкой заметила Аннапурна.
Аша молча опустила глаза и улыбнулась.
– Ну, Чуни, а что нового у Бихари? Он так и не собирается жениться?
Веселость Аши мгновенно пропала. Она не знала, что ответить. Встревоженная ее молчанием, Аннапурна воскликнула:
– Говори правду, Чуни! Бихари здоров?
У Аннапурны не было детей, и она любила Бихари как сына. Здесь, на чужбине, ее постоянно угнетала мысль, что она не сможет навещать Бихари, когда тот обзаведется семьей. В ее тесном мирке жизнь текла размеренно и налаженно, но стоило ей вспомнить, как одинок Бихари, и она начинала раскаиваться в том, что ушла от мира.
– Не спрашивай, пожалуйста, меня о господине Бихари, тетя, – сказала наконец Аша.
– Почему?!
– Я не могу сказать, – проговорила Аша и вышла из комнаты.
«Неужели Бихари, мой ненаглядный мальчик, за это короткое время так изменился, что Аша даже имени его слышать не может? Чего не делает судьба! – размышляла Аннапурна. – Зачем только сватали за него Чуни! Как жаль, что Мохендро отнял Чуни у него!»
Думая об этом, она не могла сдержать слез. «Если даже мой Бихари и совершил что-нибудь недостойное, – говорила себе Аннапурна, – то нелегко это далось ему. Сам, наверное, пережил немало». Она представила себе горе Бихари, и сердце ее больно сжалось.
Вечером, когда Аннапурна молилась, около дома остановился экипаж. Кучер стал стучать в дверь.
– Ах, Чуни, я совсем забыла! Сегодня ко мне должна приехать из Аллахабада свекровь с двумя племянницами, – крикнула Аннапурна из молельни. – Это, наверное, они! Возьми лампу, отопри им!
Аша открыла дверь. На пороге стоял Бихари.
– Как же это, ботхан? – растерянно воскликнул он. – Я слышал, вы решили не ехать в Бенарес?
Лампа выпала из рук Аши. Словно увидев привидение, она одним духом взбежала на второй этаж и оттуда жалобно крикнула:
– Тетя, припадаю к твоим ногам. Вели ему сейчас же уйти!
– Кому, Чуни, кому? – удивилась Аннапурна, поспешно вставая.
– Господин Бихари сюда явился! – Аша бросилась в комнату и заперлась там.
Бихари все слышал. Ему сразу же захотелось убежать куда-нибудь, но когда Аннапурна спустилась вниз, то увидела, что Бихари сидит на ступеньках тут же, у двери. У него не хватало сил уйти. Аннапурна не принесла с собой лампы и в темноте не видела выражения лица Бихари, он тоже почти не видел ее.
– Бихари! – сказала Аннапурна. Увы, куда делся ее ласковый, согретый любовью голос! Сейчас в нем звучало только суровое осуждение.
О мать Аннапурна, над кем занесла ты свой карающий меч! Ведь несчастный Бихари шел сегодня к тебе во мраке ночи только затем, чтобы найти утешение у твоих ног!
Бихари вздрогнул, пораженный, словно молнией, укоризненным тоном Аннапурны.
– Не нужно, тетя, не говори мне больше ничего, – поспешно сказал он. – Я ухожу.
Он поклонился ей до земли, даже не посмев коснуться ее ног. И как мать приносит в жертву Ганге свое дитя, Аннапурна оставила Бихари в ночной темноте. Она даже не окликнула юношу, когда он ушел. Экипаж Бихари скрылся во мраке.
Этой же ночью Аша написала письмо Мохендро:
Сегодня вечером господин Бихари неожиданно приехал сюда. Когда дядя вернется в Калькутту, неизвестно, поэтому приезжай и поскорее забери меня отсюда.
Глава двадцать восьмая
Наутро, после сильных волнений минувшего вечера, Мохендро чувствовал какую-то вялость. Была середина месяца пхальгун, близилось жаркое время года. Обычно по утрам Мохендро занимался, но сегодня он, откинувшись на подушки, остался лежать на тахте. Время шло, а он и не думал вставать и идти купаться. По улице, громко зазывая покупателей, проходили торговцы; шум экипажей под окнами не смолкал ни на минуту. Рядом, за оградой, только на днях построили новый дом. Жена соседа и ее дочери, напевая, дружно утрамбовывали крышу. Теплый южный ветер ласкал Мохендро, который чувствовал себя совсем разбитым, и, казалось, восстанавливал его силы. Клятвы, зароки, отчаянные усилия, вражда – все это стало вдруг таким далеким в это томительное, расслабляющее все тело весеннее утро.