Разобраться в остальном не составило труда. Лично я виню во всем школы.
Когда вы посылаете детей в одно из этих модных заведений, где их заставляют читать Феокрита и прочее в том же духе, сплошь про красивых юных аристократов, влюбляющихся в прекрасных податливых крестьянских девушек среди идиллических пасторальных пейзажей, то какого черта вы от них ожидаете? Конечно, чем ближе к большим городам, тем хуже. Там, откуда я родом, то есть под Афинами, невозможно забежать за кустик, чтобы опростаться, и не напороться при этом на Стрефона и Амариллис, занятых своим делом среди ромашек и лютиков.
Вот такие дела, и сейчас я бы все отдал за крючок банного пластуна.
Прошу прощения, я перешел на профессиональный жаргон. Вы же знаете, кто такой банный пластун? На случай, если нет, то это один тех тех жалких персонажей, которые зарабатывают на жизнь, воруя вещи из раздевалок в общественных банях. Это древняя профессия с богатым культурным наследием и традициями, хотя сам я в ней не особенно преуспел. Главным инструментом этого ремесла является бронзовый крючок, посаженный на длинное, тонкое, гибкое древко, которое можно просунуть через окно, чтобы выудить оттуда кошелек, плащ, шляпу, что угодно. Мне говорили, что самые лучшие изготавливают в Александрии — трезубые, со складным древком, которое легко спрятать под плащом, но в принципе сгодится любой крючок, а за отсутствием крючка всегда можно воспользоваться подходящей веткой.
То есть, если ее можно найти. Ближайшие деревья росли в буковой рощице, где Прекрасные Юные Создания по-прежнему предавались страсти (и это напомнило мне, что нечего залеживаться — это не могло продолжаться бесконечно), поэтому я со всей осторожностью пополз вперед, попутно пытаясь нашарить сломанную ветку. Ничего не нашарилось, но они, вроде бы, меня не слышали, поэтому я осмелился сломать длинный гибкий побег, то, что надо, вплоть до удобной маленькой развилки на конце, которая ничем не хуже модного египетского трезубца из бронзы.
Еще одна примечательная черта среднего юного римского самца: трахаясь на пленере, он непременно снимет одежду — чтобы не запылить ее и не устряпать травяным соком, я полагаю. Чего хорошего, если каждый с первого взгляд сможет сказать, где он был да что делал? Удивительное ханжество для высокородного римлянина, но настоящее благословение для того, кому срочно требуется смена одежды.
Как я уже говорил, особого мастерства во владении пластунским крючком я никогда не проявлял. Настоящие артисты — в этой профессии их зовут щекотунами — способны с закрытыми глазами, стоя на плечах товарища, вытянуть через узкое окно кольцо или брошь.
Мне до этого далеко, но уж с туникой и поясом я кое-как справлюсь. Сандалий этот козел по каким-то причинам не снял, но тут уж ничего поделать было нельзя.
— Ладно, — прошептал я Луцию Домицию, вернувшись к нашей стенке. — Время убираться отсюда.
Мы кинулись назад, пробежали по дороге с сотню шагов в обратном направлении, пересекли речку по набросанным камням, и укрылись в сосновом лесочке. Только здесь мы смогли спокойно осмотреть добычу.
— Неплохо, — сказал Луций Домиций, ощупывая ткань. — Хорошо соткана. Шерсть из континентальной Греции.
Я кивнул.
— А посмотри на пряжечку, — сказал я. — Кость не простая, а слоновая. Давай заглянем в кошелек.
Меньше, чем я ожидал: пятнадцать серебром и немного меди, но нам каждое лыко в строку, как говаривала моя старушка-мать.
— Ладно, — сказал Луций Домиций. — Давай-ка я их примерю.
У меня были несколько другие планы.
— Ты? — сказал я. — Даже не начинай. Хочешь перекинуться в новое, иди и сам сопри.
— Не будь дураком, — ответил Луций Домиций. — Задумайся хоть на секундочку. У нас одна дорогая туника на двоих, правильно? Поэтому один должен стать хозяином, а другой его верным рабом. Ты правда думаешь, что тебя можно принять за модного городского хлыща?
Тут он был прав, увы. Греки с италийскими рабами попадаются нечасто, даже на Сицилии.
— Хорошо, — пробормотал я. — Но только до тех пор, пока мы не найдем город с портняжной мастерской. Понял?
Он ухмыльнулся.
— Посмотрим, — сказал он, стягивая тунику через голову. — Так вот… — продолжал он, залезая в обновку, но где-то на середине она застряла. Она была слишком мала для него.
— Ты что-то говорил, — сказал я.
Он попробовал еще раз, и сдался после зловещего треска расходящегося шва.
— Ладно, — уступил он. — Попробуй ты. Хотя она и тебе, наверное, маловата.
На мне она сидела как перчатка. Ну, скажем, как маленькая перчатка, но по крайней мере мне удалось просунуть голову сквозь ворот, не разорвав ее в клочья.
— Ну вот, — сказал я, — как я выгляжу?
— Как греческий щекотун, который только что подрезал рубашку у римлянина, — ответил он. — Думаю, сможешь сойти за разбогатевшего вольноотпущенника, если не будешь светить ухом.
Меткое замечание, которое показывает, что когда надо, он был очень даже внимателен к мелочам. Верный способ отличить настоящего вольноотпущенника: у него на ухе должно остаться заросшее отверстие от серьги. Бесплатный совет для вас, на тот случай, если придется иметь дело с бродягами и неразборчивыми типами.
— Пойдет, — сказал я. — Хорошо, я состоятельный вольноотпущенник в деловой поездке, а ты мой личный помощник. Чем мы занимаемся?
Он немного подумал.
— Сушеная рыба?
— Так далеко от моря? Не пойдет. Что еще есть на Сицилии?
— Пшеница, — сказал Луций Домиций, пытаясь припомнить уроки географии, — шерсть, смоквы. Сыр. Сицилийский овечий сыр, такие здоровенные круги с тележное колесо в известковой корке.
— Сыр подойдет, — сказал я. — Договорились, я мавританский торговец сыром…
— Ох, ради всего святого.
— Ну а что, должен же я откуда-то быть. Я мавританский сырный импортер, меня зовут Питтак — наш сосед через дорогу, — объяснил я, прежде чем он пристал с вопросами, откуда я взял это имя. — Ты — раб, очевидно, галатец, с твоим волосами ты сойдешь за кельта… знаешь какие-нибудь кельтские имена?
— Нет, — сказал он. — Пускай будет просто «Луций», а то мы запутаемся. Вечная твоя проблема, сперва все слишком усложняешь, потом мы что-нибудь забываем или запутываемся, а затем…
— Да, хорошо, — я сосредоточился, входя в роль. — Прекрасно, — сказал я. — Давай-ка увеличим расстояние между нами и владельцем этой рубашки, просто на всякий случай. Лишняя миля никогда не повредит, как говорил мой брат.
О Сицилии не скажешь много хорошего, но одного у нее не отнять — на ней не надо идти слишком долго, чтобы куда-нибудь придти. Это не обязательно будет что-нибудь потрясающее или вообще приятное для глаз, но в любом случае, стоит пройти немного, и ты окажешься в деревне или городке. В других местах, где я бывал, можно шагать весь день, не видя вокруг ничего, кроме скалистых гор, или пустынь, или болот; как-то, помню, я целых три дня смотрел на ровные ряды бобов.
Поселение, в которое мы попали, было не то жирной деревней, не то худеньким городом. В общем, здесь была пара дюжин домов, кузница, колесная мастерская и башня, торчащая на вершине холма, как прыщ на римском носу. Оно слегка напоминало жалкие аттические городки вроде того, где я вырос, если не считать создаваемого им впечатления, что люди входят в него либо по какой-то основательной причине, либо потому, что не могут его обойти. Ах да, был тут и маленький храм под соломенной крышей, посвященный какому-то мелкому местному герою (но опять-таки, а где их нет?).
Само собой разумеется, мы направились прямо к кузне, около которых вечно болтаются местные бездельники и прожигатели времени. Деревенские кузницы в поселениях с преобладанием греческого населения — заведения примечательные. Можете потратить всю жизнь, бродя от одной к другой, и могу поспорить на десять драхм, никогда не застанете ни одну из них работающей. Однако надо же им как-то выживать, и если вам нужно подковать лошадь или выправить лемех, кузнец уставится на вас долгим, холодным взглядом и скажет, что у него, возможно, найдется для вас немного времени где-то во второй половине второго месяца, начиная с текущего, если ветер будет попутный и не случится нашествие саранчи. Около кузницы вы непременно застанете с полдюжины старожилов с пятью здоровыми зубами на всех, парня с деревянной ногой, который беспрерывно треплется, трех или четырех земледельцев, которые уставятся на вас, как будто вас случайно занесли в дом на подошве башмака, одного кузнеца, который выпивает, сидя на колоде, и одного тощего двенадцатилетнего паренька, облоктившегося на пятнадцатифунтовый молот. Завидев вас, они все моментально замолчат — за исключением парня с деревянной ногой — и станут на вас таращиться, пока (далеко не сразу) кузнец не скажет «сию минуту» или что-нибудь в том же духе.
Тут вам надо проявить особую осторожность. Если вы сразу перейдете к делу и скажете, например: «у телеги отлетело колесо, можете починить?» или «найдется тут где переночевать?» или «что это, блин, за место?» или что угодно еще, на вас уставятся, как на шестиголового, а четырехлетняя девочка, которую вы до сего момента не замечали, ударится в слезы и с воплями бросится в дом, к маме; когда кузнец произнесет «сию минуту», вам надо сделать вот что: облокотиться на посох и слегка кивнуть, едва заметно, чуть вздернув голову в конце. Если вы все сделаете правильно, воцарится тишина, которая продлится примерно столько времени, сколько требуется коту, чтобы отрыгнуть комок шерсти, после чего прерванная вами беседа возобновиться, но уже с вами в качестве одного из участников. Все нормально, вы приняты, и рано или поздно кто-нибудь свернет с темы и спросит, что вам нужно. Следуйте этим простым правилам, и в любой деревне Восточного Средиземноморья вы безо всяких проблем обретете ужин (колбаска и луковый соус по заоблачной цене) и ночлег на сеновале.
В общем, теперь, когда вы знакомы в общих чертах с процедурой, мне не нужно пересказывать ее пошагово, поэтому я пропущу ту часть, которая начинается со слов «сию минуту» и заканчивается вопросом «так чего вам, ребята, надо?», который задал один из старых фермеров.