— О да, — он уверенно кивнул. — Ей по крайней мере четыреста лет. В самых ранних ее версиях, которые я слышал, дело происходит при дворе Дионисия, который был диктатором Сиракуз во времена Платона.
— Ох, — сказал я. — Так значит, это неправда. В смысле, ты не…
Вид у него сделался смущенный.
— Этого я не говорил, — ответил он. — Я только сказал, что этот анекдот — бородатый.
— Но ты, значит… я имею в виду…
— Я бы предпочел не говорить об этом.
Ну и ладно, это меня не касалось. Тем не менее, была в этом какая-то натяжка — чтобы кто-нибудь, даже римский сенатор, каждый из которых безумен, как целая бочка хорьков, был готов отправиться в каменоломни ради одной крылатой фразы? Ни в жизнь не поверю. С другой стороны, я простой крестьянский парень из аттической глуши, что я могу знать о римских аристократах?
— Что ж, — сказал я, — по крайней мере мы знаем, куда мы идем. — Я поболтал о том о сем в кабаке, и узнал, что мы не далее чем в трех днях пешего пути от Камарины, а стоит нам добраться дотуда, и мы сможем запрыгнуть на корабль до Африки, не зависая там слишком долго.
По правде сказать, меня уже слегка тошнило от видов Сицилии. Вроде и живописное место, но на манер скалы, нависшей прямо над вашим домом. Не стоило ее толкать.
— Три дня ходьбы, — сказал Луций Домиций. — Не думаю, что эти башмаки столько выдержат. Я думаю, в следующей деревне нам надо купить пару мулов.
Я покачал головой.
— Не стоит нам этого делать.
— Почему, блин, нет? Денег у нас хватит. И вообще, мы сможем продать их, когда приедем в Камарину, вернуть деньги и сэкономить время.
— Плохая идея, — сказал я.
Это его рассердило.
— Что, черт возьми, с ней не так? И еще, — продолжал он. — Сам твердишь, что чем раньше мы уберемся отсюда, тем лучше, потому что нас тут ищут. Мы доберемся верхом гораздо быстрее, чем пешком.
— Категорическое нет, — сказал я. — Мы идем в Камарину на своих двои, успокойся. Никаких мулов.
— Да что такого плохого в мулах?
Он начал действовать мне на нервы.
— Я просто их не люблю, доволен?
— Понятно. Не хочешь сказать, почему?
— Нет.
— Как хочешь.
На самом деле ничего секретного тут не было, и Луций Домиций прекрасно все знал, или знал бы, если бы слушал меня хоть сколько-нибудь внимательно. Дело было в том, что у нас с мулами просто не складываются отношения. Думаю, это как-то связано с теми временами, когда мы с Каллистом были в Вифинии; в одном из тамошних городков мы учинили нечто, принесшее нам такую популярность, что какой-то чудик вызвал стражников, а у нас были некоторые причины не общаться с ними. Но мы не нервничали, потому что у городского борделя были привязаны два мула, и мы решили — запрыгнем на них и исчезнем задолго до того, как солдаты сюда доберутся. Поэтому мы взяли этих мулов, отправились восвояси и почти покинули зону риска, когда мой мул встал, как вкопанный и остался стоять, будто увидел голову горгоны — никакие мои действия не могли заставить его сдвинуться с места. И вот я ору и пинаю совершенно неподвижного мула — а тут появляются солдаты. В следующий момент мы уже сидим в холодке, а мулы добавлены к списку преступлений (а за скотокрадство само по себе в Вифинии вешают; Вифиния — ужасное место и в лучшие времена, уж поверьте на слово). Примерно так всегда и протекало мое общение с мулами. Если бы Луций Домиций предложил ослов, бычью повозку или даже лошадей, я мог бы и согласиться, да, потому что в любое время предпочту езду ходьбе. Но мулы — ни за какие коврижки, никогда.
В общем, мы пошли пешком и к концу дня забрели в городок.
Место как место: два постоялых двора, баня, пекарня, даже дурацкий маленький театр и ипподром. В другое время я бы предложил задержаться здесь на денек-другой и посмотреть, не получится ли разыграть хорошую аферу. Но деньги у нас были, и чего мне хотелось больше всего после дня ходьбы — так это скинуть башмаки и положить ноги на скамеечку на несколько часов. Мы выбрали менее зловещий из постоялых дворов, заплатили вперед за кувшин местного яда и пару тарелок жратвы и приготовились вкушать вечерний отдых, как пара господ.
В нашем деле важно никогда не выходить из роли. Ну, например, если вы сыроторговец, который только что вошел в незнакомый город, то вы должны потратить некоторое время на расспросы о местном сыре, заключение сделок и так далее. В противном случае, два к одному, что кто-нибудь скажет: на следующий день мы видели тех двух скупщиков сыра в городе, но сыр их почему-то совсем не интересовал, и скажет он это никому иному, как офицеру стражи или торговому уполномоченному, которые как раз занимаются нашими поисками, и они спросят этого чувака: эти двое, о которых ты говоришь — случайно, не маленький крысолицый грек и италиец с бычьей шеей? — и через пару секунд на нас наденут воротнички.
Поэтому мне не оставалось ничего иного, как начать спрашивать людей на постоялом дворе, нет ли у кого сыра на продажу, и очень скоро я опять оказался по колено в фермерах, это если не упоминать управляющего из большого поместья, и все они пытались заманить меня к себе, чтобы угостить ломтиком-другим. И я отвечал: о да, я бы не отказался, но только нас время поджимает, торопимся оказаться на берегу как можно скорее, чтобы успеть на корабль домой, пока он без нас не уплыл, но через месяц или около того обязательно вернемся, и уж тогда непременно заглянем к вам. Их это вроде бы вполне удовлетворило, и они заверили меня, что мы не пожалеем, потому что каждый из них, так уж вышло, производит лучший сыр на Сицилии — суди хоть по запаху, хоть по фактуре, хоть по чему угодно. В общем, в тот вечер я провернул больше работы, чем настоящий сыроторговец делает за неделю, и не поимел с этого ни медяка, конечно же. Подумалось вдруг: если хотя бы половину усилий, которые уходили на ложь и мошенничество, мы потратили на превращение в честных дельцов, я был бы сейчас богачом, имел собственную виллу у моря и пил вино с собственных виноградников. Но увы, увы.
Не стоит и говорить, что Луций Домиций палец о палец не ударил за весь вечер — и, в общем, правильно сделал, поскольку он был всего лишь скромным рабом и его дело было сидеть в углу с кружкой раствора для травления бронзы и половиной ломтя ячменного хлеба. Надо отдать ему должное: за долгие годы он так понаторел в этом, что практически достиг совершенства; не сказать, что роль требовала от него слишком многого, но к молчаливому сидению в углу он определенно имел большой талант. Иной раз, когда он вкладывал в представление душу и сердце, я окидывал взглядом кабак и не мог его найти, пока он не поднимался с места — вот до чего он был хорош. Нет, его работа (кроме простого пребывания в образе раба) заключалась в том, чтобы слушать, перехватывая обрывки бесед и разговоров, которые многое могут значить в нашей профессии.
Это может быть что угодно: какой-нибудь болтливый клоун может оказаться потенциальной добычей; иногда полученную таким образом информацию можно использовать в афере — скажем, если в городке ждут торговцев с письмом или распиской и не знают при этом, как те выглядят; так можно загодя получить предупреждение о появлении префекта, например, или участника одного из наших старых дел.
Так вот, когда я покончил со своей работой и пора было идти спать, мы вышли во двор, как будто у нас лошади, за которыми нужно приглядеть или что еще, и я спросил его, услышал ли он чего толкового.
— Еще как услышал, — ответил он со встревоженным видом. — Сюда движется римский сенатор — то ли объезжает свои поместья, то ли еще что. Нам лучше поскорее убраться отсюда.
Это было не лишено смысла. Римский сенатор вполне способен узнать бывшего римского императора. Но с другой стороны, я не разделял его опасений. Я уверен, что большинство людей видят то, что ожидают увидеть, а ни один из этих упакованных в пурпур ребят не ожидает встретить в сельском кабаке в сицилийской глуши мертвого цезаря, одетого как бродяга. Богатые не видят рабов, пока они им не понадобятся, и даже если этот сенатор увидит Луция Домиция и заметит сходство, то просто подумает: о, поглядите-ка, вон раб, который немного похож на Нерона. Он может рассказать об этом своим дружкам или написать поэму, но сам никогда не поверит, что видел императора. Совершенно исключено, но рисковать все равно не стоило. В конце концов, нам тут ничего интересного не светило, и всего-то надо было встать пораньше, а не залеживаться в постели. Велика беда.
— Ладно, — сказал я. — Есть какие-нибудь соображения, откуда этот персонаж движется? Небось, из Сиракуз.
Он вздернул голову вверх, на греческий манер (прекрасный штрих).
— Не сказали, — ответил он.
— Ну ладно, — я пожал плечами. Как я и говорил, я совершенно не беспокоился. — Двинемся дальше в Камарину. Главное выйти засветло, по росе. Не думаю, что его сенаторство собирается вытаскивать свою аристократическую задницу из постели до позднего утра. Поэтому мы встанем с петухами, ополоснем морды и вперед. Заплатим хозяину, выскользнем до того, как конюхи начнут работать, без шума.
Просто на всякий случай я поддался на нытье Луция Домиция и раскошелился на пару мулов. Верхом мы будем двигаться раза в полтора быстрее, а один мужик, с которым я толковал накануне, предложил их мне по очень хорошей цене. Стояло довольно приятное утро, дорога для разнообразия оказалась хорошая и ровная, и я стал объяснять Луцию Домицию все прелести мавританской идеи. Часа через я совершенно забыл о римском сенаторе.
Нет, ну вы же не будете винить меня за недостаток логики, да? Я нигде не прокололся: все просчитал, взвесил возможности, выбрал самый разумный путь. Не вижу, как я мог предсказать то, что произошло — разве что Афина Паллада явилась бы мне во сне с готовым пророчеством. Жизнь вообще несправедлива. Вы следуете правилам, не отклоняетесь, стараетесь изо всех сил и вправе ожидать, что все пойдет хорошо и вы не окажетесь по колено в говне.
Никаких предупреждений, конечно. Вот мы заводим наших мулов на невысокий холм, и в следующее мгновение видим прямо перед носом офигенно величественную процессию, движущуюся навстречу. Прятаться негде, мы торчим строго на верхушке холма, а дорога за нашими спина на целую милю пуста.