Он молчал очень долго. Потом он посмотрел мимо меня и сказал:
— Полагаю, — сказал он, — если я буду играть на арфе и притом не свои собственные сочинения — теперь, когда я определенно мертв, как ты говоришь — может быть, риск и вправду будет не слишком велик.
Я с облегчением вздохнул.
— Молодец, — сказал я. — Я был уверен, что мы в конце концов договоримся.
— И ведь в этом я действительно хорош, — продолжал он, и в голосе его, наконец, прозвучало что-то вроде радости. — Притом что игра на арфе сама по себе лучше, чем мошенничество.
Я улыбнулся.
— А также безопаснее.
— Да, уже безопаснее. И лучше сельского хозяйства, как ты указал.
— Очень многие вещи лучше сельского хозяйства, — сказал я. — Во всяком случае, работать можно в тепле; стол и ночлег бесплатно. Побьет любую профессию, если хочешь знать мое мнение: хоть строительство, хоть бочажное дело, хоть кузнечное, хоть рыболовство…
— Не говоря уж о радости, которое музыка приносит людям, — сказал он с воодушевлением. — Озаряет светом неуловимого счастья их унылую и ничтожную жизнь.
На этот счет я не был так уж уверен, но не хотел портить ему настроение.
— Мы уже много раз говорили, — сказал я. — Ты для этого рожден, и вот наконец ты получил свой шанс. Должно быть, ты взволнован. Знаешь, что? Это значит, что теперь ты более свободен, чем когда-либо раньше. Ну типа когда ты был императором Рима, то не мог по-настоящему заняться музыкой — да что говорить, тебя чуть не убили из-за нее. Говорю тебе, сегодня на самом деле первый день твоей жизни. Все, что было раньше — не более, чем время, растраченное на попытки быть кем-то еще.
— В такой формулировке звучит очень разумно, — сказал он. Тут он скорчил ужасную рожу, как будто вспомнил, что вчера у жены был день рождения. — Есть одна проблема.
— А? Какая еще?
— У меня нет арфы.
Тринадцать
Вот об этом-то я и не подумал.
Проклятые музыканты. Для большинства профессионалов это не та проблема, от которой впадаешь в депрессию. Каменщик? Если вы приходите работать в каменоломню без собственных инструментов, вам выдадут и молот, и долото. Корабел? Нет проблем, возьмете, что требуется, у коллег, а когда заработаете немного бабок, сбегаете в кузницу и закажете собственный комплект или купите его, потолкавшись на аукционе. Инструменты, конечно, недешевы; дешевого вообще ничего не бывает, особенно если вы нищий. Но в любом ремесле, которое только приходит в голову, эту проблему можно обойти, и опытный ремесленник сталкивается с ней каждый день, но как-то справляется.
В смысле, в любом ремесле, кроме игры на арфе.
— Ладно, — сказал я. — Давай обдумаем это спокойно. Ты арфист. Откуда берутся арфы?
— Легко ответить: от изготовителя арф.
Я скорчил рожу.
— Да, — сказал я. — Но он не обрывает их с веток арфового дерева на восходе Плеяд. Он их делает. Ты сможешь сделать арфу? Не думаю, что это так уж сложно.
— Нет, — сказал он. — На самом деле это крайне сложно. Каждая деталь изготовляется по самым строгим правилам, или арфа будет звучать, как дерущиеся коты.
Я вздохнул.
— Понятно, — сказал я. — Хорошо, а сколько, в таком случае, они стоят?
Он пожал плечами.
— Понятия не имею, — сказал он. — Не покупал ни одной. Мне только надо было приказать кому-нибудь: неси арфу — и через несколько ударов сердца появлялась арфа на красной шелковой подушечке.
Да он издевался надо мной.
— Хорошо, — сказал я. — Но ты должен иметь хоть какое-то представление, сколько они стоили. Больше плуга? Меньше галеры?
— Понятия не имею. Пожалуйста, имей в виду: до того, как мы стали бродягами, я не знал, сколько стоит ломоть хлеба — чего уж там говорить об арфах? Цена войны в Вифинии, или гавань, или сапоги для двадцати тысяч пехотинцев — тут да, я могу назвать цену более или менее точно. Но подобные мелочи? Нет.
Какой-то идиотизм.
— Прекрасно, — сказал я. — Мы не можем изготовить арфу и, скорее всего, не можем ее купить. Остается кража, — я помедлил. — Мы можем ее украсть.
— Прекрасно. И у кого же ты планируешь украсть арфу?
Хороший вопрос. Не так много арф попадается бродяге на глаза в его повседневной жизни.
— Да, но мы же в Риме, — указал я. — Самом большом городе мира. Разумно предположить, что здесь больше арфистов на квадратный фут, чем где либо еще. Нам только надо найти, где зависают арфисты. Скорее всего, это рыночная площадь.
— Я не знаю, — он опять весь такой помрачнел. — Я думал, что самая суть этой идеи заключается в том, что мы больше не будем занимать ничем подобным.
— Самый последний раз, — сказал я.
— Нет.
— Прекрасно, — я пожал плечами. — Тогда, чтобы заработать на жизнь, тебе придется не играть на арфе, а петь. По мне так что в лоб, что по лбу.
В общем, мы пошли воровать арфу. Понятно, звучит так, как будто это такое простое дело, что требуется только решимость его совершить. В конце концов, стоит подумать о достижениях человечества за несколько сотен лет — о пирамидах, скажем, или об изготовлении стекла из песка — то кража арфы может показаться простейшей задачей для двух взрослых мужчин в погожий день. Ну, возможно, в Республике Платона и других подобных местах, где все устроено, как должно, и все служит на благо человека, дела именно так и обстоят. Что касается той задницы, в которой обретаются потомки Ромула, украсть арфу невероятно сложно. То есть, вы помните, наверное, старинные истории, в которых герой желает жениться на дочери злого царя, а злой царь дает ему три очевидно невыполнимых задания, с которыми тот справляется, даже не вспотев.
Это только показывает, насколько тупы были эти злые цари на самом деле. Вместо всей этой мороки с убийством драконов и доставкой трехногих псов из Нижнего Мира им всего-то и надо было приказать: иди и укради арфу — и самый везучий из героев имел бы небольшой шанс умереть от старости холостяком. Ну, мы в конце концов нашли несколько арфистов — обойдя сотню площадей, храмов и прочих мест, где собираются наемные работники в поисках работы — где-то с десяток, если быть точным, а также двадцать с лишним флейтисток, восемь или девять барабанщиков и двух киликийцев довольно опасного вида, которые умели создавать шум с помощью колокольцев. Предположительно, все они ждали нанимателя, хотя никакой спешки и не выказывали; не то что бедолаги на ярмарках наемных работников. Эти ярмарки во времена моего детства люди предпочитали обходить по дуге, чтобы избежать встречи с тридцатью или сорока печальными мужиками, которые всей толпой наваливались на всякого, кто казался способным доверить самому достойному рытье канав. Возможно, это чисто музыкантское, я не знаю; в общем, они валялись на мощеном дворе храма Юноны-на-Субуре, пуская по кругу кувшины с зуборастворителем и расчесывая друг другу волосы. Когда мы пересекли двор и уселись на ступенях храма, некоторые повернулись и улыбнулись нам, а остальные вообще проигнорировали наше появление.
Думаю, по нашему виду они смогли предположить, что мы не наниматели, и классифицировали нас как собратьев-песнопевцев или бездельников широкой квалификации.
Опознать арфистов было нетрудно, поскольку у них были арфы.
К несчастью, задача отделения арф от арфистов выглядела совершенно невозможной. Прежде всего, какими бы беззаботными и богемными они не выглядели, каждый из них держал свою прелесть поближе к телу — либо под мышкой, либо между коленями, не оставляя ни малейшего шанса просто прихватить ее на отрыв. Даже имей мы бронзовые яйца и решись на такое, мы убежали бы не более, чем на пару шагов, потому что музыканты кучковались так плотно, что и совершенно невинному человеку протолкаться сквозь них было непросто. Луций Домиций взглянул на меня и вздохнул, и мы как раз собирались удалиться, когда заметили игру в кости.
Ясное дело, мы были не в том положении, чтобы играть в азартные игры, поскольку не имели ни гроша, да и вообще ничего ценного, кроме разве что грязи и мух. С другой стороны, что они могли нам сделать, если бы мы проиграли и не расплатились? Ну, они могли разбить нам рожи, но опять-таки — что такое простая физическая боль в нашем положении?
Кроме того, во всем, что касалась катающихся кубиков, Луций Домиций не знал себе равных: он учился у самого великого игрока его эпохи — своего дяди, покойного Клавдия Цезаря. Единственным, что как-то примиряло их друг с другом, была игра, а старик Клавдий мог вытерпеть присутствие Луция Домиция только в одном случае — если они бросали кости. Несмотря на этот его чудесный талант, мы старались держаться подальше от азартных игр после ужасного опыта, полученного нами где-то через шесть месяцев после подвала Фаона; я не хочу вдаваться в подробности, но они включают в себя спорный выброс Венеры, двух очень крупных грузчиков-киприотов и выгребную яму. Мы вполне усвоили урок и взяли за обыкновение в самом начале игры удаляться поскорее и в любом доступном направлении. Но тут мы оказались в ситуации, когда терять нам было нечего, кроме наших зубов, а удачный бросок мог принести нам деньги, арфу — или даже и то, и другое. Я ткнул Луция Домиция в ребра, а он, для разнообразия, оказался со мной в одном настроении; он жестом велел мне оставаться на месте, а сам поднялся и подошел к игрокам.
— Прошу прощения, — сказал он. — Но тут у вас вроде весело.
Какой-то арфист посмотрел на него и переспросил:
— Весело? — как будто это было последнее слово, которое пришло бы ему в голову в данном контексте.
— Игра, в которую вы играете, — сказал Луций Домиций. — Я вроде помню, что играл во что-то такое в детстве, когда мы спускались с гор, чтобы навестить дядю с тетей.
Тут уж все игроки на него уставились.
— Правда, что ли? — сказал один с выражением крайней занятости в голосе. — Маленький у нас мир, везде находишь что-нибудь знакомое, да?
— Ничего, если я немного понаблюдаю? — продолжал Луций Домиций. — Хочу проверить, помню ли я правила.