Глава четвертая
Лето того года было более чем прекрасным, и в то последнее августовское утро, когда я отправился в путь с вокзала Уинтона, в безоблачном небе благосклонно сияло солнце.
Поезд был местным, и пока он медленно, с остановками на нескольких станциях, двигался к Ливенфорду, у меня было достаточно времени, чтобы поразмышлять о событии, которое вынудило меня направиться туда. На самом деле эта поездка была мне совсем некстати, поскольку, окончив месяц назад M. Б. (медицинский бакалавриат) в университете, я нанялся судовым хирургом на грузо-пассажирское судно «Тасмания», курсировавшее между Ливерпулем и Сиднеем, которое должно было отправиться в рейс вечером следующего дня после церемонии. Но я пообещал Фрэнку быть рядом в такой важный для него день, хотя, с тех пор как, поступив в университет, я уехал из Ливенфорда, мое общение с ним, не говоря уже о моих визитах в город, свелось к минимуму. Внезапное решение Фрэнка стать священником, столь логичное в некотором смысле, застало меня врасплох. Он никогда не говорил со мной о своем призвании, хотя в его случае я давно подозревал что-то подобное. Я уже догадался, что подспудное неприятие им образа жизни отца, в чем, возможно, он никогда не отдавал себе отчета и никогда не признавался, отвратило его от того, чтобы продолжить медицинскую практику Энниса-старшего. Но до этого он намеревался стать учителем и отправился на учебу в Эдинбург, чтобы получить диплом магистра искусств (M. A.). И, помимо всех других намерений, его будущее было сосредоточено на Кэти, их брак мыслился как нечто само собой разумеющееся, практически предопределенное. Что могло испортить всю эту музыку? Неожиданное решение Фрэнка посвятить себя Богу? Может, это присносущий Дингволл оказал на него давление? В этом я был склонен усомниться, вспомнив об инциденте, когда Канон, задержав меня после одной из наших пятничных встреч, схватил меня за воротник и тряс так, что у меня заклацали зубы.
– Это ты мне нужен, с твоей доброй протестантской кровью. Ну какой толк будет от Фрэнка в этом приходе, где одни доярки. Возьми розарий в одну руку, а лилию[163] в другую, и он здесь не нужен.
Разве что какая-то более глубокая психологическая причина склонила его к целибату? Был случай, когда во время одного из наших разговоров – я был тогда студентом-медиком третьего курса – Фрэнк вдруг воскликнул:
– Как это отвратительно, Лоуренс, что детородный орган должен быть тем самым стоком, через который организм освобождается от половины своих нечистот!
Как он замер, когда я рассмеялся и сказал:
– Тебе придется винить в этом Создателя, Фрэнк.
– Не винить, Лори, – строго сказал он. – Так было задумано. Всеведущим Промыслом.
Он был неразгаданной, парадоксальной личностью! По причинам, которые так и остались нераскрытыми и необъяснимыми, Фрэнк внезапно порвал со своими обязательствами перед Кэти и отправился в семинарию.
Поезд опоздал с прибытием, и как я ни торопился к церкви Святого Патрика, но, когда я незаметно проскользнул на место рядом с колонной, служба уже началась. Из своего убежища я хорошо видел алтарь и два передних ряда, где среди прочих гостей разглядел миссис Эннис, Кэти и, похоже, всех представителей семейства Дэвиган.
Подобная церемония всегда впечатляет, и, признаюсь, она отчасти подействовала на меня. Увидев Фрэнка, во всем белом, как бы подчинившегося чему-то высшему, я почувствовал себя довольно скверно. Поскольку я уже порвал с Ливенфордом, то не часто оказывался в подобном положении, пусть даже по совершенно другим причинам.
После последнего благословения я ждал снаружи среди огромного количества прихожан, снующих туда-сюда. Полагая, что сразу увидеть Фрэнка не удастся, я надеялся, что миссис Эннис или Кэти дадут мне какое-то представление о его планах на сегодня. Тем не менее не кто иной, как Дэн Дэвиган, нашел меня, подергал за руку и похлопал по спине с невыносимой бесцеремонностью закадычного друга на всю жизнь.
– Рад встрече, старик. Я видел тебя, заметил, как ты прокрался. Почему не прошел вперед, как положено, я там оставил место для тебя? Теперь я помощник церковного старосты в «Патрике», понимаешь, и сбросил вес. В общем, такие дела, и у меня для тебя приглашение. Банкет в доме Энни в шесть часов. Ты будешь?
– Постараюсь.
– Нет, ты должен, иначе Фрэнк никогда тебя не простит. Он, веришь, все время тебя вспоминает.
Я беспокойно огляделся. Я все еще надеялся поговорить с Кэти, но она затерялась где-то в толпе или вообще уже ушла. Я двинулся восвояси, когда Дэвиган воскликнул:
– И у меня к тебе просьба от Канона! Он хочет с тобой увидеться. В ризнице. Бедный страдалец, его песенка спета, переводят в богадельню в следующем месяце. Иди, я подожду тебя.
Мне ничего не оставалось, как пойти. Старый деспот сидел в кресле-коляске, но, как прежде, прямой, с книгой на коленях. Его запавшие, но все еще горевшие огнем, абсолютно живые глаза впились в меня.
– Так… – сказал он, закончив рассматривать меня. – Мне надо было увидеться с тобой до того, как они отправят меня на свалку. – Не спуская с меня глаз, он здоровой левой рукой нащупал под сутаной табакерку, еще довольно ловко вынул ее и нюхнул щепоть. – Вижу, что ты ускользнул, Кэрролл. Самым скверным образом. Это написано на тебе крупными буквами.
Я почувствовал, как кровь приливает к лицу и шее.
– По крайней мере, ты еще не лишен благодати стыда перед самим собой. Мне не нужно напоминать тебе, что на этом месте я хотел видеть тебя, а не Фрэнка. Я и над тобой много работал. Все эти пятничные дни, – кивнул он в сторону. – Но эта твоя ирландская увертливость позволила тебе улизнуть. Однако не думай, что ты навсегда сбежал. Семя в тебя заронено, и ты никогда не избавишься от него.
Наступило молчание. Я был благодарен ему за то, что он не устроил мне перекрестный допрос по поводу моих недостатков, – просто было как-то грустно и стыдно, что я его разочаровал.
– Надеюсь, вы чувствуете себя лучше, Канон, – пробормотал я.
– Я, как всегда, в порядке, за исключением того, что без пользы потратил десять лет на одного шалопая и с пользой – на другого. Я буду следить за тобой, Кэрролл.
– Всегда дорожил вашим вниманием ко мне, Канон, и всем, что вы сделали для меня.
– Брось жалкую лесть, Кэрролл. Просто постарайся придерживаться некоторых наших пятничных уроков. – Еще одна пауза. Он взял книгу. – Ты же у нас как бы литератор, эссеист, а стихи ты когда-нибудь читал?
Я покачал головой.
– Ладно, возьми. Это мне подарили в Блэрсе[164] много лет назад. Я отметил одно стихотворение. Возможно, оно написано специально для тебя.
Когда я взял книгу, он захлопнул табакерку.
– На колени, грешник. – (Мне пришлось повиноваться.) – Я хочу благословить тебя, Кэрролл, и не только по велению Господню, – а в твоем случае сойдет и то, что я вынужден сделать это ненадлежащей рукой. Ибо перед Богом если когда-либо ты и обретешь спасение души, то все равно неверным путем – ввалишься задом наперед через какую-нибудь боковую дверь.
Когда, ужасно расстроенный, я покинул ризницу, то осознал, что едва ли произнес несколько связных слов. Чтобы прийти в себя, я сел в пустой церкви и открыл книгу, которую он мне дал. «Стихи Фрэнсиса Томпсона»[165]. Я никогда не слышал о нем. На фронтисписе была его фотография – изможденное, измученное лицо с едва пробивающимися усиками.
Закладкой было отмечено стихотворение, на которое мне следовало обратить внимание. Я посмотрел на первые строки и начал читать. Мозги были забиты разговором с Каноном и головоломкой, касающейся Фрэнка и Кэти, и я не поспевал за строками стихов, но мне хотелось избавиться от Дэвигана, поэтому я сидел там и читал, не вполне осознавая прочитанное, пока не дошел до последней страницы. Рассеянно я положил книгу в карман, медленно встал и вышел из церкви. И там, на улице, меня все еще поджидал Дэвиган.
– Не думал, что ты так долго. Но может быть, он хотел тебя послушать. Куда ты теперь?
– Навестить дедушку с бабушкой.
– Нам по пути. Я составлю тебе компанию по Рентон-роуд.
При наших с ним встречах после того его памятного, все прервавшего вторжения в лесу Лонгкрагс моя неприязнь к Дэвигану не уменьшалась – она возвращалась под аккомпанемент его привычного, текучего, как вода, заискивания. А теперь, более самоуверенный, демонстративно благополучный и полный некоего тайного удовлетворения, отражавшегося в ухмылке на его тяжелом бесцветном лице, он казался мне еще более отталкивающим. Высокий стоячий воротник, сюртук с фалдами, клетчатые брюки… На нем было облачение помощника церковного старосты, он рассаживал прихожан и разгребал туда-сюда толпу приходящих и уходящих, но эта портновская элегантность теперь казалась чуть ли не смешной из-за шляпы-котелка, напяленной до самых ушей, отчего они торчали в стороны. Разумеется, предубеждение вынудило меня представить его в роли дворецкого в каком-нибудь второсортном театральном фарсе. Когда мы направились к Рентон-роуд, я не позволил ему взять меня под руку.
– Божественная церемония, – начал он. – И как все хорошо прошло. Ты, Лоуренс, чуть опоздал принять в этом участие.
Хотя Дэвиган впервые назвал меня по имени, это не умалило моей неприязни, но я не сказал ни слова против.
– Я заметил, что ты не присоединился ко всем нам у алтаря. Ты бы увидел, что мы все приняли причастие. О, я не сомневаюсь, что у тебя с благодатью все в порядке. Полагаю, что ты не постился. Конечно, доктора Энниса не было. Нет смысла делать вид, что он был на вызове. На самом деле он теперь не с нами, Лоуренс. Да, да, грустно, но факт – откололся. Какая печаль для молодого священника! Но мать, ах, ты бы видел ее радостное лицо, хоть и слезы текли по ее щекам. Святая. Вот от кого Фрэнсис… прошу у него прощения, отец Фрэнсис получил ее. Святость то есть. Говорят, что Канон не прочил его для Святого Патрика, но мать настояла, вот… Хотя и говорят мне, что молодой отец не слишком речист в проповеди. – Затем, после еще одной паузы, он, лукаво глянув на меня, спросил: – А что ты, Лоуренс, думаешь о мисс Консидайн?