Как только он меня заметил, Метка полыхнула ненавистью и, к удивлению, каким-то довольством, сам же Николай приветливо улыбнулся и сказал:
— Илья, мне очень жаль, что в результате недоразумения ты считаешь меня врагом.
— Можешь не стараться, я чувствую, как ты ко мне относишься, — отрезал я.
— А как бы ты относился к человеку, который может забрать принадлежавшее тебе по праву?
— По праву чего?
Я не собирался вступать с ним в полемику, но почему-то не смог удержаться.
— По праву рождения, разумеется, — невозмутимо ответил он. — Если бы ты не появился, княжество перешло бы ко мне.
— Реликвия тебя не признала бы. Ты не Шелагин.
— В отличие от тебя я как раз Шелагин, — не без удовольствия заметил он.
— Реликвии наплевать на фамилию, она реагирует на кровь.
Кажется, он еще хотел что-то добавить, но заткнулся, сообразив, что может случайно выдать планы Живетьевой по перенастройке реликвии, о которых точно знал. И которые пока еще нигде не прозвучали, кроме как в частных разговорах.
— Мне он тоже пытался внушить, что всегда любил меня как родного отца, — проворчал Шелагин-старший. — И я бы ему поверил, если бы не слышал его признание под зельем.
— Ты уверен, что зелье заставило меня транслировать мои мысли, а не чужие? — повернулся к нему Николай. — Под зельем внушить можно много чего. О том, что ты не мой отец, я узнал не так давно, почему я должен тебя ненавидеть?
Он выглядел таким убедительным, что и я бы поверил, не передавай мне Метка его эмоций в точности. Вот и Шелагины засомневались, правда говорить ничего не стали, но по их лицам было заметно, что Николаю удалось поколебать их уверенность. Говорить он больше ничего не стал, отвернулся от нас и тяжело вздохнул.
Так же тихо сидел он и в самолете. Шелагины бросали на него виноватые взгляды: все же семнадцать лет они считали его близким человеком и одно короткое признание под зельем не могло резко оборвать это отношение. Поэтому и разместили его в княжеском салоне, а не вместе с охраной. Прислуги для замка была отправлена обычным рейсом и должна будет ожидать нас уже на месте.
Честно говоря, мне было спокойней от осознания доступности Николая в самолете: было нечто в его метке, вызывающее подозрение, что что-то с полетом пойдет не так. Но вот что именно? Вряд ли он решит угробиться вместе с нами. Если бы Шелагины официально объявили, в чем причина такого отношения к Николаю, всем было бы проще, но они решили держать лицо до последнего, а значит, у него оставалась надежда, что все вернется и он опять будет считаться наследником княжества.
Пока избавление от него представлялось как переход потенциально сильного мага в клан, сопоставимый по силе с Шелагиными: в подчинении Живетьевых было чуть ли не больше родов, чем во всем нашем княжестве. И выглядело все прилично: подвинутый в очереди наследников княжич решил заняться целительством. Можно сказать, всю сознательную жизнь об этом мечтал, а когда появилась возможность — не удержался. Немного попортит картину вывод его из Рода, после чего он наследовать княжество не сможет ни при каких условиях. Но кто будет об этом знать? Император может пойти на поводу у Живетьевой и объявить наследником вышедшего из рода парня. Против его решения князья выступить побоятся, не зная об утрате доступа к реликвии.
В самолете Николай демонстративно уставился в окно, еще более усиливая чувство вины Шелагиных. Правда, ни один, ни второй больше говорить с почти бывшим членом семьи не стали, но чувствовали перед ним неудобство. Мне казалось, что еще немного — и Николай дожал бы их на какие-нибудь преференции.
Но этого в его планах не было. Примерно на середине пути, когда все старательно притворялись спящими, Николай засуетился и отправился в туалет. Не думая о том, как может выглядеть мое поведение со стороны, я скастовал оглушение, как только его метка зажглась радостным предвкушением. После чего точечным заклинанием выбил замок на двери в туалет.
Николай успел открыть Пространственный карман и извлечь оттуда бомбу, аналогичную той, что пошла на взрыв усадьбы Живетьевой. При этом пространственный карман остался открытым и был он совсем не пустым.
«Какой замечательный телепортационный артефакт. А эти артефакты — точно шелагинские, им вернуть надо».
Не беспокоясь о целостности Николая, я поволок его по полу в княжеский салон. Ко мне уже спешили оба Шелагина.
— Что случилось? — спросил старший.
— Николай хотел нас взорвать, — ответил я и показал пронесенную им бомбу. — Достал из пространственного кармана.
— Как-то странно, он мне суицидником не казался…
— Он и не планировал умирать — у него в заначке есть телепортационный артефакт. Точнее, был, потому что я его изымаю в свою пользу, а вот эти изымаю в вашу.
Я принялся опустошать пространственный карман Николая, выкладывая перед Шелагиным артефакты.
— Н-да… — бросил Шелагин-старший. — Ведь я почти засомневался в правильности полного разрыва отношений. А он нас не только обманул, но и ограбил.
— Встает вопрос, откуда у него бомба… — сказал Шелагин-младший.
— От Живетьевой. Нас такой же планировали взорвать. Тогда на моем участке в Дальграде.
— Я к тому, что он вряд ли постоянно носил ее с собой, — пояснил княжич.
— У меня зелья с собой. Можно допросить.
— Действуй, — согласился князь.
Прежде чем приводить допрашиваемого в себя, я включил запись на телефоне (на куртке она велась постоянно, но почему бы не сделать дублирующую?) и влил в Николая зелье.
Бомба и телепортационный артефакт оказались подарком от любящих бабушки и дедушки — тех, кто со стороны отца. Передал посылку один из слуг в княжеском доме. Причем не за деньги, а за идею, так как был уверен, что бедного мальчика несправедливо оговорили и лишили законного места в пользу непонятно откуда вылезшего бастарда старшего княжича. О том, что именно передается Николаю, слуга не знал, но это вряд ли его извиняло.
— Потому что княжество должно быть моим! — вопил Николай, так торопясь выложить всё, как будто ему кто-то угрожал смертью, если задержит хоть на немного ответы на вопросы. — Я законный наследник! Почему я должен уступать свое место какому-то ублюдку? А так все прекрасно получилось бы: авиакатастрофа с единственным выжившим. Уверен, император не стал бы особо углубляться в расследование, спустил бы всё на тормозах. Он уважает Арину Ивановну и не будет против нее действовать. Да он вообще у нее с руки ест, она сама так говорила. Что проведем идиота, он и не заметит, как останется не только без моего княжества, но и без власти в стране.
На мой взгляд, это было прекрасно. Если император после этого вдрызг не разругается с сообщницей, то я уже и не знаю, что делать.
— С реликвией княжеской что собирались делать? Она тебя не приняла бы.
— Арина Ивановна ее перенастроила бы без проблем. Она любую реликвию может перенастроить.
Он говорил все медленнее и медленнее, а на лице проявлялось осознание грядущих проблем. Совсем скоро действие зелья прекратилось, и Николай высокомерно заявил:
— Признание, полученное под зельями, не может использоваться в суде. Более того, вы не имели права меня допрашивать ни под зельями, ни без них по причине моего несовершеннолетия. Это нарушение моих прав.
Я отключил запись и предложил:
— Давайте его ссадим с самолета.
— Это убийство, вы за это ответите. Мои родные этого просто так не оставят.
Николай опять принял высокомерный вид, как будто не он только что признавался в попытке нас убить.
— Интересующимся скажем, что он сам выпал в туалете, когда подготавливал взрыв. — продолжил я. — Что-то пошло не так — и Николай взорвался. Бомбу ему дефектную передали, пусть Живетьевы винят себя.
Конечно, придется пожертвовать полом туалета, но самолет потом я герметизирую и он больше никого не потеряет по дороге. Долетим.
— Интересное предложение, — согласился Шелагин-старший. — И я бы его поддержал, если бы не очень интересные вещи, которые Николай наговорил на камеру. Мы не сможем использовать эту запись, если займемся самосудом.
Скрепя сердце я с ним согласился, напомнив, что если причина изгнания из клана не будет озвучена, то покушения продолжатся, потому что Николай не оставит желания «вернуть свое княжество».
В аэропорту нас встречали родители Эрнеста Арсеньевича, и по их виду никто не сказал бы, что они рассчитывали встретить только внука, да и то не здесь, а там, куда был настроен телепортационный артефакт.
Отрекся от Николая Шелагин-старший еще в самолете. По причине отсутствия биологического родства и многочисленных попыток убить княжеское семейство — так и значилось в графе. Когда мы проходили мимо родителей Эрнеста Арсеньевича, Шелагины даже головы в их сторону не повернули, но Живетьевы их внимание привлекли сами.
— Павел Тимофеевич, куда вы? — засуетилась Живетьева. — Нам нужно осуществить переход мальчика из рода в род.
— От нас он выставлен, — холодно ответил князь. — Я не буду мешать вам принять его к себе.
Николай как раз спускался по трапу, повесив голову и ни на кого не глядя.
— Но позвольте, мы договаривались на другое! — возмутился Живетьев.
— Судя по тому, что ваш внук пытался нас убить переданной вами бомбой, вы с нами ни о чем договариваться не собирались.
— Мы? Что вы такое говорите? — возмутилась Живетьева. — Это оскорбление.
— У нас есть запись признания Николая, так что забирайте его и убирайтесь! — рявкнул князь. — И чтобы я не видел никого из вас!
— Идиот! — повернулся к внуку Живетьев. — Такой простой план — и тот умудрился испортить. Весь в мамашу пошел, она тоже была беспринципная дура.
Что там он говорил дальше, я не слышал, так как мы сели в подъехавшую машину. Одно точно — Живетьевы не бросили внука около самолета, хотя и высказали ему много чего.
— Надо же, — недовольно сказал князь. — Уже репортер «Дальградского Вестника» интересуется, за что так жестоко поступили с Николаем. Нужно будет ему отправить