Данил КорецкийПешка в большой игре
Глава первая
Убийцей мог оказаться любой. Когда плотная фигура в коричневом плаще стремительно вышагнула из встречного потока прохожих, сердце Каймакова сжалось и он шарахнулся в сторону, чувствуя, как холодеют наиболее уязвимые места: шея, живот, пах… Человек ощутимо зацепил его корпусом, невнятно ругнулся и бросился бежать, как сделавший своё дело киллер. Теперь должна была прийти боль, она слегка запаздывает, пока нервные волокна сопротивляются первому травмирующему организм натиску, но потом ударяет в мозг безжалостно и беспощадно, лишая сил, надежды, а если повезёт — сознания.
— Чего стоишь на дороге? — Каймакова толкнули в спину. — Лучше места не нашёл!
Боли не было, только ноги промокли, и мелко-мелко дрожало что-то под солнечным сплетением. Каймаков обернулся. Коричневый плащ пробивался сквозь штурмовавшую автобус толпу. Каймаков перевёл дух, вышел из заполненной мокрым снегом лужи и тяжело зашагал вперёд.
«Дурдом какой-то… Так и сдвигаются по фазе! Седуксена, что ли, попить…»
В пять часов было уже совсем темно, шёл мелкий колючий снежок, который тут же таял, мёртво светили ртутные фонари, в крестообразных башнях украшавших «Юго-Западную» высоток горели почти все окна. Плотные человеческие потоки тянулись из метро к автобусным остановкам, ярким витринам универсама, окрестным домам, всё было привычно и обыденно, кроме мгновенного взаправдашнего ужаса, от которого Каймаков никак не мог отойти.
Позавчера его пригрозили убить и дали сроку два дня. Хотя он старательно успокаивал себя — мол, это глупая шутка, или какое-то идиотское недоразумение, или не менее идиотский розыгрыш, но пережитый страх наглядно продемонстрировал, что угроза оказалась убедительной. Хотя выглядела она, как фарс.
Его остановил на улице крепкий парень с уверенными манерами и решительным лицом, придержал за рукав и спокойненько так сказал: «Брось это говённое мыло! Тут не шутками пахнет, ты мафии на хвост наступаешь. Не успокоишься — тебя уберут».
— Что? — переспросил Каймаков не своим, каким-то писклявым голосом. — Вы кто такой, гражданин?..
Парень криво усмехнулся. У него был расплющенный нос и золотая коронка.
— Я и есть мафия, — проникновенно сказал он. — Два дня сроку, а потом ты покойник! Засадят маслину в башку, и все дела… Понял?
Парень повернулся и неторопливо пошёл к красной «девятке» без номеров. Каймаков оцепенело смотрел, как автомобиль плавно тронулся с места… «Ерунда! Так не угрожают… И мафия себя так не называет…»
Каймаков втиснулся в троллейбус, проехал две остановки и, изжёванный, вывалился опять в изморось и слякоть.
«Чёрт, забыл в универсам зайти! Пельмени сварю, полпачки осталось… Может, кто-то из ребят решил "на пушку" взять… А может, торгаши, им-то действительно огласка ни к чему…»
Он обошёл магазин «Союзпечать» и побрёл вдоль верениц иностранных машин — слева располагался консульский дом — в глубь квартала, к своей девятиэтажке.
Залепленные снегом «Вольво», «Ниссаны» и «Мерседесы» выглядели бесхозными и заброшенными. У некоторых из пустых глазниц фар торчали обрывки проводов, щеголеватый «Фольксваген-Пассат» заметно накренился: вместо колёс с одного борта его подпирали столбики кирпичей.
Милицейский пост функционировал, как и всегда: один сержант стоял в тесной стеклянной будочке, другой, тяжело переставляя обутые в валенки ноги, прохаживался по дороге. Но если раньше вид внушительных, затянутых в форму фигур вызывал у Каймакова чувство защищённости, то сейчас беспокойство ничуть не уменьшилось.
Наверное, оттого, что раньше не грабили столь нагло и безбоязненно охраняемые автомобили и не грозили убийством прямо на оживлённой улице.
«Что захотят, то и сделают, — подумал Каймаков, глядя, как сержант проходит мимо серебристой "Ауди" с бельмом полиэтилена вместо лобового стекла. — Такое время наступило — каждый за себя… Надо было брать тогда газовик за две штуки, сейчас баллончик вдвое больше стоит…» Возле дома стоял санитарный фургон с включённым двигателем.
«Чего, интересно, они бензин жгут? Видно, печку гоняют…»
С номерного знака сполз пласт снега. Каймаков заметил цифры: «43-23». Так заканчивался номер его служебного телефона. Цифры почему-то всегда путали. Димка Левин, психолог, сказал даже, что это самая незапоминающаяся комбинация цифр. А сколько развелось чудиков, которые тысячи на тысячи перемножают, делят и всё в уме за несколько секунд…
Впервые за вечер Каймаков отвлёкся от тягостных размышлений, но тут же к ним вернулся. Его подъезд зиял зловеще чёрным провалом. На днях в доме привели электрику в порядок, и соседние подъезды ярко освещены, а тут не горят лампочки ни над дверью, ни внутри… Конечно, могли разбить мальчишки, могли и вывинтить, нынче всё дефицит.
И всё же… Первый этаж нежилой — с той стороны обувной магазин, и темнотища… Обивая сапоги о решётку, Каймаков зачем-то прокашлялся, воровато осмотревшись, приоткрыл «дипломат», сунул в узкую щель руку и извлёк прихваченное с работы, именно на такой или похожий случай, самодельное шило — двадцатисантиметровое стальное жало, чуть сплющенное на конце, чтобы ловчее прокрутить дырку в самой толстой папке, насаженное на прочную деревянную ручку.
Входя в тёмный дверной проём, он опять откашлялся, выставил перед собой шило, а голову прикрыл «дипломатом».
«Дон Кихот сраный», — подумал Каймаков, представляя, как выглядит со стороны. Он, конечно же, не рассчитывал таким образом защититься от реальной опасности, просто для самоуспокоения имитировал меры самозащиты, но понимал, что если навстречу выйдет сосед с фонариком, то прослывёт он полным идиотом, а потому испытывал неловкость, сглаживая которую, бурчал что-то недовольно себе под нос, сдавленно чертыхался, нащупывая очередную ступеньку, громко шмыгал носом и покашливал.
Если бы кто-то стоял в подъезде, поджидая Каймакова, то по этим звукам он бы хорошо представил, как тот, наклонив голову, беспомощно нащупывает в полной темноте ступеньку за ступенькой и тихонько поругивается от собственного бессилия.
И человек, который затаился за выступом мусоропровода, представил именно такую картину, не подозревая, естественно, о двадцатисантиметровом шиле с чуть приплюснутым жалом, а потому, когда наступил нужный момент, не остерёгся, а, вышагнув навстречу жалко бормочущему человечку, послал могучий корпус вперёд, одновременно резко опуская правую руку, и всей тяжестью тела напоролся на острую сталь, с хрустом проскользнувшую между рёбер по самую рукоятку.
Всё произошло настолько быстро, что Каймаков ничего не понял: в кромешном мраке вдруг материализовалась тёмная масса, послышался утробный «хекающий» звук, шило легко вошло в мягкую ткань и вырвалось из вмиг вспотевшей ладони одновременно с чувствительным ударом по прикрывающему голову «дипломату».
Каймаков рванул вверх, прыгая через несколько ступенек, а тёмная масса с хрипением вывалилась из подъезда, теряя что-то, звякнувшее о цементный пол.
Опомнился Каймаков уже в прихожей, когда дверь была заперта на оба замка и закрыта на цепочку. По-звериному осматриваясь и шумно втягивая воздух, он проскочил на кухню, схватил топорик для рубки мяса, после чего осмотрел всю квартиру, заглянув даже в кладовку, на антресоли и под кровать. Потом обессиленно опустился в кресло, ощущая противную мелкую дрожь во всём теле.
Голая, без абажура, лампочка освещала убогое убранство единственной комнаты: трёхстворчатый с зеркалом шифоньер образца начала шестидесятых, купленные у Димки Левина тахту и письменный стол, древний чёрно-белый телевизор на длинных ножках и расшатанное кресло из комиссионки. Ремонт и приобретение мебели откладывались «на потом», когда Каймаков защитится наконец, станет на ноги, разбогатеет. При нынешних ценах эти планы не удалось бы реализовать, даже если бы диссертацию признали докторской. Поэтому то, что её зарубили, никакого практического значения не имело.
Впрочем, сейчас практическое значение имело только одно: то, что произошло в подъезде несколько минут назад. Сраный Дон Кихот своим ржавым идиотским мечом ткнул кого-то из соседей. Какие это может иметь последствия для человека, вся жизнь которого состоит из нескончаемой череды неудач? Похоже, дело кончится тюрьмой.
Сильно забарабанили в дверь. Каймаков вздрогнул и поднял топорик.
— Кто здесь? — хрипло спросил он.
— Открывай, Сашка! — возбуждённо ответил знакомый голос. — Вы что, вымерли тут? К Симонянам звоню — молчат, к Егоровым — тоже… Знаешь, что я сейчас видел?
Вовчик возбуждённо подпрыгивал — эта манера прибавляла два-три из недостающих пятнадцати сантиметров роста.
— Подхожу к подъезду, а оттуда — мужик! — не здороваясь, продолжал он. — За сердце держится и ба-бах — с копыт! Хорошо, рядом «скорая» стояла. Оттуда два лба выскочили, запихали его внутрь и погнали… Повезло мужику! Обычно они два часа едут, сволочи!
— А что за мужик? Незнакомый, что ли? Или из наших?
— Какой «из наших»! На борца похож — здоровый, без шапки, волос короткий…
Вовчик осёкся.
— И эти, доктора, такие же… Как нарочно — бугаи, почти наголо острижены. Вот совпадение! Сволочи! — Вовчик был недоволен жизнью и для характеристики тех, кто, по его мнению, делал её такой паскудной, использовал одно универсальное слово, разнообразя его только интонациями. Сейчас он не придал ругательству эмоциональной окраски, значит, прозвучало оно для порядка, чтобы не перехвалить быстро сработавших докторов.
— Ну а ты как? — Вовчик перестал подпрыгивать и осмотрелся. — Всё холостякуешь? Хорошо: захотел грамулечку пропустить — никто не мешает…
— Нету ничего! — Каймаков начал теснить коротышку к двери, но тот не спешил прощаться.
— Как нету? Недавно покупал две бутылки…
Каймаков щёлкнул замком.
— А где ты «дипломат» разорвал? — спросил востроглазый Вовчик за миг до того, как дверь захлопн