А если конкурирующая служба компромат на тебя сдоит — МВД на КГБ или Комитет на ГРУ, — тоже никакого скандала, разберутся по-семейному, в крайнем случае, когда стрельба или другие осложнения, тогда ЦК выступает арбитром, но они не по закону судили, а по целесообразности и тех, кто основы строя охранял, никогда не давали в обиду.
Сейчас другое дело. И газетчики не те, и всесильного отца-заступника — Центрального Комитета — нет, а конкуренты норовят всё твоё грязное бельё наружу вывернуть, чтобы показать, что сами они совсем не такие, а перестроившиеся и работающие совершенно по-новому…
Поэтому майор Синаев — старший группы наружного наблюдения оперативного отдела ГРУ — старался действовать аккуратно и не засвечиваться. Тем более что всем причастным к операции уже было известно: капитан Вертуховский, несмотря на блестяще проведённое ушивание сердечной мышцы, умер сегодня днём в секретном филиале Центрального военного госпиталя. А значит, предстоят начальственные разборки с поисками виновных, на которых можно свалить вину за неудачу… К тому же все в подотделе физического воздействия ломали головы: как мог какой-то штатский заморыш завалить такую торпеду, как Вертуховский? Один на один, в тёмном (специально разбили лампочку) подъезде, при внезапном нападении… Или он совсем не тот, за кого себя выдаёт, или его постоянно прикрывают очень серьёзные люди, умеющие быть невидимыми и способные с одного удара уложить террориста-профессионала, проведшего не один десяток успешных ликвидаций.
И вот, похоже, эти люди материализовались…
— «Вершина», я Пятый, прошу связи, — вызвал Синаев свой Центр и передал приметы и госномер автомашины «ВАЗ-2106», осуществлявшей параллельное наблюдение за фигурантом Каймаковым, обозначенным в оперативных документах псевдонимом Унылый.
Служба наблюдения одиннадцатого отдела присвоила Каймакову псевдоним Кислый. Наблюдатели — хорошие физиономисты, умеющие подмечать характерные черты внешности и определять доминирующие особенности личности.
Но если бы сейчас Синаев или Сенченко заглянули в квартиру номер пятнадцать на четвёртом этаже контролируемого ими дома, они бы не нашли в облике Каймакова ни кислоты, ни унылости.
После двухсот граммов коньяка и сытной закуски непьющий Каймаков расслабился, терзающие его страхи и сомнения исчезли, и, глядя на исполняющую стриптиз Верку, он блаженно улыбался, хлопая в ладоши в такт негромкой музыке, льющейся из колонок проигрывателя. Сейчас он не видел выступающую вперёд нижнюю челюсть, крупный плоский нос, огромный выпуклый лоб, и внешность девушки не казалась отталкивающей. Внимание сосредоточилось на другом: гладкой коже плеч, крепких правильной формы ногах, округлых бёдрах.
Как опытная стриптизёрша, она оставила на себе две детали туалета и оттягивала миг, когда все покровы будут сброшены. Каймаков почувствовал себя так, будто в обеденный перерыв в закутке сектора статистики ничего не происходило.
— Давай скорей, снимай всё! — Он потянулся к девушке, но она отпрянула, и Каймаков чуть не упал с дивана.
Верка сделала пируэт, приспустила на миг трусики, обнажив гладкие белые ягодицы, и вновь прикрыла их тканью. Приблизилась, пританцовывая, и, оттянув трусы на животе, пропела:
— Положи сколько не жалко, хоть десять штучек…
Но Каймаков вместо денег запустил в открывшуюся щель руку, нащупав пальцами жёсткие, коротко подстриженные волосы.
— А это долой! — Верка ударила его по руке, ногтями оцарапав кожу.
Каймаков ощутил раздражение.
— Ну хватит, хватит…
Напевая и пританцовывая, Верка отступила на несколько шагов. «Рабочий вариант» для многих мужчин института, особенно после вечеринок и всяких междусобойчиков, когда алкоголь обостряет влечение и снижает требования к внешности избранницы, сейчас она чувствовала себя королевой, очаровательной и желанной. И хотела как можно дольше продлить это состояние, для чего следовало максимально отсрочить момент соития, после которого мужчины немедленно теряли к ней интерес, с брезгливостью смотрели, как она приводит одежду в порядок, и торопились уйти, категорически отвергая предложения «заняться любовью как люди» у неё дома.
— Иди сюда, зайка, — сдерживая раздражение, сказал Каймаков. Блаженная улыбка исчезла, он искусственно поднимал углы рта, от чего щёки напряжённо деревенели.
Он знал: выпив, Верка любила выделываться, набивая себе цену. Сколько раз, прервав минет, она аккуратно заправляла всё его хозяйство, застёгивала «молнию» и сообщала: «На сегодня — всё! Если хочешь — закончим у меня дома».
Поскольку ценность Верки состояла в возможности быстрого облегчения в непосредственной близости от рабочего места и при минимальных затратах времени, перспектива тащиться через полгорода и канителиться весь вечер, а чего доброго, и всю ночь не могла прельстить его даже в состоянии крайнего возбуждения.
Подавляя поднимающуюся злобу, он принимался уговаривать Верку, которая с важным и независимым видом курила длинную чёрную сигарету и время от времени отрицательно качала головой и говорила: «Не-а!» Всё решала плоть — если она не успокаивалась, Каймаков продолжал уговоры, фальшиво улыбался, называл её «зайкой» и «рыбкой», иногда добивался своего, иногда терпение лопалось, и он уходил, хлопая дверью, и давал себе слово никогда не переступать порога будто пропахшей вульвой каморки. Если плоть, восприняв изменение обстановки, опадала, он спокойно говорил: «Как хочешь, зайка, пока» — и выходил из комнаты с теми же обещаниями. Но через некоторое время Верка исправлялась, и всё возвращалось на круги своя.
— Мы же у тебя дома, есть возможность раздеться и лечь в настоящую постель, как ты всегда хотела, — ненатуральным медовым голосом убеждал Каймаков Верку, а про себя думал: «Почему я должен уговаривать эту суку? Послать её подальше и поехать домой, что ли…»
Не слушая его, Верка вертела бёдрами, сладострастно извиваясь в эротическом, по её представлению, танце. Потом стала исполнять канкан, высоко вскидывая то одну, то другую ногу. В комнате запахло спортзалом.
«И чего я сюда припёрся?» — спросил себя Каймаков и внезапно всё вспомнил.
— Где у тебя машинка? Мне надо кое-что написать.
В это время Верка сбросила бюстгальтер и швырнула ему в лицо. Грудь у неё была хорошая, и Каймаков помягчел.
— Ну, работу можно и отложить… А сейчас…
Воспользовавшись тем, что девушка находилась в пределах досягаемости, Каймаков наклонился вперёд и вцепился в ажурные трусики. Верка отпрыгнула, раздался треск рвущейся материи и тонкий крик раненого зайца.
— Что ты наделал! Я за них тридцать тысяч заплатила!
Слёзы градом катились по некрасивому лицу, трусики теперь болтались на одном бедре, и Верка, быстро сдёрнув их, принялась изучать размер ущерба.
— Я их сейчас нарочно надела, чтоб красиво было, специально для тебя… А ты!
Теперь в её голосе слышалась неприкрытая злость.
— Да брось, зайка, чего ты. — Каймаков жадно разглядывал голую Верку. Он впервые видел её полностью обнажённой и должен был признать, что сейчас она здорово выигрывала. — Тебе вообще нужно голой ходить, смотри, какая фигура! Можно скульптуру лепить!
— Да, умный, голой! Горбишь, горбишь, чтобы одеться прилично, а если каждый рвать будет…
Фигурно выстриженный лобок приковал взгляд Каймакова.
— Я тебе другие трусы куплю, — сказал он, сажая девушку рядом с собой на мягко просевший диван. — Кончай плакать…
Рука скользнула по гладкой коже, вновь ощутив пикантную колкость коротко подстриженных волос. Он попытался уложить её на податливые подушки, но Верка резко вырвалась.
— Трусы он купит, — пробурчала она, вытирая слёзы. — А дальше что? Ты знаешь, что у меня несворачиваемость крови?
Каймаков опешил.
— При чём одно к другому?
— Да притом! — Верка опять заплакала, тонко и жалобно подвывая. — Ты меня сейчас…
Верка не утруждала себя эвфемизмами и прямо назвала слово, обозначающее, что сделает с ней Каймаков на мягком уютном диване.
— …И я забеременею. — Она заплакала громче. — А аборт мне делать нельзя, придётся рожать… Ты всунул — и в кусты, а я со своей девочкой на сорок пять тысяч нищенствовать буду!
Верка зарыдала навзрыд.
«К чёрту! — Каймаков вскочил и стал быстро собираться. — Она психбольная. Видно, на почве походного секса чокнулась… И чего я, идиот, к ней попёрся! Надо быстро дёргать к себе».
Каймакову нельзя было идти домой: там его поджидал убийца. Но он об этом не знал.
Не знал он, конечно, и о том, что на недавнем оперативном совещании в отделении подполковника госбезопасности Дронова его жизнь и поведение подверглись подробному анализу.
— Первый этап прошёл без осложнений, — докладывал ведущий разработку майор Межуев. — Объектом манипулирует наш агент — Мальвина. Кислый, ничего не подозревая, с интересом взялся за наши цифры, сам пришёл к выводу об утечке мыло-моющих средств, мысль о статье мы ему подбросили, но и здесь оказалось достаточным намёка, он его подхватил и сделал довольно профессиональный газетный материал. С публикацией проблем не было, сейчас любые жареные факты заглатывают с аппетитом…
Дронов поморщился, но ничего не сказал. Он был педантом и не терпел неслужебных терминов, но не настолько, чтобы перебивать инициативного сотрудника, успешно проводящего важную операцию. Да ещё в присутствии генерала.
— Мы только чуть подтолкнули через свои каналы, чтобы сразу — в печать. На Западе было труднее: из четырёх газет сумели реализовать только в двух, но зато с комментариями. Дескать, не подтверждает ли пропажа мыла и порошка слухи о подземном оружии невиданной силы?
Межуев заглянул в поспешно заполненный листок.
— Кстати, три часа назад «Немецкая волна» передала анализ сейсмических катастроф применительно к политической ситуации в пострадавших местностях. Они довольно недвусмысленно намекнули на их искусственный характер, а в подтверждение сослались на публикации нашего фигуранта, называя его «крупным российским социологом…». Он бы радовался, если б услышал.