Сейчас зрительные образы не понадобились: горячая вода, расслабленное состояние и душевный комфорт позволили быстро добиться результата. Одна из проблем легко разрешилась, и Клячкин вспомнил античного мыслителя, говаривавшего: «Как славно, если бы простым поглаживанием живота можно было удовлетворять голод…»
Спрыснув распаренное тело одеколоном, Клячкин надел новое бельё и одежду и окончательно почувствовал, что возвращается к нормальной жизни. Тараканье тряпьё на кафельном полу вызывало отвращение, он хотел бросить его прямо здесь, в урну, но осторожность победила: нельзя допускать поступков, привлекающих внимание и западающих в память окружающим.
Не надевая пальто, Клячкин вышел в длинный коридор и попросил у дежурной — разбитной бабёнки с крашенными перекисью волосами — газету или какой-нибудь пакет. Рядом с дежурной сидела молодая девица вполне определённого вида, короткая юбка почти полностью открывала обтянутые поношенными колготками ноги.
— Долго купались, — улыбнулась блондинка. — Мы уже думали — надо пойти спинку потереть. Я так Гале и говорю: «Пойди, помоги человеку». А она стесняется: «Если позовёт, тогда пойду». Правда, Галочка?
Галя смотрела предельно откровенно.
— Ох, девчонки, я сейчас никакой — только из рейса, — улыбнулся Клячкин, забирая кусок обёрточной бумаги, полиэтиленовый пакет и нашаривая в кармане мелочь. — Но раз вы такие симпатичные — обязательно зайду ещё.
«Про муху подумал, а про бабу — нет, — озабоченно размышлял Клячкин, запаковывая тряпьё. — А ведь многие по привычке от дуньки Кулаковой отказаться не могут…»
С большим трудом он заставил себя надеть пальто и шапку туалетного контролера. Сейчас они казались отвратительными и убогими. Добравшись до ГУМа, Клячкин купил дублёнку и элегантный «пирожок» из нерпы. Переодевшись, он облегчённо вздохнул. Трансформация завершилась. Зайдя в парикмахерскую, он подстригся, добавив последний штрих в свой обновлённый портрет, затем, благоухая дорогим одеколоном и с удовольствием ощущая скрип новой одежды по чистому телу, отправился в частный ресторанчик «Две совы», где с аппетитом съел изысканный обед и выпил двести граммов лимонной водки.
Приступив к десерту — фруктовому коктейлю из ананасов, персиков, киви и апельсинов, он впервые за время сумасшедшей гонки последних часов крепко задумался.
Поднявшись по ступенькам предосторожности с самого дна и сохранив при этом деньги и жизнь, он выполнил лишь первоочередную задачу. Теперь следовало легализовываться, восстанавливая контакты, связи, а в конечном счёте свои права и возможности, приспосабливаясь к новым условиям непривычного, но способного быть очень приятным мира.
Клячкин, смакуя, выпил рюмку клубничного ликёра, отхлебнул кофе, закурил «Мальборо». Резкий переход от одной жизни к другой, нервное напряжение не могли не сказаться: расслабившись, он ощутил огромную усталость. Веки смыкались. Но ещё предстояло найти ночлег… И обмануть идущих по следу охотников, спрятаться, раствориться в человеческом муравейнике.
Обычный бомж, завладевший волей случая миллиардом рублей, через несколько часов безвозвратно бы его потерял, скорее всего вместе с жизнью. Он сумел выиграть первый этап. Но на втором, более длительном этапе гонки он неминуемо должен был проиграть. Потому что ни диплом инженера-конструктора, ни навыки фарцовщика, ни зоновский опыт «честного фраера» не являлись козырями в игре, где на кону стояло более полумиллиона долларов, а ответной ставкой служила собственная жизнь.
Ни Фарт, ни Адвокат, ни Таракан не сумели бы выкрутиться из столь крутой передряги. Но человек многогранен, и Виктор Васильевич Клячкин имел ещё одну сущность, а вот она могла помочь выиграть любую игру. Эта глубоко спрятанная сущность была тесно связана с номером телефона, который он никогда не записывал, но всегда помнил. Ночующий на чердаке бомж не мог им воспользоваться. Сейчас же момент самый подходящий.
Клячкин поднял руку и сказал мгновенно появившемуся, отменно предупредительному официанту:
— Ещё кофе, ликёр и телефон. Вначале телефон.
Через минуту официант принёс невесомую изящно изогнутую трубку, из которой торчал выдвижной штырёк серебристо отблёскивающей антенны.
Выждав, пока официант отойдёт на достаточное расстояние, Клячкин начал нажимать музыкально тренькающие клавиши.
Ему всегда казалось, что эти гудки отличаются какой-то особой тональностью, и сейчас ощущение вернулось, он ощутил гулкие удары сердца.
— Вас слушают, — отозвался серьёзный мужской голос после второго гудка.
Клячкин поздоровался.
— Я хочу услышать Валентина Сергеевича, — как можно солиднее сказал он.
— Кто спрашивает? — сурово поинтересовался собеседник.
— Асмодей, — коротко и для непосвящённого непонятно представился Клячкин. Он сам выбирал псевдоним, и образ хромого беса казался тогда наиболее близким принимаемой на себя роли.
Человек на другом конце линии явно не относился к непосвящённым, и ему сказанное оказалось очень хорошо понятным.
— Одну минуту, — голос заметно подобрел.
В трубке щёлкнуло, наступила ватная тишина, потом в ней ожил возбуждённо-радостный голос:
— Я не могу поверить! Неужели это вы, мой дорогой?
Такой реакции Клячкин не ожидал. Ну понятно, демонстрация радушия и расположенности усиливает психологический контакт, но сейчас радость была не наигранной.
— Я, Валентин Сергеевич. Недавно вернулся, решил с вами встретиться.
— Правильно решили, дорогой. Я очень рад. Сколько раз ругал себя, что не проявил нужной настойчивости, ну да что теперь об этом говорить! Где вы сейчас находитесь?
— В «Двух совах».
— Понятно, понятно… Значит, так… Через двадцать пять минут ко входу подойдёт красная «девятка», за стеклом на шнурке скелетик из пластмассы. Водителя зовут Семён — очень хороший парень. Он вас привезёт ко мне, я постараюсь освободиться, хотя у нас небольшая запарка… Но ради старых друзей… Вы всё поняли? Вас это устраивает?
— Да, — сказал Клячкин и нажал клавишу отбоя.
На другом конце линии майор Межуев переключил тумблер на пульте связи.
— Леночка, подними личное дело Асмодея. Он отсидел четыре года, освободился месяцев семь-восемь назад. Проверь всё, что есть: где был, что делал, ну как обычно. И быстро мне на стол.
Щёлкнул ещё один тумблер.
— Семён, поезжай к «Двум совам», заберёшь человека и отвезёшь на проспект Мира. Там продукты, выпивка есть? Хорошо. И подготовь Ирку или Наташку, пусть сидят дома, вечером могут понадобиться.
Последнее соединение было с начальником.
— Товарищ подполковник, только что на меня вышел Асмодей… Он работал со Смитом в восемьдесят пятом… Да, собираюсь использовать. Мне нужна подмена на связи с бригадами. Там всё нормально, Сенченко ведёт Кислого, путаются ещё две машины, мы их убираем… Разберёмся, доложим. Так точно. Есть. Понял.
Межуев откинулся на спинку кресла и радостно потёр руки.
— Надо же, как вовремя!
Вскоре его сменили, и майор прошёл в свой кабинет.
Тоненькая стройная Леночка в облегающем красном платье принесла тёмно-коричневую папку из твёрдого картона с грифом «Совершенно секретно» в правом верхнем углу.
— Никаких данных после освобождения на него нет, — озабоченно сообщила она, щуря близорукие глазки. — Вышел в конце июля, должен был трудоустраиваться там же в Ростовской области на вагоностроительный завод, вместо этого самовольно возвратился в Москву, прописки нет, постоянного места жительства нет. Первого и второго августа жил в гостинице «Спорт». Звонил нескольким старым знакомым. Потом пропал.
Леночка положила на стол личное дело и свой меморандум, написанный чётким округлым почерком.
— Мне можно идти?
— Да, конечно. — Майор проводил её взглядом. Пару раз он с ней спал и сейчас с удовольствием смотрел на длинные тонкие ноги, затянутые в розовые чулки и обутые в красные туфли.
— Спасибо, Леночка, ты быстро собрала всё что можно. И вообще — ты как факел. За службой совсем личную жизнь забросили. Давай как-нибудь выпьем шампанского?
— Давайте. — Девушка улыбнулась.
Глава десятая
С Валентином Сергеевичем Межуевым Клячкин познакомился жарким летом восемьдесят пятого в инфекционном отделении Боткинской больницы. Он лежал с желтухой, получал в день восемь уколов в задницу и капельницу внутривенно, ожидая — то ли организм победит болезнь, то ли верх одержит хворь, совпадающая с названием больницы. Доктора занимали сочувственный нейтралитет, наблюдая за ходом поединка во время утренних обходов и сообщая об отсутствии эффективных лекарств.
Однажды его вызвали в кабинет заведующего отделением, там сидел представительный человек лет тридцати пяти, спортивного телосложения, с короткой стрижкой. Несмотря на жару, он был в костюме и при галстуке, что сразу выдавало принадлежность к официальным структурам.
— Вот товарищ Клячкин, — сказал заведующий и, увидев, что незнакомец протянул руку, поспешно добавил: — На этой стадии болезни личные контакты нежелательны, возможно заражение…
— Ничего, зараза к заразе не пристаёт, — пошутил человек и, открыто улыбнувшись, крепко пожал руку жёлтому Клячкину.
Тот, не дожидаясь приглашения, тяжело опустился на диван: тридцатиметровая прогулка по коридору отняла у него все силы.
Завотделением, сославшись на дела, вышел.
— Искренне вам сочувствую, сам болел болезнью Боткина и знаю, что это такое…
Общность перенесённых несчастий располагает людей друг к другу, но у Клячкина мелькнула мысль, что если бы у него был сифилис, то незнакомец со смущением признался бы и в таком недуге.
Несмотря на страшную слабость и каменную тяжесть в правом подреберье, он улыбнулся.
— Да-да, — среагировал посетитель. — Три года назад, в восемьдесят втором, как раз Брежнев умер. Вы думаете, почему я такой смелый?
Он потряс в воздухе подвергнувшейся контакту с носителем инфекции ладонью.
— Иммунитет!
— Да, кстати, забыл представиться. — Убедившись, что ироническая улыбка исчезла, незнакомец продолжил линию сближения, и Клячкин уже знал, что сейчас услышит. — Я из Комитета государственной безопасности, капитан Межуев Валентин Сергеевич.