— Это не составит труда. У нас очень строгая отчётность.
Действительно, через полтора часа майор Котов получил официальную справку. Специзделия восьми наименований в количестве пятидесяти трёх штук, среди которых находились и «макаровы-особые», лежащие у него в сейфе, получил 15 февраля 1990 года лейтенант Иванченко по доверенности Министерства обороны СССР №1205, подписанной генерал-лейтенантом Тимошкиным. Лейтенант Иванченко предъявил служебное удостоверение старшего инспектора по вооружению Центрального склада вещевой и материально-технической комплектации МО СССР за номером 972.
Вернувшись в Москву, Котов официально запросил Министерство обороны России о пути движения специзделий. Ответ был обескураживающим: в связи с упразднением Министерства обороны СССР и утратой соответствующих документов МО Российской Федерации не имеет возможности осветить интересующий уголовный розыск вопрос.
— Вот суки, — прокомментировал ситуацию Котов. — Те же люди, сидят в тех же кабинетах, роются в тех же архивах, а осветить, видите ли, вопрос не могут!
По большому счёту майору Котову было глубоко плевать на этот, да и на все другие вопросы, связанные со службой. Хотя он и являлся фанатиком сыска, любил идти по едва видимому следу, состыковывать нити, торчащие из различных клубков жизненных ситуаций, выслеживать, преследовать и заламывать наконец самую хитрую, изворотливую и опасную на свете дичь, но заниматься тем, во что сейчас превратилась работа уголовного розыска, ему окончательно осточертело.
Он никогда не романтизировал свою профессию и считал себя охотничьим псом на государственной службе. А коль так, значит, его дело — преступника установить, разоблачить и задержать, а дело хозяина — его за то поощрить, накормить, если надо — защитить. Более-менее так и было: зарплата — не разжиреешь, но и с голоду не сдохнешь, премии получал, звёзды — до майора вот дослужился… Квартиру пятнадцать лет ждал, получил недавно в новом районе у чёрта на рогах, ладно, зато своя. И служба удовлетворение приносила: власть, авторитет, сила и постоянный интерес в жизни, острота, азарт, риск…
Только в последнее время вишь как пошло: гонишь ты его, гада, гонишь, догнал, свалил, нож-пушку отнял, в глотку вцепился, а хозяин — бац по морде — а ну отпусти! Иди других ловить! Вон работяга через забор родного завода лезет, что у него за пазухой? Так подождите, дорогие, эшелон целый по липовым документам отправляют, вон где хищники матёрые заседают! Это не твоего ума дело, тот уже перелез, хватай его — и по всей строгости закона! Или жену побил, нос сломал, ключицу вывихнул — давай его в камеру! Как так, вот рэкетиры, целая банда, под подпиской ходят, разбойную группу под залог освободили, насильника выпустили! То суд, прокурор решили, нам их дела не обсуждать, им виднее! Как же виднее, если крупные звери безбоязненно на свободе обретаются, а мелочёвкой всякой, шелупонью зоны под завязку забиты! Разве ж это правильно?! Опять не наше дело, пока ещё законов хороших нету, законодатели над ними думают, политики, а тебе голову забивать лишним не нужно: кого скажут — кусай, кого скажут — не трожь!
Нет, в рот вам ноги, тогда сами, без меня! Старики, кто с характером, уходят, другие приспосабливаются: мельтешат, гавкают, вид делают… И ничего, нормально! А молодые приходят, думают — так и надо… Это особенно противно. Хотя, конечно, ещё противнее, когда начинают тем служить, кого душить обязаны, из грязных рук сахарные косточки брать…
Кстати, дохода больше, а риска меньше, потому что если схлестнёшься с крупняком по-настоящему, то как-то незаметно получится, будто это твоё личное дело: сам кашу заварил, сам и расхлёбывай… А то, что заваривал ты как представитель государственной власти, а расхлёбываешь как гражданин Котов, эту самую власть не интересует, хотя ясно: другие смотрят, на ус мотают, выводы делают и завтра усердствовать не будут, а без их усердия и самой власти конец. А ей вроде как всё равно, она, похоже, сегодняшним днём живёт.
А Котову и о завтрашнем дне думать надо, двое детей, как-никак и выпить нужно, и заработать впрок, потому что образование теперь — платное, жильё — платное, и врачи, да всё, за что ни возьмись.
А на этой собачьей службе капиталов не заработаешь, только нож или пулю, если, конечно, хорошо вести себя не станешь да сахарные косточки из окровавленных рук принимать…
Нет, хватит! Выслуга имеется, и работа подвернулась по нему: в частное охранно-сыскное бюро зовут, там за один день можно больше заработать, чем здесь за месяц.
Так что, как ответили вояки, так и ответили! Что, ему больше всех надо?
Но многолетний инстинкт сыскаря не позволял бросить след. Чертыхнулся Котов сам на себя, созвонился с Аркадьевым из Главрозыска и подъехал в назначенное время.
Спецслужбы, а раньше у нас один КГБ и был, всегда от милиции дистанцировались, себя элитой считали, белой косточкой. И дела, мол, у них поважнее, и работа потоньше, и результаты погосударственнее. Хотя, если разведку и контрразведку отбросить, все остальные главки, управления, направления и отделы почти такими же, как угрозыск или ОБХСС, делами занимались, методы, бывало, куда топорнее применяли, а о результатах и говорить нечего: дел-то в суды почти не направляли, «на корзину» работали.
А когда люди в одном и том же дерьме копаются, руки то и дело сталкиваются, надо спросить друг друга, уточнить — чьи пальцы что держат, значит, без взаимодействия не обойтись. Но раз Комитет выше — любой их опер свободно в райотдел или управление придёт, вопросы задаст и ответы без проблем получит. А наоборот — так просто не получится. Тут вопросы можно лишь через «контактного офицера» центрального аппарата задавать и через него же ответы получать, чтоб утечку информации предотвратить.
Таким посредником в Главке уголовного розыска и являлся Аркадьев. За долгие годы контактов с «соседями», как называют в милиции комитетчиков, он приобрёл внешность и манеры сотрудника госбезопасности: респектабельность, подчёркнутая вежливость, властная солидность.
Выслушав начальника УР, он покачал головой.
— Никто ничего по этому поводу не скажет. Сто процентов! Там любят выносить сор из избы ещё меньше, чем везде. Но кое-чем я вам помогу.
Аркадьев ещё раз прочёл справку оружейного завода.
— Генерал-лейтенант Тимошкин в девяностом году был начальником Главного разведывательного управления Генерального штаба.
— Ага, — кивнул Котов.
— Движение оружия по центральному складу могла бы отследить только военная контрразведка. Или военная прокуратура. Но они этим заниматься не станут, можете мне поверить. В лучшем случае получите ещё одну отписку.
— Ясно. А вы можете установить этого лейтенанта Иванченко с центрального склада? Установочные данные, адрес?
Аркадьев подумал.
— Пожалуй, можно попробовать. Отдельных людей сдают с бóльшим удовольствием, чем тайны ведомства. Но ведь он ничего не скажет.
— А если правильно спросить? — улыбнулся Котов и подмигнул.
Длительная работа «контактным офицером» не вытравила из Аркадьева сыщика. Он улыбнулся в ответ.
— Составь запрос: «В связи с подозрением в краже специального оружия, использованного для совершения преступления, прошу установить…» Ну и так далее. Я постараюсь сделать всё быстро. Попробую даже выяснить его слабости.
Аркадьев, в свою очередь, подмигнул. Сыщики прекрасно понимали друг друга. Добиться от человека того, чего хочешь, легче всего тогда, когда используешь его недостатки. А они имеются практически у каждого.
Слабостью командира группы немедленного реагирования Кабанова была страсть к выпивке. Низменный порок в данном случае имел некоторое оправдание. Когда изо дня в день ходишь на ножи, обрезы, пистолеты и автоматы, дерёшься, стреляешь и уворачиваешься от выстрелов, нервы превращаются в туго натянутые и постоянно вибрирующие струны. Эта вибрация пронизывает всё тело: мелко стучат зубы, дрожат руки, подёргиваются веки и губы, а главное — постоянное напряжение внутри и тонкий, на грани ультразвука, звон в голове. И постоянно хочется оглянуться: не стоит ли кто за спиной, не подкрадывается, не набросит ли на шею удавку?
Никаких таблеток от этого дела не выдумали, ну, пропишут доктора седуксен или корень валерианы — толку чуть, и всю жизнь сидеть на них не будешь… Психофизиологическая разгрузка, гипноз, смена вида работы, щадящие режимы службы — всё это в далёких от жизни приказах да методических рекомендациях. Да и как её сменишь, работу, какой щадящий режим придумаешь, если больше делать ничего не умеешь — только ждать часами в прокуренной дежурке или машине, срываться по сигналу и мчаться, преследовать, подползать, прыгать, лезть по пожарной лестнице, выбивать двери, влетать сквозь стекло и опять: лицо в лицо с озверевшим бандитом, кулак в кулак, ствол в ствол. Опять воля против воли, нервы против нервов, сила против силы.
Ну сломал его, поехал он в камеру, или в больницу, или в крематорий, а тебя уже следующий ждёт, и ещё один, и опять, и снова… Много их, а с каждым месяцем всё больше и больше. Их много — а ты один…
Вот и наливаешь после службы сто граммов — раз! — и потеплело внутри, расслабилось, и струна та самая дрожать перестала, и мышцы не дёргаются. Хорошо! Жить можно.
Только потом сто граммов не помогают, добавить надо, потом ещё… В общем, дорога известная.
Хотя мотив пьянства Кабанова оправдание имел, последствия его были такими же мерзопакостными, как у любого подзаборного забулдыги. Когда сержант Перцов — тип подозрительный и скользкий — предложил после смены принять «по чуть-чуть», он согласился без охоты, только чтоб напряжение снять, но бутылки, как обычно, оказалось мало, взяли ещё, в конце концов, вместе работают, коллеги, одно дело делают. Потом друг Перцова присоединился, Кабанов посторонних людей не любил, но это парень хороший, спортсмен, да и сержант за него поручился. Втроём крепко загудели… И за жизнь говорили, и на судьбу жаловались, и обнимались, и целовались. Спортсмен работой группы интересовался. Кабанов рассказал, как на прошлой неделе обрез от самого живота отбил, как армянских террористов повязал, много всякого рассказал, чтоб знал, каково в ментовской шкуре приходится… На другой день вспоминал — не болтнул ли лишнего, но не вспомнил. Успокоил себя тем, что никаких особых секретов он и сам не знает. Но на Перцова смотрел с ещё большей неприязнью, чем обычно.