- Сидите! Должны тут знакомые физиономии обретаться. Не дёргайтесь зря. - Лихо открыла дверь, и неспешно выбралась наружу. Подошла к кругу света. Прожектор дёрнулся, и пополз вверх, освещая блондинку, с ног до головы.
- Лихо, ты что ли? - Голос, донесшийся от поста, был хриплым, словно простуженным, в довесок ко всему - иногда проглатывающим окончания слов. - Или у меня со зрением какая-то ахинея приключилась? А лицом у тебя что? Надеюсь, что тот, кто это сделал, умер быстро и безболезненно.
- Неужели я вновь слышу этот неповторимый, полный чувственной эротичности, голос Бубы Полушкина? - Без малейшей иронии крикнула в ответ Лихо, и со стороны поста послышался явственный гогот пары глоток, впрочем, тут же смолкший. Лихо терпеливо ждала.
- А где Глыба? - Послышался новый вопрос. - Первый раз я тебя без Андреича вижу, так что не посетуй на формальности...
- А нету больше Глыбы. - Меланхолично проинформировала Лихо, пока ещё находящегося в некотором отдалении, собеседника. - Такая вот печальная новость. Мне долго ещё изображать утомлённую прожекторным светом, не подскажешь?
- С тобой кто?
- Свои. Суровцевские.
- Ладно, проезжайте. Только без глупостей.
- Как скажете, милейший. Хотя я ещё могу постоять, и послушать ваш неотразимый голос, от которого девичье сердце тает, словно сосулька в заднице сталевара со стажем...
На посту снова заржали, и так же быстро заткнулись. Лихо обернулась, и махнула внимательно - но безо всякой нервозности следящему за происходящим Алмазу. "Горыныч" тут же зарокотал движком, и медленно поехал в сторону поста. Лихо не стала садиться в машину, топая на пару метров впереди.
Сумерки уже почти перешли в полноценную полночь, и видимость вокруг была почти нулевая. Почему-то приход Сдвига, визуально в наибольшей степени коснулся дня, оставив почти нетронутой ночь. Разве что, иногда сделав ночи непроницаемо тёмными, и темнота эта была непробиваемо вязкой, концентрированной, долгой. С которой не справлялись ни немногочисленные из уцелевших приборов ночного видения, и даже самые яркие фонари вязли, пробивая лишь с десяток метров кромешной черноты. Одна радость, что многочисленные порождения Сдвига по каким-то причинам старались не высовывать клювы, и прочие носопырки в именно такие ночи, плотно залегая в своих убежищах. А к людям, оказавшимся на свежем воздухе в такую ночь, на следующее утро в гости заваливалась отъявленная, лютая депрессия, длившаяся до вечера. Конечно же, нормальный командир старался беречь своих людей, и избегать излишней жизнедеятельности на свежем воздухе. Но в данном случае можно было не беспокоиться лишь за местную фауну, которая, как уже было сказано - вряд ли пойдёт шастать в непроглядной темноте. Но как быть с некоторыми гомо сапиенсами, которым такая погода была в самый раз для того, чтобы отчебучить какую-нибудь гадость на чужой территории? Вот и приходится жертвовать личным самочувствием на будущий день, во благо общественной безопасности. Впрочем, те же толковые командиры старались загонять на такие дежурства только провинившихся, дабы те, дерьмовым самочувствием искупали свою вину. И в следующий раз трижды думали, прежде чем выкинуть какой-нибудь непорядок, могущий привести к неурочному дежурству в "тёмную, тёмную ночь". И ведь способствовала почти образцовой дисциплинке подобная мера, знаете ли...
Как бы то ни было, Лихо мимолетно посочувствовала тем, кому выпало дежурить в наступающую ночку. Сама попадала несколько раз, как же было препогано впоследствии, эт-то что-то... Никому не пожелаешь. Разом хочется залезть в петлю, убиться с разбегу об стену, вскрыть вены, и провернуть ещё с дюжину схожих, милейших телодвижений, ведущих к - на редкость однообразному и удручающему финалу. Андреич, после таких дежурств, выбивал подобные побочные эффекты из голов - старинным способом, действующим безотказно. Стакан первача, и депрессия если не улетучивалась полностью, то хотя бы принимала малость расплывчатые очертания, переставая грызть напропалую. Насколько знала Лихо, москвичи не придумали ничего более прогрессивного, и обходились точно так же, разве что, не сумев выклянчить у Глыбы рецепт его шикарного первача. Который теперь оказался безвозвратно утерян.
Буба Полушкин стоял, мрачно сопя в роскошные, вразлёт, как у гусара-сердцееда - усы. Невысокого росточка, чем-то неуловимо напоминающий покойного дядю Книжника, он смотрел, как приближается Лихо, демонстрирующая тотальное безразличие к его уязвлённой гордости.
- Я вас ничем не огорчила? - Мимоходом поинтересовалась блондинка, широко и наивно раскрыв глаза. - Порой мне говорят, что я ужасно воспитана... А поделать ничего нельзя - я уже навсегда останусь испорченной скверным влиянием улицы. Сама страдаю, и никто не в состоянии утешить!
- Иди-иди... Без комментариев. - Пробурчал Полушкин, стараясь не глядеть в направлении Лиха, уделяя львиную долю внимания проезжающему мимо него "Горынычу". Шатун с Алмазом сидели с напрочь индифферентными рожами, и только Книжник таращился во все глаза - для него это было равносильно выходу в большое плавание.
Лихо, насквозь проигнорировав высказывание командира поста, остановилась прямиком напротив него, глядя с восторженной доброжелательностью. Лицо Бубы медленно становилось пунцовым, и это было отлично заметно даже в вплотную подступившей темноте. Сзади раздались негромкие смешки, и от одного из маячащих там силуэтов долетело сдавленное: "Прищемили Бубу...".
- Кому Буба, а кому - Яков Миронович Блотнер! - Роняя слова в темноту чугунными гирьками, Буба покосился за спину, где опять же мгновенно воцарилась тишина. - Или мне повторить?
Ответом стало извиняющееся покашливание, доказывающее, что авторитет у отца-командира, отвечающего за данный пропускной пункт - всё-таки имеется. Хотя и не совсем железобетонный.
- Чего тебе надобно, белобрысая? - Обречённо вопросил Яков Миронович, по-прежнему стараясь не смотреть на Лихо. - Не стой над душой, сама понимаешь, какое утречко поджидает. Ещё ты тут... Спрашивай, ежели чего накипело, и отвали. Ну?
- Как дела? - Блондинка перестала валять дурака, и смотрела цепко, неотрывно. - Что-то вы сегодня в расхристанных чувствах, я уж думала - не пустите на ночлег. Случилось что? Только не лепи мне морально уродливого - сам понимаешь, моё разочарование в людях, оптимизма ещё никому не прибавляло. Лупить тебя, на глазах у твоих орлов, я, конечно же - не буду. Но огорчусь мгновенно и качественно. Не надо огорчать женщину, даже если она языком всю душу в лоскуты изрезать способна за пятОк невинных замечаний... Ну?
- Да никак дела... - С полностью покаянным видом раскололся Буба. - Вообще никак. Такое ощущение, что плющить нас начнёт ещё задолго до рассвета. И непонятно - с чего бы такие мысли? Но витает вокруг, витает, липнет... Сам не пойму - что это. А, да - совсем забыл: "иголка" позавчера крякнулась. С концами.
- То-то я еду, и ни рожна не понимаю - чего-то не хватает в пейзаже... - Лихо изумлённо покачала головой. - А, эвон что сотряслось. Наш ответ Пизанскому перекосу благополучно накрылся...
Останкинская телебашня, "игла", наклоненная шаловливой ладошкой Сдвига, все двадцать с лишком лет торчала в окружающем пейзаже, под углом в семьдесят пять градусов. Не отклонившись от этой величины ни на йоту. Это, собственно, была не единственная "шалость" Сдвига. Но в столице, пожалуй - одна из самых впечатляющих.
- Красиво дюбнулась. - Поделился подробностями Буба. - Лично видел. И неожиданно так, как будто невидимую подпорку вышибли. Самое интересное, что шарахнулась она не в ту сторону, в которую по всем параметрам должна была чебурахнуться. А как раз - в противоположную. Вопреки всем законам физики, и здравого смысла.
- А где ты последние тридцать пять зим, которые и на зимы-то не похожи - видел здравый смысл? Что касается законов физики - здесь ещё не всё так похабно. Но ведь не врёте, гражданин Полушкин. Отсюда вывод - садиться на унитаз теперь надо с большой опаской. Мало ли что...
- Ну, в принципе - всего можно ожидать.
- Это всё? - Деловито уточнила Лихо. - Давай, женщина любит ушами... Не останавливайся.
- Да были днём какие-то нестандартные передряги... Не в нашей степи, правда. С южной стороны. Точно ничего не знаю, вроде бы зверья попёрло, как из прорвы, еле отбились. Обычно перед такими ночками, они тише воды, ниже травы - а тут такой аврал. Не припомню я такого. Вот и дёргаюсь, честно говоря...
- Всплеска не было? - Вылезший из "Горыныча" Книжник присоединился к беседе, больше напоминавшей предельно мягкий, но вдумчивый допрос.
- Нет.
- Точно?
- Куда уж точнее! - Яков Миронович удивлённо посмотрел на него. - Раз уж я тут стою, и разговоры с вами разговариваю. Ещё вопросы имеются?
- А чтобы ты хотел, чтобы я у тебя спросила? - Лихо обозначила легкомысленную улыбочку, поведя бедром. За спиной у Бубы отчётливо, и восторженно крякнули.
- Ничего. - Буба Полушкин начал отворачиваться, давая понять, что если вопросы исчерпаны, то разговор завершён в полной мере.
- Мы тут рядышком с тобой заночуем? - Лихо довела улыбочку до предела, и тотчас погасила её, став полностью серьёзной. - Можешь не отвечать, вижу, что жаждешь утром увидеть меня, и понять, что начавшаяся депрессия - это далеко не самое большое из всех зол. И дружеское предупреждение - "плескалки" держите поближе. Непонятное что-то происходит, точно тебе говорю.
Она повернулась, и пошла к машине. Алмаз терпеливо ждал, на всякий случай не став глушить мотор. Лучше перестраховаться.
- Какие прогнозы? Что дальше? - Шатун внимательно посмотрел на вернувшихся Лихо, и Книжника. - Судя по вашим лицам - ничего особенно жуткого вы не услышали.
- И ничего такого, что заставляло бы загадочно лыбиться, как та Дуня из Лувра. - Блондинка почесала бровь. - Разве что - "иголка" навернулась. Причём, я бы сказала - нестандартно загремела. Что удручает, и наводит на весьма скверные мысли... Ладно, ночуем в машине. Алмаз - давай туда, к стеночке припаркуйся, и на боковую. Завтра полюбуемся на лица новых знакомцев, искажённые душевной мукой, и будем продвигать свой проект по спасению этого бардака, не останавливаясь ни на минуту. У них тоже что-то