тигли безопасного места на старой льдине. В сущности это был лишь плавающий обломок полярной льдины, имевший примерно 200 ярдов в поперечнике, но он оказался ближайшим островком спасения. Его неровная поверхность свидетельствовала, что это осколок уже видавшей виды льдины, которая пережила, видимо, не одно лето и продрейфовала много тысяч миль.
Лишь 15 марта нам попалась другая такая же льдина. К тому времени мы уже крайне нуждались в отдыхе.
Всего двумя днями раньше я записал в своем дневнике: «Сегодня утром мы перебрались через единственное замерзшее большое разводье, которое встретили милях в 30 от мыса Барроу. Повсюду вокруг нас лед вскрывался, и в течение нескольких дней мы продвигались сквозь хоровод плавающих льдин. Течение уносило их на запад, в сторону открытого водного пространства, к северу от Барроу. У нас было несколько неприятных происшествий, иногда мы с большим трудом преодолевали препятствия; в общем нам не везло. Сегодня после трех недель тщетных попыток нам, казалось, впервые выпало счастье: рядом была более или менее прочная льдина, но разводья всякий раз преграждали нам дорогу.
Сегодня ночью мы, как всегда, по очереди дежурим и готовы мгновенно сняться; наше положение, и без того плохое, с каждым часом ухудшается. Льдина, на которой мы разбили лагерь, когда-то откололась от прочного ледяного поля, простиравшегося к северу от нас, а стойкое течение, возникшее под действием дувшего уже несколько дней северо-восточного ветра, подхватило ее и грозило нам непредвиденной опасной прогулкой на запад. Немножко везения, и мы могли бы добраться до полярного пака и начать отсчитывать мили. Предполагалось, что до наступления лета, когда можно получить первое пополнение наших запасов, мы пройдем примерно 350 миль, и я уверен, что мы могли бы это сделать, если бы под нами был лед толщиной хотя бы четыре дюйма».
Эта нотка слабого оптимизма в конце записи была, пожалуй, не характерна для меня в то время, так как я находился в состоянии смятения. И в радиограмме, отправленной мной Максу Брюеру на следующий день, проявилось еще более унылое настроение:
«При нашем теперешнем темпе пройдет, пожалуй, несколько дней, прежде чем мы доберемся до тех мест, где можно будет двигаться с меньшим риском и, вероятно, быстрее. К тому времени мы на 400 с лишним миль отстанем от своего плана и не достигнем даже первого этапа экспедиции из пяти намеченных. Наихудшим последствием нашего медленного продвижения может оказаться угроза срыва всего плана: мы не доберемся до нужной широты для разбивки нашего летнего лагеря и, следовательно, начнем дрейф не в том направлении. А раз осенью не сумеем достаточно продвинуться к северу, то мы еще сильнее отстанем от графика, и это в свою очередь поведет к тому, что весной 1969 года нам останется преодолеть слишком большое расстояние и в результате мы не успеем достигнуть Шпицбергена до вскрытия морского льда. Другими словами, из-за все возрастающего отставания мы можем потерять целый квартал и в конце лета 1969 года оказаться дрейфующими на небольшой плавучей льдине прямо в Гренландском море».
По тогдашним моим представлениям, у нас было только два выхода: мы могли бы увеличить дневные переходы, если попадутся скованные морозом разводья меридионального направления, о которых нам столько говорили, или же мы могли попытаться продолжить путь даже в июне и июле (в те месяцы, когда большинство полярников предпочитают быть на суше). Первый из этих двух выходов зависел от чистой удачи, но для второго варианта была необходима должная подготовка. По первоначальному плану Арктическая исследовательская лаборатория должна была сбросить нам с самолетов необходимые запасы первые два раза, а канадские военно-воздушные силы – последующие пять. Внеся некоторые изменения в намеченные сроки сбрасывание без увеличения их числа, можно было бы продлить время нашего нахождения в пути, и такая корректировка плана благодаря готовности этих организаций пойти нам навстречу была принята.
В конце марта мы как будто преодолели последнее из опасных прибрежных течений; мы двигались теперь быстрее, но все же под нами был не полярный пак, как мы ожидали, а по большей части обширные пространства потрескавшегося молодого льда. Впрочем, появились обнадеживающие признаки. Температура все еще держалась в пределах 35–40 °C мороза, старые льдины попадались чаще, а характер и направление дрейфа льда стало легче предвидеть. Обстановка, которая три недели тому назад вызвала бы у нас тревогу, начала казаться нам нормальной. Наши нарты выдерживали страшные удары, и в их прочных дубовых стенках не появилось ни малейшей трещины. Собаки добросовестно делали свое дело, и, хотя еще две из первоначальных сорока были убиты, упряжки от этого не пострадали. Нас утешало и то, что самолет, пополнявший наши запасы, находил нас без труда. К тому же мы постоянно перевыполняли теперь дневное задание на 10 морских миль. В сущности лишь 5 апреля нам встретилось первое препятствие, ставшее на пути упорного продвижения к полюсу относительной недоступности, о чем сказано в моем дневнике следующее:
«Прошлой ночью (8 апреля) мы определили наши координаты: 74° 49 с. ш., 158° 45 з. д. – около 250 статутных (английских) миль от Барроу и всего одна миля к северу от нашего положения трое суток тому назад. Из-за открытого разводья мы были вынуждены уклониться от курса на 15 миль к западу и теперь находимся в районе очень подвижного полярного пака. Мы не можем допускать таких задержек, ибо нам необходимо очутиться около полюса относительной недоступности к Иванову дню (24 июня).
Цель как будто легко достигнуть: 810 английских миль по прямой от Барроу, а плавучий лед на пути к полюсу должен дрейфовать примерно со скоростью полумили в день в нужном нам направлении. Однако пока что мы не замечали такого дрейфа или же не могли его уловить из-за неточности нашего навигационного счисления. Правда, мы гнали наши упряжки курсом 330°,[9] но препятствия часто вынуждали нас делать отклонения до 20° от нашего курса. Мы прокладывали курс по солнцу, местоположение вычисляли по точным наблюдениям высоты солнца. Кроме него и луны, на небе ничего не было видно: звезды исчезли, и пройдет еще много месяцев, прежде чем они снова появятся. Невольно думаем о том, где мы тогда будем».
К тому времени (10 мая), когда канадские военно-воздушные силы сбросили нам первое месячное пополнение, мы прошли около 900 путевых миль. Мы наблюдали, как ведет себя лед весной, и находились на молодых льдинах, когда они стали раскалываться. Мы прошли с нартами через обширные пространства льда, толщина которого едва выдерживала нас: всего несколько дней назад здесь были моря открытой воды. Преодолевая ледяные горы, озера открытой воды и ледяные острова, то взбираясь на ледяные холмы, то скатываясь с них и двигаясь по ослепительно сверкавшим долинам, мы прокладывали путь из зимы в раннее лето. Ледяной ландшафт, подчас хаотический, был в то же время таким спокойным, таким обманчиво тихим; даже трудно было поверить, что эта вышина гор не превосходила 30 футов, а море под нашими ногами уходило на глубину 10 тысяч футов. Наши нарты стали, однако, обнаруживать признаки износа, утомление чувствовали и мы. Я наблюдал, как три моих спутника уныло брели за нартами. Лица их были усталые, обветренные и обмороженные. Длинные трещины в полозьях мы скрепили металлическими полосами, а сломанные передки саней связывали проволокой и веревками. И вот мы достигли 80° с. ш., напрасно надеясь, что такие ужасные трудности, с какими мы столкнулись в последние шестнадцать дней, больше не встретятся.
Погода и ледовая обстановка ухудшились, снег стал глубоким и липким, тучи заволокли небо. Приходилось прорубать себе путь вперед часто при такой видимости, когда лед, небо и горизонт нельзя отличить одно от другого. Мы продвигались по взломанному льду и торосистым полям. Это был путь, которого мы не видели даже в зоне битого льда у берегов Аляски. Через каждые несколько миль то и дело попадались разводья. В среднем мы проходили всего 2 мили в день; иногда были вынуждены превращать наши нарты в лодки, чтобы переправить собак и груз через разводья, которые нельзя было пересечь на ледяных плотах или перейти по мосткам из обломков льда, отколовшихся при сжатиях. На 80° с. ш. мы оказались в безвыходном положении: течение уносило нас в нежелательном направлении – на северо-восток.
Мы отклонились от курса на 80 миль к востоку и затем с трудом пробирались сквозь нагромождения растрескавшихся льдин в тщетной попытке пробиться на северо-запад.
Трещины и разводья теперь попадались через каждые несколько сот ярдов. Все вокруг пришло в движение, крутясь в медленном водовороте. Образовалась какая-то неразбериха течений, противотечений и ветров, которые гоняли туда и сюда морской лед, как накипь на воде. Мы продвинулись всего на шесть градусов по долготе, борясь за каждую милю и идя по ночам, чтобы избежать дневных температур, которые иногда бывали выше точки замерзания.
«Сегодня Иванов день. В этот день в будущем году мы рассчитываем достигнуть Шпицбергена и, таким образом, впервые успешно совершить переход по льду через весь Северный Ледовитый океан. Однако мы сильно запаздываем. Четыре месяца тому назад позади нас остался мыс Барроу. Четверо мужчин с собачьими упряжками отправились в путешествие, в благополучный исход которого верили лишь немногие из наших друзей. Уклончивая позиция кое-кого объяснялась не столько отсутствием сочувствия к нашему делу, сколько большой их проницательностью. Ход экспедиции доказал это: условия и скорость продвижения не оправдали наших надежд. Сегодня в полдень измерение географической широты места показало 81° 18 – за два дня мы продвинулись вперед лишь на полмили. От полюса относительной недоступности мы были на том же расстоянии, на каком в 1908 году находились от Южного полюса Шеклтон и его спутники, когда они решили отказаться от дальнейшего продвижения. Я сомневаюсь, что нам удастся в это время года продвинуться намного дальше, так как старые льдины сильно потрескались.