«Если кто-то и может остановить Хайме Миро, то только полковник Аконья, – думал премьер-министр. – Только вот кто остановит полковника Аконью?»
Вообще-то премьер-министр не собирался поручать полковнику руководство операцией, но среди ночи ему позвонили, и он сразу узнал голос.
– Мы крайне обеспокоены деятельностью Хайме Миро и его террористов. Предлагаем вам поставить во главе ГСО полковника Аконью. Это ясно?
– Да, сеньор. Я немедленно займусь этим.
На другом конце повесили трубку.
Голос принадлежал члену ОПУС МУНДО – тайной организации, включающей в себя банкиров, адвокатов, глав крупных корпораций и министров. Поговаривали, что эта организация располагала огромными денежными средствами, но откуда они поступали и на что расходовались, оставалось загадкой. Было небезопасно задавать слишком много вопросов.
Как и было приказано, премьер-министр поставил полковника Аконью во главе оперативной группы, но этот громила оказался ярым фанатиком, не поддающимся контролю. Его ГСО установила диктатуру террора. Премьер-министр вспомнил о баскских мятежниках, схваченных людьми Аконьи близ Памплоны. Их осудили и приговорили к повешению. Именно полковник Аконья настоял на том, чтобы они были казнены варварским способом: с помощью гарроты – металлической петли со штырем, которую постепенно затягивали, ломая позвоночник и разрывая спинной мозг.
Поимка Хайме Миро стала навязчивой идеей полковника, и он заявил: «Мне нужна его голова. Отрежьте ему голову, и движение басков умрет».
По мнению премьер-министра, это было преувеличением, хотя доля правды в словах полковника все же присутствовала. Хайме Миро был харизматичным лидером, фанатично преданным своим идеям и потому очень опасным. «Однако, – думал премьер-министр, – полковник Аконья тоже по-своему опасен».
Слово взял Примо Касадо – глава службы безопасности.
– Ваше превосходительство, никто не мог предвидеть, что в Памплоне случится подобное. Хайме Миро…
– Я знаю, кто он! – раздраженно оборвал его премьер-министр и повернулся к полковнику. – Теперь хочу знать, где он.
– Я иду по его следу, – ответил Аконья, и от голоса его повеяло холодом. – Хотелось бы напомнить, ваше превосходительство, что мы сражаемся не с одним человеком, против нас все баски. Они снабжают Хайме Миро и его людей провиантом и оружием, дают им кров. Этот человек их герой. Однако не стоит беспокоиться: от гарроты он не уйдет… после того как я предам его справедливому суду, естественно.
«Не «мы», а «я». Интересно заметили ли это остальные присутствующие? Да, скоро с этим полковником придется что-то делать», – подумал премьер-министр и поднялся со своего места.
– На сегодня это все, господа.
Присутствующие начали расходиться, и только полковник Аконья не тронулся с места.
Леопольдо Мартинес принялся расхаживать по кабинету:
– Проклятые баски! Почему их не устраивает их нынешнее положение? Чего еще они хотят?
– Они стремятся к власти, – ответил Аконья. – Им нужна независимость, собственный язык и флаг…
– Нет, ничего подобного не будет, пока я занимаю этот пост. Я не позволю им рвать Испанию на части. Лишь правительство решает, что они могут иметь и чего не могут. Они всего лишь сброд, который…
В кабинет вошел помощник премьер-министра и, словно извиняясь, произнес:
– Прошу прощения, ваше превосходительство. Приехал епископ Ибаньес.
– Просите его.
Полковник прищурился:
– Кто бы сомневался: за всем этим, конечно же, стоит церковь. Пришло время преподать им урок.
«Церковь – один из величайших парадоксов нашей истории», – с горечью подумал полковник Аконья.
В начале гражданской войны католическая церковь приняла сторону националистов. Папа римский поддерживал генералиссимуса Франко, тем самым позволяя ему провозглашать, что он воюет на стороне Бога, но когда баскские храмы, монастыри и священники стали подвергаться нападениям, церковь тут же изменила свою позицию: «Вы должны дать баскам и каталонцам больше свободы, положить конец казням баскских священников».
Генералиссимус Франко пришел в ярость: как церковь посмела указывать правительству?
Началась изнурительная война. Войска Франко продолжали нападать на церкви и монастыри, убивали священников и монахов, епископов сажали под домашний арест. По всей Испании на священников налагались штрафы за те проповеди, которые, по мнению правительства, призывали к мятежам. Лишь когда церковь пригрозила Франко отлучением, нападки на нее прекратились.
«Проклятые церковники! Теперь, когда Франко умер, они вновь вмешиваются в государственные дела», – подумал Аконья и повернулся к премьер-министру.
– Пора указать епископу, кто руководит Испанией.
Худощавый, с болезненным цветом лица и головой в обрамлении облачка седых волос епископ Кальво Ибаньес внимательно посмотрел на присутствующих сквозь стекла своего пенсне.
– Buenas tardes[15].
Полковник Аконья ощутил, как к горлу подступила желчь. От одного лишь вида служителей церкви его начинало подташнивать. Он считал их козлами Иуды, что ведут своих глупых козлят на убой[16].
Епископ ждал приглашения присесть, но такового не последовало. Премьер-министр даже не удосужился представить его полковнику, выказав тем самым пренебрежение, а только взглядом дал понять, что отдает ему пальму первенства.
– До нас дошли весьма тревожные новости, – начал Аконья. – Нам доложили, что баскские мятежники устраивают сборища в католических храмах. Нам так же доложили, что церковь позволяет хранить оружие для мятежников в монастырях. – В голосе полковника послышались стальные нотки. – Помогая врагам Испании, вы сами становитесь ее врагами.
Епископ Ибаньес долго смотрел на полковника, а потом повернулся к премьер-министру Мартинесу:
– Ваше превосходительство, при всем уважении должен заметить, что все мы – дети Испании. Баски вам не враги и ничего не просят, кроме свободы…
– Они не просят, – прорычал полковник Аконья, – а требуют! Они мародерствуют по всей стране, грабят банки, убивают полицейских. И вы еще осмеливаетесь утверждать, что они нам не враги?
– Я признаю: непростительные нарушения имели место, – но иногда, сражаясь за то, во что веришь…
– Да ни во что они не верят! Им нет никакого дела до Испании. Как сказал кто-то из наших писателей, всем плевать на общее благо: каждый преследует собственные интересы – и церковь, и баски, и каталонцы.
Епископ заметил, что полковник Аконья не совсем верно процитировал Ортегу-и-Гассета: тот упоминал армию и правительство, – но благоразумно промолчал и снова обратился к премьер-министру:
– Ваше превосходительство, католическая церковь…
Премьер-министр почувствовал, что полковник Аконья зашел слишком далеко.
– Не поймите нас превратно, епископ. В принципе, конечно, правительство полностью поддерживает католическую церковь.
Но не тут-то было.
– Однако мы не можем допустить, чтобы ваши церкви и монастыри использовались против нас. Если вы и дальше позволите баскам устраивать там склады оружия и сборища, то будьте готовы ответить за последствия.
– Позвольте мне усомниться в достоверности полученных вами сведений, – спокойно произнес епископ. – Но тем не менее я немедленно займусь выяснением всех обстоятельств.
– Благодарю вас, епископ, – проворчал премьер-министр. – На этом мы закончим аудиенцию.
Премьер-министр и полковник подождали, когда за епископом закроется дверь, и Мартинес спросил:
– Ну, и что вы думаете?
– Он все прекрасно знает.
Премьер-министр вздохнул. У него и так хватало проблем, а посему ему совершенно не хотелось портить отношения с церковью.
– Если церковь на стороне басков – значит, она против нас. – Голос Аконьи зазвучал жестче. – С вашего позволения мне хотелось бы преподать епископу урок.
Премьер-министр вздрогнул при виде лихорадочного блеска в глазах полковника, потом осторожно спросил:
– Вы действительно располагаете сведениями о том, что церкви оказывают помощь мятежникам?
– Конечно, ваше превосходительство.
У премьер-министра не было никакой возможности выяснить, правду ли сказал Аконья, но он прекрасно знал, как сильно полковник ненавидит церковь. Может, и неплохо, что церковь отведает кнута, при условии, что полковник Аконья не зайдет слишком далеко.
Премьер-министр Мартинес погрузился в раздумья, но полковник Аконья не дал ему на это времени:
– Если церковь укрывает террористов, ее стоит наказать.
Премьер-министр неохотно кивнул.
– С чего начнете?
– Хайме Миро и его людей видели вчера в Авиле. Вероятно, они укрылись в женском монастыре.
– Что ж, в таком случае обыщите его, – распорядился премьер-министр.
Это решение положило начало цепи событий, всколыхнувших не только Испанию, но и весь мир.
Глава 3
Авила
Тишина была подобна легкому снегопаду – мягкому, приглушенному, успокаивающему, точно шепот летнего ветерка, безмолвному, точно движение звезд на небе. Цистерцианский женский монастырь строгого послушания располагался за пределами обнесенного стеной городка Авила – самого высокогорного населенного пункта в семидесяти милях от Мадрида. Монастырь был построен как обитель безмолвия. Установленные в 1601 году правила оставались неизменными на протяжении столетий: богослужение, духовные практики, строгая изоляция, покаяние и безмолвие, постоянное безмолвие.
Монастырь представлял собой выстроенные четырехугольником сооружения, сложенные из грубого камня, сосредоточенные вокруг крытой галереи с возвышающейся над ней церковью. Свет проникал сквозь открытые арки во внутренний двор, выложенный широкими каменными плитами, по которому бесшумно скользили монахини. На территории монастыря проживало сорок женщин, с утра до позднего вечера молившихся в церкви. Женский монастырь в Авиле был одним из семи, сохранившихся после гражданской войны, в то время как сотни других были разрушены,