– Когда мне было шестнадцать, моя сестра Молли пропала. Она была тусовщицей, как и я. Мы были безбашенными, но хорошо ладили и всегда присматривали друг за другом. Она была на пару лет старше меня, но я был мужчиной, понимаешь? Как вдруг она исчезла в День независимости, и никто не знал, что с ней случилось. Мы прожили в неведении два года. Я винил себя, все ее поиски заканчивались ничем. Поэтому я запивал свою злость алкоголем. Папа держал в доме хороший бар, и я частенько угощался. К тому времени, как мне исполнилось восемнадцать, алкоголь уже не мог утопить зуд под моей кожей или беспокойство в моей крови. Я потерял сестру и странным образом завидовал, что ее нельзя найти.
Я задумался, как далеко мне стоит заходить в своем рассказе, и в итоге многое опустил – не потому, что мне было стыдно, а потому, что это слишком тяжелая тема для вылазки с воздушными змеями.
– А затем я познакомился с Моисеем. У него не было ничего, но он знал все. Он избавлялся от своей боли посредством картин – такая у него защитная реакция. Он впустил меня в свой мир и помог мне увидеть. Нам было некуда идти. Но у меня были деньги. Родители с радостью меня отпустили – они устали и ослабли от горя. Они вручили мне кредитку и умыли руки.
– И ты просто отправился в тур по Европе? – изумленно спросила Милли.
– По всему миру. Мы совсем недавно стали совершеннолетними, были почти детьми. Но Моисей мог рисовать, а я мог выкрутиться из любой ситуации. Поэтому он рисовал везде, куда бы мы ни поехали, а я делал так, чтобы люди покупали его работы, вместо того чтобы отправлять нас в тюрьму за вандализм. Моисей хотел посмотреть все знаменитые произведения искусства: Лувр, Сикстинскую капеллу, архитектуру, Китайскую стену. Это была его мечта, и этим мы и занялись. Когда я не мог избежать неприятностей при помощи болтовни, приходилось применять кулаки. Видишь ли, это была моя идея фикс. Я хотел подраться с кем-то в каждой стране. Мне надрал зад крупный швед. Сейчас он работает в моем зале, и я поставил себе цель надирать ему зад каждый день.
Смех Милли звучал как песня. Я тщательно обдумывал каждое свое слово, стараясь говорить только правду. Удостоверившись, что мой рассказ полностью соответствует истине, я расслабился и посмеялся вместе с ней.
– Аксель? – догадалась Милли.
– Аксель, – подтвердил я. – С Энди я познакомился в Ирландии, а с Пауло в Бразилии. Когда я открыл тренажерный зал, то нашел их и предложил работать вместе со мной.
– Значит, ты коллекционировал людей, а Моисей – произведения искусства?
– Что-то вроде того.
– И сколько вы путешествовали?
– До тех пор, пока не нашли себя.
– Что это значит?
– Однажды Моисей сказал мне, что от себя не убежишь. Можно удирать, прятаться, умереть. Но куда бы ты ни пошел, от себя никуда не деться. Долгий период я чувствовал себя пустышкой. Мне потребовалось какое-то время, чтобы понять, из чего я сделан.
– Я понимаю. Во тьме всегда одиноко. А я всегда одинока в темноте.
Я взял ее за руку, не задумываясь. Этот жест был инстинктивным, я даже не осознавал, что делаю, пока ее ладонь не оказалась в моей. Я забыл об Элмо и веревке от воздушного змея. Амелия, должно быть, тоже. На минуту нас поглотили прошлое и плохие воспоминания. Она сжала мою руку, но ничего не говорила, очевидно, ожидая, пока я закончу историю.
– Так продолжалось больше пяти лет. Мы просто переезжали с места на место. В конечном итоге пару лет назад мы оказались здесь и почувствовали, что время остепениться. Здесь началось наше путешествие, и здесь оно и закончилось.
– Ты нашел себя?
– Я в вечных поисках. Но, по правде, во мне нет ничего такого. Я парень не глубокий.
Амелия рассмеялась, и я отпустил ее руку, испугавшись, что произвел неправильное впечатление. Она с легкостью меня отпустила, но что-то промелькнуло на ее миловидном личике, и я задался вопросом, так уж ли я честен с ней.
Генри с криками несся по газону, пытаясь меня предупредить, но было слишком поздно. Должно быть, Милли почувствовала, что ее веревка перестала натягиваться. Она взвизгнула и попыталась отстраниться от меня, наматывая веревку в надежде, что нам повезет и ситуацию еще можно спасти.
– Мэйдэй! – крикнул Генри. Через секунду наши змеи упали на землю спутанным комком.
Мое невнимание к окружающему привело к тому, что мой маленький красный монстр спутался со змеем Милли и нанес удар с воздуха, потянув розового змея за собой. Я слишком увлекся, стал небрежен, и это аукнулось нам обоим.
(Конец кассеты)
– Мы были в Ирландии, Дублине, – сказал я, когда Милли продолжила сидеть, не меняя кассету. – Таг нутром чует заварушки. Это его тайная суперспособность.
Как и находить девушек на ночь, но об этом я умолчал. Милли не оценит этот его талант, хотя что-то мне подсказывало, что она хорошо знала Тага и все его недостатки. Но, возможно, как раз потому, что ее не отвлекали взгляды других женщин на него, ей удалось увидеть настоящего Тага. Любопытно, что она упорно называла его по имени вместо прозвища, которым он очаровывал всех в своей жизни.
– Но в тот раз Таг услышал о настоящем боксерском матче между Энди Горманом и Томми Бойлом. Хочешь верь, хочешь нет, но они с Энди уже встречались прежде, когда я рисовал портрет для его матери. Отец Энди скончался годом ранее, и его жена отчаянно хотела связаться с ним. Энди считал меня шарлатаном и ворвался к нам. Таг немного увлекся в выражениях, защищая меня, как всегда, и Энди сломал ему нос. Так что, когда Таг сказал, что хочет посмотреть его бой, я не слишком обрадовался. Но Энди победил, да еще и как! Вырубил Бойла в первом же раунде! По всей видимости, зрители были этому не рады. Энди должен был выиграть, но не сразу, чтобы все выглядело так, будто шансы равны. Он задолжал много денег не тем людям. Когда Энди ослушался их приказов, они загнали его в угол в переулке за залом и избили. Угадай, кто помчался в драку?
Милли улыбнулась, но ее губы чуть подрагивали.
– У него просто нюх на неприятности. Кто-то дерется – Таг всегда попадает в гущу событий. Он побежал так, словно Энди его лучший друг, а не парень, который сломал ему нос парой недель ранее. Нам пришлось покинуть Ирландию – вот насколько все было глупо. Вот насколько опасными были люди, которых рассердил Таг. Но он не думает о подобных вещах, для него это не важно. Он просто увидел драку, где пятеро были против одного, и сразу же начал размахивать кулаками. Они с Энди Горманом боролись спина к спине. Мне тоже пришлось вмешаться. Я боялся, что Таг погубит себя. Короче говоря, Энди Горман и все остальные парни из зала обязаны Тагу. Все ему верны, но лишь потому, что он первым показал свою верность и рискнул собственной шкурой ради них. Не потому, что они об этом просили, а потому, что они нуждались в помощи. В каком-то смысле это стало целью Тага. Я видел, как он менялся, обрел решимость, боролся, стал наслаждаться жизнью. Я наблюдал, как он находил себя.
– А теперь он снова потерялся, – прошептала Милли.
– Что-то произошло, – возразил я.
– Он прощается с нами, Моисей. Такое впечатление, что он записал свои мемуары или что-то в этом роде.
Милли была права. Эти кассеты казались чем-то вроде предсмертной записки.
Глава 8
Я нашел человека, который мог бы временно поработать в баре, и начал натаскивать Винса, чтобы он стал новым менеджером. Меня не покидала надежда, что Морган вернется, но, возможно, он нашел работу получше. Я не понимал этого мужчину, но это его решение. Я отправил его чек по адресу, который был записан в документах, и продолжил искать замену. Тренировался к бою четыре или пять часов в день и почти каждый вечер приходил в бар. И провожал Милли домой.
Она стабильно отказывалась ехать на машине. Я тоже не настаивал. По вечерам было холодно, но не слишком, и я с нетерпением ждал, когда она возьмет меня за руку, пойдет рядом, расскажет о своем дне. Я вызывал у нее смех, как и она у меня. Амелия впечатляла меня, а мне не нужно было пытаться произвести впечатление на нее.
Как же она мне нравилась…
Это странное чувство – искренне восхищаться девушкой и не пытаться залезть ей под юбку. Понимаю, звучит грубо, но есть причина, почему мужчины так устроены. Есть причина, почему женщины такие, какие они есть. Это биология. Элементарная биология. Но я не пытался переспать с Милли и не строил на нее планы. Она просто мне нравилась, а обо всем остальном я предпочитал не думать. Впервые в жизни я твердо игнорировал биологию.
С ней я чувствовал себя расслабленно и постоянно говорил вещи, которыми больше ни с кем не делился. Одним вечером, провожая ее домой, я надел жилетку вместо куртки, а рукава моей рубашки были закатаны до локтей после работы в баре. Мои предплечья были обнаженными, и когда Милли взяла меня за руку, то нащупала шрамы.
– Что это, Давид? – она провела пальцем по длинной бугристой линии на моем правом предплечье, которая тянулась от запястья к локтю.
– Было время, когда я не очень-то горел желанием жить, – с легкостью признался я. – Это было давно. Сейчас я люблю себя, не волнуйся.
Я хотел вызвать у нее улыбку, но тщетно.
– Ты себя порезал? – в ее голосе слышалась грусть. Не осуждение. Просто грусть.
– Да.
– Это было трудно?
Вопрос меня удивил. Большинство людей спрашивало, почему я это сделал. Их не интересовало, трудно ли наносить себе рану.
– Жить было труднее, – ответил я.
Милли не заполнила тишину словами, и я осознал, что мне нужно объясниться. Не впечатлить ее. Просто объясниться.
– Когда я впервые пытался убить себя, то прижал пистолет к голове и вел обратный отсчет от семнадцати; столько лет я прожил на тот момент. Когда я досчитал до пяти, в комнату зашла мама. После этого все оружие заперли в сейфе и изменили код. Тогда я прибегнул к карманному ножику. Он был острым, блестящим и чистым. Я не боялся. Впервые за долгое время я ничего не боялся.