– Я бы хотел, чтобы вы вернулись. Нужно провести еще один тест и сосредоточиться на проблемной области. На рентгене показаны некоторые отклонения – тень, которую нужно изучить подробнее. Это не моя сфера, но я проконсультировался со специалистом, и он сказал, что свободен во второй половине дня. Вы сможете приехать через час?
Я знал, что немного страдаю клаустрофобией, и по той же причине боялся темноты. Я всегда объяснял это астмой, которая была у меня в детстве. Пробуждения посреди ночи от недостатка воздуха, чувство, что я заперт в ловушке, что я не могу сделать глубокий вдох. Я понимал, что должен дышать, или умру, но все равно не мог этого сделать. Клаустрофобия – это просто синоним к «беспомощности». Я ненавидел это ощущение.
Меня попросили не шевелиться, но я даже боялся вдохнуть, и в итоге врачам пришлось прервать первую попытку, чтобы я взял себя в руки.
– Мистер Таггерт, может, вы хотите кому-то позвонить? Позвать для поддержки?
Я покачал головой. Нет, я не хотел, чтобы кто-нибудь знал, где я. Все думали, что я в порядке. Более того, я настаивал на этом. Что там Милли говорила о своей слепоте? Образ в моей голове – единственное, что имеет значение? Я начинал перенимать ее подход. Я в порядке. И мое мнение – единственное, что имеет значение.
– Нет, все нормально. Я в порядке. Давайте просто покончим с этим.
Я подмигнул симпатичной медсестре, как обычно, устраивая шоу, чтобы отвлечь себя. Она тоже мне подмигнула. Я точно ей понравился – я всегда мог понять, что девушка считала меня симпатичным, по тому, как она поджимала губы, поднимала брови и отводила взгляд. Маленькие подсказки и сигналы, которых я никогда не получал от Милли. И все же она любила меня. А я ее.
«Когда снова почувствуешь себя беспомощным или запертым в ловушке, просто закрой глаза, и у тебя появится больше пространства, чем необходимо».
Так сказала мне Милли. Я попытался прислушаться к ее совету, закрывая глаза и позволяя безграничной темноте помочь мне дышать. Мне во что бы то ни стало нужно быть здоровым, иначе Милли пострадает. Я так старался не спешить, не торопить ее, не торопить нас. Быть абсолютно уверенным в том, что я делаю. Впервые в жизни я проявлял осмотрительность. Но, несмотря на все осторожности, я все равно причиню ей боль. В моей груди поднялась паника, и чей-то голос приказал мне дышать и расслабиться.
– Вы прекрасно справляетесь, мистер Таггерт. Мы почти закончили.
– Боже… О Боже, – взмолился я. – Я не хочу умирать. Пожалуйста, не забирай меня. Пожалуйста, не дай мне умереть.
Я постоянно молился – так меня воспитывали. Говорить с Богом все равно что говорить с самим с собой, со своим внутренним «я». Я всегда верил, что Бог создал мое внутреннее «я», поэтому беседовать с ним все равно что беседовать с глазу на глаз с самим собой. Нет, у меня нет комплекса бога. Просто мне кажется, что большинство людей придают ему слишком больше значение: устраивают войны в его защиту, выходят на протесты против него. Как по мне, он хороший парень. Мне нравится с ним общаться.
Обычно я не встаю на колени, когда молюсь, – такое случилось лишь раз, когда Моисей чуть не умер. Как правило, я не заключаю сделки с Богом – уж слишком хорошо я себя знаю. Я просто обращаюсь к нему с просьбами и потом благодарю – никаких обязательств, никаких ответных обещаний, – чтобы не получить по итогу огромный список долгов, которые когда-нибудь придется возвращать. По-моему, если Он помогает мне, исполняет мои просьбы, значит, Он посчитал, что я это заслужил. Так что я ничего ему не должен. Но ради Моисея я нарушил свое правило. Наверное, это в порядке вещей, когда дело касается дорогих тебе людей. Ты нарушаешь правила. Моисей так сделал с Джорджией. Он нарушил все свои глупые законы. А я нарушил свои. Не только с Моисеем, но и с Милли. Я наконец-то выбрал себе женщину, а ныне молил Бога простить мой долг. Ради Моисея я дал клятву и не исполнил ее. Возможно, Бог напоминал мне об этом.
– На вашей лобной доле гигантское образование.
Доктор не ходил вокруг да около. Он просто показал снимки моего мозга и говорил очень прямолинейно. Я прекрасно видел черное образование, которое он очертил. Доктор повернулся ко мне:
– У вас не было проблем с почерком, речью?.. Может, правая сторона менее подвижна, чем левая? Образование находится в левой части мозга, а это всегда отражается на противоположной стороне тела. У вас не проявлялись какие-нибудь из симптомов?
Я хотел ответить «нет», но у меня были симптомы. Просто я всегда находил им рациональное объяснение.
– У меня часто появляются черные точки перед глазами, когда я устаю, и я заметил, что мышцы правой части тела слабее левой. Я всегда был левшой, и поэтому, наверное, не придавал этому особого значения. Я усердно тренировался и винил во всем обезвоживание и стресс.
– Во время потасовки вас ударили по голове?
– Да, по лбу. Я даже не почувствовал боли, просто ненадолго впал в ступор. Хорошо, что он перестал размахивать кулаками, а то я вообще ни черта не видел где-то секунд десять. Я просто стоял, пока он лежал на земле и прикрывал голову. Но все прояснилось, когда я вытер кровь с лица. Наверное, мне повезло, что тот парень был пьяным и тупым.
– Наверное.
Доктор улыбнулся, и я обрадовался, что он не стал читать мне лекции о серьезности момента. Я и сам все прекрасно понимал.
– Так что нам делать? – спросил я.
– Нам нужно посмотреть на образование воочию и удалить его, насколько это возможно.
Он не говорил, что это опухоль, но я не идиот.
– Посмотреть воочию?
– Краниотомия. Мы введем вам наркоз, сделаем отверстие в черепе, по максимуму удалим образование, возьмем образец для биопсии и зашьем вас. Звучит немного в духе «Франкенштейна», но на деле через пару дней вы сможете уехать домой. Эта операция не требует длительного восстановления.
– Значит, все не так уж серьезно?
– Я бы так не сказал. В конце концов, мы говорим о вашем мозге.
– И каковы риски? Что, если я против, чтобы вы делали мне дырку в голове?
– Если рискнете и оставите все как есть, не выясняя, опухоль это или нет, все может закончиться фатально. Если у вас рак и вы не примете меры, это точно закончится фатально. Также есть риск, который свойственен любой операции на мозг. Потеря памяти, зрения, моторных функций… Мы говорим о мозге, – повторил он.
Я не знаю, что делать, не знаю, что делать, не знаю, что делать.
Незнаючтоделатьнезнаючтоделатьнезнаючтоделать. Слова слились воедино, но я все равно не мог выкинуть их из головы. Доктор попросил меня поторопиться с решением, сказал, что сейчас время «чрезвычайно важно». Что нам нужно действовать… А я только и мог, что мотать головой:
– Нет. Нет.
– Давид, это единственный способ лечения. Нам нужно прооперировать вас как можно скорее.
Милли единственная, кто называл меня Давидом.
– Таг. Зовите меня Таг, – оцепенело настоял я.
– Таг, – доктор кивнул. – Поговорите со своими близкими. Расскажите им, что происходит. Вам нужна поддержка, а нам нужно увидеть, с чем мы имеем дело.
– Каковы шансы?
– О чем вы?
– Образование… это опухоль, не так ли?
– Да. Мы не знаем, злокачественная ли она, но даже доброкачественные опухоли нужно удалять.
– Каковы шансы?
– Что это рак?
– Да.
– Я бы соврал, если бы сказал, что считаю ее доброкачественной.
– Вы когда-нибудь видели опухоль мозга, которая не была раковой?
– Лично я – нет.
Нет. Нет. Нет. Нет. В моих ушах звучало странное эхо, и я не мог усидеть на месте.
Я встал и направился к двери.
– Таг?
– Доктор, мне нужно подумать.
– Пожалуйста, не затягивайте, мистер Таггерт. Мой номер у вас есть.
Я дернул головой в подобии кивка и вышел за дверь кабинета в длинный, стерильный коридор.
Я не помню, как вышел из больницы. Не помню, как прошел через парковку, светило ли солнце или шел дождь. Я помню, как пристегнулся, глядя на ремень в своей руке и осторожно вставляя скобу в замок, словно это могло защитить меня от новостей. Когда я завел двигатель и сдал назад, у меня внезапно зазвонил телефон. Я не мог говорить – мне бы ни за что не удалось скрыть свое волнение. Но я все равно нажал на кнопку громкой связи, отчаянно пытаясь сбежать от своих мыслей. Я не смотрел на экран и не знал, кто звонит, но надеялся, что разговор меня отвлечет.
– Это Таг! – рявкнул я и скривился от громкости своего голоса. В моих ушах по-прежнему звучало эхо, и я потер виски, будто мог таким образом избавиться от реверберации в своей голове.
– Таг, это Моисей. – Его голос из динамика звучал так, будто он сидел рядом со мной в машине. Я одновременно хотел этого и радовался, что это не так.
– Как оно, чувак? – спросил я и снова скривился, поскольку это прозвучало слишком наигранно.
– Ты в порядке?
Моисей спрашивал не из вежливого любопытства, а буквально требовал ответа. Это потрясло меня и в то же время насторожило. Откуда, черт возьми, он узнал, что я не в порядке?!
– Да, да. А почему ты спрашиваешь?
– Я видел Молли.
Моисею хреново давались светские беседы.
– Что?! – я весь оцепенел.
– Я не видел ее уже много лет… с тех пор как мы уехали из Монтлейка. А в итоге прошлой ночью я рисовал мультяшную версию Давида и Голиафа вместо рисунка, который мне заказали. Теперь я отстаю от графика и виню во всем тебя.
– Меня?
Я слушал лишь отчасти, выезжая с парковки на дорогу, ведущую в неведомом направлении.
– Да, тебя. Давид на картине подозрительно похож на тебя. Так что твоя мертвая сестра определенно пытается мне что-то сказать. Или же ей просто не нравится твоя профессия.
– Давид надрал задницу Голиафу, помнишь? Тебе не о чем беспокоиться.
Я поддерживал беседу очень отстраненно, механично, и наблюдал за собой будто со стороны, в то время как мои мысли метались в миллион разных направлений.