орная фигурка Марии носилась по всему лагерю, разводя огонь и готовя на завтрак горячий шоколад. Пастух, снабдивший их козьим молоком, сидел неподалеку, опираясь на посох и постоянно улыбаясь. Его широкая, смуглая физиономия сама походила на козлиную. Он был счастлив видеть этих вольных, бесстрашных людей, глубоко презиравших закон.
На востоке вспыхнула широкая полоса восхода, однако юного Дика Лэвери одного не радовало наступление нового дня. Он сидел, опершись подбородком на кулаки, уставившись в землю, и пытался изгнать из мыслей прекрасный образ Розиты. Но это ему не удавалось — стоило закрыть глаза, как в мозгу снова вспыхивал ее яркий образ, И не было для него иного света, кроме сияния глаз Розиты; он не слышал пения ручья, ловя лишь звуки ее нежного голоса.
А она сидела рядом с Кидом, привалившимся спиной к сосне. Глядя на необъятную ширину его плеч, Тонио яростно сжимал зубы и переводил взгляд на свою умелую, проворную руку с изящными пальцами.
Кид жевал вяленое козье мясо, которое принес ему Хулио Меркадо, не забывший Также и о фляге с холодной водой из горного ручья, в которую добавил изрядную долю бренди. Сейчас Меркадо сидел на корточках, покуривая настоящую мексиканскую козью ножку. С его чумазой физиономии не сходила такая блаженная улыбка, что можно было подумать, будто вид поглощавшего мясо Кида насыщает его самого. Что же касается его матери, то после первых объятий он почти не обращал на нее внимания. Оно было всецело обращено на Кида.
Однако сияющее лицо пеона вызывало у Тонио отвращение.
Он мог бы еще смириться с этим, но выносить оживленную болтовню Розиты и односложные ответы Кида было свыше его сил.
— Радость моя! Наконец-то мы дождались рассвета! Мы смыли ночь словно дорожную пыль… Поцелуй меня, милый!
Кид перестал есть и показал пальцем на людей вокруг. Наблюдавший эту сцену Ороско рассмеялся. Он встал, потянулся и, обращаясь ко всем остальным, сказал:
— Эй, ребята! Давайте-ка соорудим комнатку для Эль-Кида и Розиты. Все отвернулись! И ты, Тонио, тоже отвернись.
Тонио отвернулся, но разве мог он избавиться от голоса Розиты, извлекавшего из струн его сердца печальную музыку?
— Я танцевала. Я кружилась, смеялась и пела, словно глупая лягушка, когда вдруг послышался крик, который разогнал всю эту благородную публику, будто ветер сухие листья: «Эль-Кид!» О Боже мой! Как только мое бедное сердце не выскочило из груди! Я попыталась крикнуть, но мое горло словно что-то сдавило. Какой-то глупец схватил меня за Руку, уверяя, что защитит меня. Я чуть не расхохоталась ему в лицо. Защитит меня от Эль-Кида! Мне хотелось сказать: «Идиот, он мне вовсе не опасен. Пусть приходит быстрей. Пусть упадет ко мне, словно звезда с неба!» Вот что я хотела сказать. Ведь это правда, милый?
— Да, — с набитым мясом ртом кивнул Кид.
— Попей, прочисти горло, а потом поговори со мной, — попросила она.
Он покачал головой, отказываясь от поднесенной к губам фляжки.
— Вот как? — вскрикнула танцовщица. — Неужели мясо для тебя желанней Розиты?
— Угу, — отозвался Кид.
— Эй! Это правда?
Мучимый душевной болью Тонио искоса посмотрел на них и заметил, как Розита с разгневанным лицом ухватилась за палец Монтаны.
— Да, — ответил Кид.
— А что это у тебя на пальце?
Покончив с едой, он долго пил из фляжки, потом подозвал Меркадо, чтобы тот допил остальное.
Меркадо поблагодарил Монтану, а Розита свернула цигарку, чтобы ее повелитель мог закурить после еды. Она зажгла спичку и с улыбкой смотрела, как Монтана делает первую глубокую затяжку.
— Скажи, что это за кольцо, милый? Где ты его взял? Я никогда его у тебя не видела. Дай мне посмотреть…
— Отстань, Розита. Я хочу спать.
— Вот упрямый дьявол! — воскликнула она и, схватив Монтану за руку, принялась разглядывать кольцо. — Эй, значит, это правда?
— Да, — признал Кид.
— Я еще ничего не спросила, а ты уже отвечаешь «да». Значит, это правда? Ты и в самом деле укрывался в спальне Доротеи?
— Да.
Закрыв глаза, Кид продолжал курить, глубоко затягиваясь. Все его тело расслабилось. Лицо выглядело умиротворенным. Наконец зевнул. Тонио передернуло от неприязни.
Девушка тревожно вглядывалась в лицо полусонного Монтаны. Однако она сделала над собой усилие, чтобы ее голос прозвучал игриво:
— А эта Доротея, она — красавица!
— Да, — подтвердил Кид.
— Мне еще не приходилось встречать столь прекрасного лица, — продолжала Розита.
— Угу, — промычал Кид.
Танцовщица взмахнула кулачком перед самым носом размякшего от еды Монтаны:
— Кроме того, она добрая. Подумать только, Леррас — и вдруг добрая!
— Угу, — пробормотал Кид.
— И такая щедрая, — изменившимся голосом продолжала Розита, — что подарила тебе собственное кольцо с печаткой. — Девушку всю затрясло; ее серьги, вздрагивая, сверкали в лучах света.
Монтана поднял руку, растопырил пальцы и с сонным безразличием посмотрел на кольцо:
— Это так, — и снова закрыл глаза.
Рот Тонио скривился в усмешке. При виде гневного лица Розиты в его душе возникло чувство злобного удовлетворения. Но прежде чем девушка снова обрела дар речи, с вершины скалы, на которой сидел Ороско, донесся тонкий, похожий на клекот ястреба крик. Это Ороско подавал сигнал, размахивая руками по направлению к северу.
Неужели снова люди Лерраса?
Однако если они вздумают карабкаться вверх среди скалистых расщелин, то разбойники окажут им достойный прием.
Поднявшись на ноги, Тонио увидел далеко внизу торопливо поднимавшегося в гору всадника. Неожиданно всадник сорвал с головы сомбреро и замахал им.
— Кажется, это Роблес, — определил Вильяхен. — Но почему один? А где остальные? Где Рубрис?
— Наверное, отправились куда-нибудь в другое место и ждут нас, — предположил Тонио. — Наш Рубрис растолстел и теперь не любит взбираться в гору.
— Думаешь, если ты меньше его размерами, то уже резвее горного козла? — резко оборвал его Вильяхен.
Тонио еле сдержался. Он долго отсутствовал в банде, и здесь, видимо, забыли, каков у него характер. Что ж, придется напомнить и проучить этого Вильяхена.
На край плато, погоняя коня, выбрался Роблес. Снятое с головы сомбреро выпало из его рук и покатилось по земле, но он не обратил на него никакого внимания.
Это выглядело странным, поскольку мексиканцы дорожат своим сомбреро гораздо сильнее, чем древнегреческие воины своими щитами. Однако Роблес продолжал приближаться, держась обеими руками за луку седла.
И тут Тонио заметил, что весь бок у Роблеса залит кровью. Вильяхен бросился к раненому, помог спуститься на землю.
В напряженной тишине все столпились вокруг, один лишь Кид, почти заснув, так и остался лежать под деревом. Наконец Роблес прохрипел:
— Погибли! Все погибли! И Рубрис тоже! Он мертв…
Глава 17
Имя Рубриса проникло сквозь пелену сна, заставив Монтану очнуться и протереть глаза. Розита, пытаясь успокоить его, принялась приговаривать, словно маленькому:
— Тут уже ничего не поделаешь, милый. Ничего… Бедный Матео! Он должен был когда-нибудь погибнуть…
Не обращая на нее внимания, Монтана одним прыжком вскочил на ноги.
Роблес сидел на камне, зажав рукой рану на груди и качая головой; по тыльной стороне его ладони продолжала медленно сочиться кровь. Кид, взяв парня за длинные волосы, заставил его поднять голову и посмотреть на себя.
— Что ты сказал про Рубриса?
— Он убит! — пробормотал мексиканец. — Убит….
— Ты лжешь! — воскликнул Кид. — Ты бросил Рубриса и бежал, как трусливый койот, но он все равно прорвался. Все Леррасы в мире вместе со своими наемниками не смогут убить его. Роблес, скажи правду! Ты же не видел, как Матео убили?
Роблес, все еще покачивая головой, отсутствующим взглядом блуждал по лицу Монтаны, словно никогда раньше не видел этого красивого, загорелого человека.
— Он мертв, — повторил разбойник. — Мертв, сеньор. И больше никогда не поведет нас в бой!
Монтана выпрямился. Затем сдернул с головы сомбреро, однако не в знак скорби по убитому, а просто в замешательстве. Свежий утренний ветерок холодил ему лицо. Мексиканцы с любопытством следили за ним. Гибель Рубриса была для них невосполнимой утратой, но этот высокий гринго — его близкий друг. В горах и по сей день слагали легенды о долгом соперничестве Монтаны и Рубриса, закончившемся дружбой; забравшись на высокогорное плато, можно было услышать, как овечьи пастухи распевают о ней баллады, в которых говорилось, что, несмотря ни на что, каждый из них готов был отдать жизнь ради другого.
И вот теперь разбойники наблюдали, как побледнел Монтана, как крепко он стиснул челюсти, будто готовился к удару. Но только и всего.
— Сними рубаху, Роблес, — велел Кид.
— Не стоит, сеньор. Я умираю. Вместе с кровью из меня вытекает сама жизнь.
Не слушая его, Монтана взялся за ворот его рубашки и, сильно дернув, стянул ее с парня, руки раненого вывалились из рукавов словно безжизненные плети. Теперь он сидел обнаженным до пояса. Пастух подошел поближе и, пожав плечами, перекрестился. Теперь он своими глазами увидел, чего стоит свобода, которой он так восхищался.
Монтана приподнял раненого и положил на спину, затем, скрестив ноги, уселся рядом. Пуля задела грудь Роблеса, срикошетив в сторону; она прошла поверх ребер, оставив за собой длинный рваный след, из которого сочилась кровь.
— Мария! — позвал Кид.
Старуха подошла и осмотрела рану.
— Тут нужен священник, а не я, — сказала она.
— Достань из своего мешка нитки и иголку, — велел ей Кид, — и сшей края раны как можно крепче, чтобы он не истек кровью… Принесите мне бренди и подложите ему под голову седло и попону… Ты слышишь меня, Роблес? Твоя рана оказалась обыкновенной царапиной.
— Но она зацепила меня за самое сердце, — возразил Роблес.
— Вовсе нет. Если в тебе осталось хоть немного мужества, то ты еще поживешь. На, хлебни-ка бренди. Ты готова, Мария? Тогда начинай. Втыкай иголку поглубже… стягивай края раны. Вот так. Хлебни еще, Роблес. Ага, в тебе еще есть порох!