– Достаточно, – отвечает Гайос. – Достаточно, чтобы справиться.
– Очень хорошо. Давай представим, Гайос, что вы снова пойдете в атаку. Как ты видишь, ворота отцовской фермы уничтожены, но женщины на стенах успеют перебить больше половины из вас, прежде чем вы захватите ферму, а я лично позабочусь о том, чтобы найти тебя в этой битве и, пусть даже на последнем издыхании, вогнать меч тебе в спину. Думаю, ты понимаешь, как ответственно я могу отнестись к подобному обещанию… Или мы можем договориться.
– Я слушаю.
– Женщины уйдут отсюда, а я сложу оружие.
Гайос смотрит на ферму, на замерших в ожидании охотниц на ее стенах, а затем снова на Одиссея.
– А твоя семья?
– Мой отец уже готовится вскрыть вены, чтобы не пришлось выносить все те непотребства, что приготовили для него твои хозяева. Очень жаль: когда-то они были друзьями.
– А твой сын?
– Мой сын… Думаю, он будет настроен сражаться. Я не смогу его остановить. Я всеми способами пытался убедить его бежать, спасти свою жизнь и моим именем поднять мятеж, но он, похоже, совершенно не приемлет эту идею. Полагаю, он вырос на определенных историях. С определенными представлениями, что значит быть настоящим мужчиной, – понимаешь, да?
Гайос думает, что понимает.
– Однако, – продолжает Одиссей, – я хотел бы попросить: когда вы загоните Телемаха в угол и приготовитесь схватить, несмотря на всю его отвагу, убейте его быстро. Без сомнений, твои наниматели приготовят множество ужасных вещей для меня – я понимаю, что у них может возникнуть такое желание, – но мой сын… Мой сын не сделал… Не заслужил, я думаю, стать жертвой моей глупости. Все-таки именно я принял решение убить женихов. Я возьму на себя всю вину. Я не могу заставить тебя сделать это, но одним из условий моей сдачи в плен будет твое обещание, что, если появится возможность убить моего сына быстро, как воина, ты используешь ее.
– Думаю, я понимаю. Ты многого просишь для того, кто потерпел поражение.
– Для того, кто заставит твоих людей заплатить за свое поражение, и заплатить немалую цену.
– Я готов обдумать твои требования.
– Мне потребуется клятва.
– Женщины… если я отпущу их… Их оружие…
– Они все оставят. Дай им немного времени разбежаться – и больше никогда о них не услышишь. Они станут теми, кем были всегда: вдовами и незамужними девушками, которые ткут полотно, пасут стада, месят глину и носят воду из ручья. Ты не станешь искать их, пытаться узнать их имена, и они не доставят тебе проблем.
– А твоя жена?
– Она удалится в храм и никогда больше не появится на Итаке. Когда я умру, она станет никем – думаю, это понятно нам обоим.
– Всегда найдутся те, кто захочет отомстить.
– Ты собираешься убить царя, – отвечает Одиссей просто. – И его отца, и его сына. Разве этой крови недостаточно?
Арес шепчет «нет».
Арес шепчет:
– Нет, нет, недостаточно, всегда недостаточно! Бери все, бери, ярись и бушуй, потому что ты хочешь во всем видеть смысл, знать, что все это во имя какой-то цели, и, если целью не может стать добро, пусть ею станет власть, пусть ею станет ярость, пусть ею станет господство сильного над слабым, власть, власть, ВЛАСТЬ!
Я вижу это в глазах Гайоса. Слова моего братца тлеют в их глубине – очень глубоко. У меня не выйдет извлечь их, просто щелкнув пальцами. Но в них есть и кое-что еще – кое-что, притаившееся глубже навеянных божественной силой мыслей. Я едва сдерживаю смех, разглядев, что это, услышав тихий шепот в душе Гайоса.
Потому что там история.
Гайос не знает точно, где слышал ее, не помнит, какой поэт пел о чем-то, кроме острого меча завоевателя и рек пролитой им крови. Но когда-то она проскользнула в его мысли и с тех пор прорастала в них. Есть другой путь в герои. Другой способ стать мужчиной.
– Очень хорошо, – говорит Гайос. – Женщины сложат оружие и могут уходить. А мужчины?
– А их почти не осталось, – отвечает Одиссей. – Я бы попросил, чтобы тем, кого вы возьмете в плен, не причиняли зла.
– Этого обещать не могу. Но, думаю, тебе это известно.
Одиссей улыбается:
– Под чьим командованием ты служил, Гайос? Под Троей кто был твоим командиром?
– Диомед.
– А-а-а. Ну конечно.
– Вы же когда-то были друзьями, разве нет?
– И соперниками тоже. С Диомедом лучше всего было совмещать и то и другое. Тебя достойно наградили за время, проведенное под Троей?
– Нет.
– Нет. Догадываюсь, что нет. Будь здесь моя жена, она спросила бы, срывал ли ты свой гнев на женщинах. Ей непонятны… некоторые вещи. Как бы хорошо мы ни рассказывали истории, сомневаюсь, что когда-нибудь удастся донести всю правду до наших слушателей. Ты же понимаешь, о чем я, да? А вот мой сын – нет.
– Ты сказал своим людям, что мы убьем их, если ты сдашься? – спрашивает Гайос, метнув взгляд к открытым воротам фермы.
– Нет. Считаешь, надо?
– Да.
– Если ты не против подождать, я могу вернуться туда сейчас…
Гайос вскидывает руку, почти извиняясь, однако останавливая царя Итаки на месте.
– Я не перестаю гадать, – говорит он задумчиво, – не может ли это быть очередной уловкой. Всем известно, что Одиссей – мастер уловок. Я сам видел это своими глазами.
– Как бы я был рад, – вздыхает Одиссей, – будь здесь некая хитрость. Искренне рад. Но, как ты сам видишь, это все, с чем я подошел к концу своего пути. Каким же он обернулся разочарованием!
И снова Гайос смотрит сначала на ферму, а потом на царя. Все кажется таким простым… И он не уверен, что с этим делать.
– Очень хорошо, – произносит он наконец. – Давай мне свой меч – и женщины свободны.
– А мой сын? Я был бы признателен, если бы ты поклялся священным именем Афины, что, если будет возможность убить его быстро, ты используешь ее. Я не допущу, чтобы он страдал и мучился от стыда, когда Эвпейт с Полибием возьмутся осуществлять свою месть.
– Клянусь. – Голос у Гайоса твердый, решительный и искренний. – Именем Афины и всех богов Олимпа.
– Благодарю.
Одиссей вздыхает с заметным облегчением. Он вытаскивает меч из ножен – левой рукой, немного неловко, острием в землю. На мгновение задерживает в руке, словно взвешивая или вспоминая, с какого именно тела снял это оружие. Затем протягивает его Гайосу рукоятью вперед.
Капитан мятежников мгновение медлит, затем делает шаг и снова медлит. Ждет нападения, подлости. И не видит ее. Но все же история – история! – об Одиссее тоже здесь, словно червь вгрызается в его мысли. Он смотрит в усталые глаза царя, видит его терпеливую, равнодушную улыбку и все равно дает знак двум своим сопровождающим подойти поближе и встать рядом, прежде чем делает еще один шаг и наконец хватает протянутый меч.
С фермы Лаэрта доносится вой.
До Одиссея с Гайосом долетают лишь его слабые отголоски, позволяя сделать вид, что ничего подобного не было. И они старательно его делают. Гайос, отдавая дань уважения Одиссею, старается не пялиться через плечо царя, туда, где сейчас стоит на коленях его сын, которому Лаэрт положил руку на плечо, поддерживая юного царевича в его отчаянии. Женщины уже спускаются со стен и строятся, готовые к выходу.
– Что ж, – бормочет Одиссей, когда за спиной отчаянные крики его убитого горем сына сменяются рыданиями, – полагаю, дело сделано.
– Сделано, – соглашается Гайос. – Если хочешь, можем подождать, пока женщины не скроются из виду.
– Я был бы признателен. Не будешь ли ты любезен подать знак своим людям не приближаться, пока они не скроются в лесу?
Гайос кивает одному из сопровождающих, и тот бежит назад к своим. Одиссей в свою очередь показывает пустую руку в сторону фермы. Теодора поднимает ладонь в ответ. Она все еще держит в руках лук, и под туникой у нее спрятан один нож Приены, а на бедре другой. Никто – даже царь – не отнимет у нее эти ножи.
Женщины выходят, не соблюдая никакого определенного порядка. Напротив, они выбегают небольшими группами, причем некоторые спешат скрыться в лесу, а другие неторопливым, спокойным шагом идут, подняв головы и расправив плечи, навстречу восходящему солнцу. Мирена, чья мать похоронена там, откуда она уходит. Анаит, не спускающая глаз с наблюдающих мужчин, словно не верит в происходящее. Отония, с горсткой серебра, зажатой в кулаке, – прощальным подарком хозяина. К тому времени, как они выходят из разбитых ворот фермы, половина женщин уже успевает раствориться в лесу, словно лисы, бегущие от гончих. Теодора стоит в воротах, пока последняя из них не скроется из виду, а затем кладет лук на землю и направляется к деревьям, ни разу не обернувшись.
Остаются лишь Телемах, Лаэрт и их люди, ждущие конца. Телемах стоит на коленях, судорожно хватая воздух и не выпуская меч из рук. Лаэрт еще раз похлопывает его по плечу, вскидывает голову, кивает сыну и возвращается попрощаться с домом и, наверное, со свиньями, учитывая то, как привязан он к хрюкающим созданиям.
Одиссей, издав медленный, рваный вздох, отворачивается от фермы.
– Командующий, – бормочет он, – похоже, ваша работа выполнена.
Гайос кивает и, отступив, указывает на строй ждущих их людей в бронзе, на отцов убитых сыновей. И ведет Одиссея к ним.
Глава 47
Полибий выпаливает:
– Вы не связали его?!
Одиссею, похоже, приятно это слышать; он доволен тем, что легенды о его величии порождают желание связать его покрепче, несмотря на окружение из пяти десятков тяжеловооруженных воинов. Гайос со вздохом велит принести веревку, сам проверяет узлы после того, как Одиссею связывают руки спереди, толчком заставляет его опуститься на колени в грязь у ног отцов.
Эвпейт переводит взгляд с царя на ферму, рядом с которой стоит коленями на залитой кровью земле Телемах, и говорит:
– А мальчишка?
– Мы пойдем приведем его, – вздыхает Гайос. – И его деда тоже.
– Хорошо. Ведите их сюда.
Одиссей смотрит на Гайоса, и тот коротко кивает; он не забудет о своей клятве.