Так случилось, что я заканчивал писать эту часть книги в понедельник утром – в тот день, когда обычно разглядываю кровь. Я вышел из кабинета, где обычно пишу, и прошел по коридору до комнаты с микроскопами. Мне повезло – здесь было пусто и тихо. Свет погашен, микроскоп включен. На столе – держатель с предметными стеклами. Я поместил одно из них под микроскоп и сфокусировал объектив.
Кровь. Клеточная вселенная. Беспокойные клетки – эритроциты. Клетки-охранники – дольчатые нейтрофилы, первая линия иммунной обороны. Клетки-лекари – крохотные тромбоциты, когда-то считавшиеся бессмысленными осколками, а на самом деле отвечающие за нашу реакцию на ранения. Защитные и распознающие В-клетки, выпускающие залпы антител, и Т-клетки, рыщущие от двери к двери в поисках малейшего следа врага, в том числе и рака.
Мой взгляд скользил от одной клетки к другой, а я тем временем обдумывал траекторию книги. Наша история продвинулась. Изменилась терминология. Появились новые метафоры. Кажется, всего несколько страниц назад мы сравнивали клетку с одиноким космическим кораблем. Но в главе “Делящаяся клетка” клетка была уже не одна – она стала предшественницей двух других, а затем и четырех. Она стала основательницей, источником тканей, органов и тел, реализуя мечту каждой клетки стать двумя и четырьмя. А потом она превратилась в колонию – развивающийся эмбрион, в котором клетки самостоятельно располагаются в соответствии с ландшафтом организма.
А что же кровь? Это конгломерат органов, система систем. Она создала “учебные части” для тренировки своих батальонов (лимфатические узлы), шоссе и улицы для передвижения клеток (кровеносные сосуды). У нее есть цитадели и стены, постоянно охраняемые и реставрируемые ее гражданами (нейтрофилами и тромбоцитами). Она изобрела систему идентификационных карточек для распознавания “своих” и устранения незваных гостей (Т-клетки) и армию для защиты от нападения (В-клетки). Она изобрела язык, организацию, память, архитектуру, субкультуры и самоидентификацию. На ум приходит новая метафора. Вероятно, кровь можно назвать клеточной цивилизацией.
Часть четвертаяЗнания
Пандемия
… Славную Флоренцию, лучший город во всей Италии, посетила губительная чума;…за несколько лет до этого она появилась на Востоке и… разросшись до размеров умопомрачительных, добралась наконец и до Запада… От этой болезни не помогали и не излечивали ни врачи, ни снадобья… Заражались этою болезнью однажды дотронувшиеся до одежды или же еще до какой-либо вещи, до которой дотрагивался и которой пользовался больной… Уцелев, в большинстве своем стремились к единственной и бесчеловечной цели: держаться подальше от заболевших. Иные… жили обособленно от прочих, укрывались и запирались в таких домах, где не было больных и где им больше нравилось1.[113]
До начала зимы 2020 года, когда произошел глобальный подрыв нашей самоуверенности, мы думали, что понимаем устройство иммунной системы лучше всех прочих сложных систем организма. В 2018 году Эллисон и Хондзё были удостоены Нобелевской премии за открытие механизмов уклонения опухолевых клеток от Т-клеточного иммунитета, и казалось, что эта награда отметила покорение вершины нашего понимания иммунитета и, возможно, клеточной биологии в целом. Создавались мощные лекарства, способные раскрыть скрытые от иммунитета опухолевые процессы. Конечно, оставались и фундаментальные тайны. Все еще не было понятно, как система балансирует между созданием мощного иммунного ответа против патогенов и обеспечением ненападения на собственное тело – как Kampf против микробов-захватчиков не скатывается в гражданскую войну и “ужас самоотравления” (в случае Сэма П. мы так и не сумели взять под контроль аутоиммунный гепатит, вызванный иммунотерапией против рака). Однако главные элементы пазла, казалось, встали на свои места. Несколько лет назад я разговаривал с одним молодым исследователем, который сменил университетскую позицию на работу в биотехнологической компании, планировавшей разрабатывать новые иммунологические методы борьбы с раком. Он рассказывал, что исследователи все больше склонны представлять иммунную систему в качестве познаваемого механизма с подвижными (податливыми, заменяемыми, расшифровываемыми) шестеренками, приводами и другими деталями. В его оптимизме я не почувствовал никакого высокомерия. В 2020 году восемь из приблизительно пятидесяти препаратов, одобренных FDA, были связаны с иммунным ответом, а в 2018-м таких препаратов было двенадцать из пятидесяти девяти: почти пятая часть всех новых препаратов каким-то образом связана с функцией иммунной системы. Казалось, мы достаточно уверенно продвигались от фундаментальной иммунологии к прикладной.
А потом, как водится, больно ушиблись.
Девятнадцатого января 2020 года тридцатилетний мужчина, только что прилетевший из Уханя в Китае, обратился в клинику округа Снохомиш в штате Вашингтон с кашлем. Когда читаешь сообщение об этом первом случае, опубликованное в марте того же года в New England Journal of Medicine2, начинает пробирать дрожь.
“При регистрации в клинике пациент надел маску в зале ожидания”.
Кто был рядом с ним в этом помещении? Скольких человек он заразил за последние дни? Кто сидел рядом с ним при перелете от Уханя до Сиэтла?
“После примерно двадцатиминутного ожидания пациента вызвали в кабинет для обследования”.
Была ли маска на враче, который его осматривал? А на медсестре, которая измеряла температуру? Что с ними стало теперь?
“Он рассказал, что прибыл в штат Вашингтон 15 января, после того как навестил семью в Ухане, в Китае”.
Двадцатого января мазки из ротовой и носовой полостей (а впоследствии и образец кала) были отправлены на анализ в Центр по контролю и профилактике заболеваний. В обоих образцах был обнаружен новый коронавирус SARS-C0V-2.
На девятый день болезни (пятый день госпитализации) состояние мужчины ухудшилось. Уровень кислорода в крови упал до 90 %, что ненормально для молодого человека без легочных заболеваний в анамнезе. Рентген грудной клетки выявил в легких размытые затемненные полосы, свидетельствовавшие о прогрессирующей пневмонии. Анализ крови на функцию печени выявил отклонения от нормы, начались приступы жара. Мужчина находился на грани между жизнью и смертью, но в конечном итоге выздоровел.
Прошло больше двух лет с тех пор, как мужчина обратился в клинику Снохомиша по поводу кашля. Я пишу эти строки в марте 2022 года, и на сегодняшний день в мире зарегистрировано около 450 миллионов случаев заболевания и около шести миллионов смертей (оба числа, скорее всего, значительно занижены ввиду отсутствия надежных данных). Зараза распространилась по всему земному шару, фактически не оставив ни единого безопасного уголка. Прошли волны инфекции с новыми более или менее опасными мутациями: “альфа”, “дельта”, “омикрон”. В клинических испытаниях проверено свыше шестидесяти вариантов противовирусных вакцин. Три были одобрены в США, девять – Всемирной организацией здравоохранения, а несколько других все еще находятся в стадии разработки.
Развитые страны с надежной системой здравоохранения и инфраструктурой были поставлены на колени. В Великобритании было зарегистрировано более 160 тысяч смертельных случаев. В США, по официальным данным, умерло 965 тысяч человек. И число умерших, заболевших, пострадавших, лишившихся жилья, обанкротившихся и скорбящих все продолжает расти.
Я никак не могу выбросить из головы картины (и звуки) пандемии. А кто может? Оранжевые мешки с телами, уложенные на койках в самодельных моргах. Массовые захоронения в Эквадоре. Беспрестанный вой сирен скорой помощи за окнами нашей больницы, сливавшийся в один нескончаемый пронзительный визг; забитое до отказа отделение неотложной помощи весной 2021 года и множество каталок в коридорах; пациенты, захлебывающиеся собственными выделениями; реанимационная палата, где постоянно не хватало коек. Измученные доктора и медсестры, каждый вечер после смены проходившие мимо моего кабинета как зомби – с пустыми глазами и с характерным отпечатком от маски N95 на лице. Замершие опустевшие города, по которым ветер гонял коричневые бумажные пакеты. Подозрительные взгляды, иногда с откровенным ужасом, на любого человека, чихнувшего или кашлянувшего в метро.
Фотография двоюродного брата моего друга – здорового и сильного сорокалетнего бразильца – на пляже в Рио-де-Жанейро два года назад, с весело поднятыми над водой руками. В конце июля 2021 года он заразился и заболел. У него развилось воспаление легких. Частота дыхания взлетела до тридцати вдохов в минуту. Вторую картинку я могу себе только представить: тот же человек, но уже на реанимационной койке, так напряженно пытающийся дышать, что на шее проступили подъязычные мышцы, а губы посинели. Он вновь размахивает руками, но теперь не от радости, а от отчаянного желания жить. Ночь за ночью мы с другом обменивались сообщениями, пока я наконец не успокоился. Его брата подключили к аппарату искусственного дыхания, он поправлялся, хотя и медленно. И вдруг последнее сообщение поздно ночью 9 апреля: “Мне очень жаль, но его не стало”.
Вторая волна, прокатившаяся по Индии в апреле 2021 года, унесла гораздо больше жизней, чем первая3. Вирус мутировал, новый штамм назвали “дельта” – он был намного более заразным и, вероятно, более летальным, чем исходный штамм из Уханя. Вариант “дельта” ураганом пронесся по Индии, разваливая и так пошатнувшуюся систему общественного здравоохранения и обнажая шокирующее отсутствие организованной и координированной медицинской помощи. В Дели был объявлен карантин, и миллионы рабочих-мигрантов лишились средств к существованию. Моя мама осталась одна в городской квартире, как в тюрьме. Неделю за неделей на протяжении карантина ее ежедневные ободряющие сообщения доходили до меня в форме коротких фраз, словно переданные азбукой Морзе: