Не попрощавшись, она нажала на дверную ручку.
Глава 10
Горшочки со снадобьями, которые по очереди протягивала Филиппине сестра Альбранта, не помещались в сундучок. За ними уже не было видно скудных пожитков девушки.
— Это против обморожения, а это — для улучшения цвета лица. Ты стала бледненькой, давно не была на солнце. Только смотри, оно может обжечь кожу. Надевай вуаль и головной убор, и…
Сестра Альбранта смолкла. В глазах у нее блестели слезы волнения. Стоящая напротив Филиппина, едва удерживая в руках горшочки, смотрела на нее с нежностью.
— Знаю, я несу вздор, но ты же видишь, моя Елена, ты еще не уехала, а я уже по тебе скучаю. Пять лет… Пять лет, моя Елена! Разве можно забыть все за пять минут? — проговорила она, с трудом сдерживая слезы.
— Мы увидимся, сестра Альбранта. Я буду приезжать с отцом навещать моих сестер. Аббатиса не сможет ничего мне запретить, как только я выйду из-под ее власти.
— Это правда. Какая же я глупая! — виновато улыбнувшись, согласилась Альбранта.
И она сунула в руки Филиппины еще два горшочка.
— И эти тоже возьми.
Она погладила девушку по щеке, потом легонько ущипнула, чтобы вызвать румянец.
— Все плохое позади. Думаешь, я не знаю, как трудно тебе пришлось, когда ты мне помогала с нашими больными? Это правда, ухаживать за Филибером де Монтуазон в его состоянии — задача не из приятных. А Лоран де Бомон слишком уж шустрый. Но ты быстро забудешь о своих горестях, вот посмотришь. Сидония, конечно, не образец добродетели, и общение с ней — это не то, что требуется целомудренной девушке, но она сумеет развеять твою печаль, а пройдет день, потом другой… — И снова ее губы задрожали. Сестра Альбранта смахнула слезу. — Знаю, знаю, — повторяла она, — я всего лишь глупая сентиментальная гусыня! Ты уезжаешь от нас, это в порядке вещей, и я буду рада узнать, что ты вышла замуж, родила детей…
— До этого еще далеко, — остановила ее Филиппина, с отвращением вспомнив об отростке внизу живота у Филибера де Монтуазона.
И поспешила прогнать это воспоминание. Когда пришло время уезжать, она осознала, как сильно привязалась к сестре Альбранте, несмотря на ее взбалмошность. И это омрачало радость, с какой она покидала это место. Сестра-целительница стояла напротив с горшочками в руке, взволнованная, расстроенная. Повинуясь сердечному порыву, Филиппина обняла ее. Емкости с медикаментами, которые она держала в руках, посыпались на каменный пол.
Они довольно долго стояли, прижавшись друг к другу, и молча всхлипывали, пока сестра Альбранта не нашла в себе сил отстраниться и взять в ладони расстроенное личико девушки, правда, все же не такое печальное, как у нее самой.
— Кто, глядя на нас, скажет, что сегодня — счастливый, радостный день? — спросила она, заставляя себя улыбнуться. — Моя крошка Елена готовится к своему первому балу, а у нас похоронные мины!
И она указательным пальцем смахнула слезинку с носа Филиппины.
— Вы готовы к отъезду, дочь моя, и даже собери я в горшочки притирания с пола, ничего с этим не поделаешь.
— Простите, они случайно выпали… — попыталась оправдаться Филиппина.
Они обменялись лукавыми взглядами. И со смехом обнялись, на этот раз нежно.
— Я тоже буду по вам скучать, сестра, — сказала Филиппина. — Я буду вам писать. Каждый день.
— Я была бы рада, но мне достаточно и одного письма в месяц. У тебя найдутся дела поинтереснее. Я не всегда жила в этих стенах, поэтому знаю, что говорю. Живи, моя Елена, живи! И вспоминай обо мне, как вспоминают о добром друге, но не трать на меня свое время.
— Обещаю! А вас я прошу позаботиться о моих сестрах и о наших больных. Особенно о шевалье.
Объятия распались, и Филиппина достала из рукава письмо.
— Я написала ему письмо. Передайте его шевалье, когда он придет в себя. Он ведь очнется, правда?
— Только Господь это знает, — ответила Альбранта, принимая сложенный и запечатанный лист бумаги. — Но ты можешь на меня рассчитывать. Всегда, когда тебе будет нужна помощь. Знай, что моя дверь открыта для тебя, пока, волей Господа милосердного, я жива.
— Не думаю, что аббатиса мне обрадуется, — предположила Филиппина.
— Хотела бы я посмотреть, как она попытается нам помешать, — сказала Альбранта с улыбкой и притворно нахмурила брови.
Филиппина расхохоталась. Печаль покидала ее. Но оставалась их взаимная привязанность — самая крепкая из основ дружбы.
— Пойду попрощаюсь с Лораном де Бомоном, — решилась девушка.
— А я уберу эти следы твоей неуклюжести… И поторопись, скоро придет Сидония.
Филиппина кивнула и вышла. Сестра Альбранта же взялась за метлу.
Взгляд Лорана де Бомона блуждал по комнате, когда Филиппина приблизилась к его кровати. Снадобья, которыми его поила сестра-целительница, на какое-то время усыпляли его, но их действие быстро заканчивалось.
— Я помогу вам приподняться, — предложила девушка, склоняясь над ним.
Он тут же обнял ее за талию и попытался притянуть к себе. Филиппина с криками возмущения принялась вырываться.
— Отпустите меня! — приказала она. — Или, клянусь господом, я живьем сдеру с вас кожу!
Он повиновался, но не из страха, а потому что вес девушки, пусть и незначительный, пришелся на тот бок, где была рана. Филиппина выпрямилась, в комнату уже входила привлеченная ее криком сестра Альбранта.
— Лоран де Бомон, — начала она, грозя пальцем, — ведите себя пристойно в стенах этой обители, или я вышвырну вас за ворота, и пусть стервятники поживятся вашими останками!
— Я думал, что передо мной все еще упоительное видение из сна, сестра, — извинился юноша с ангельской улыбкой на устах, которая, однако, никого не ввела в заблуждение.
— Ах вот как? Забудьте о нем. И быстро! — приказала ему Альбранта и, развернувшись, вышла из комнаты.
Он подождал, пока она закроет за собой дверь, и обратился к Филиппине:
— Вы мне не поможете?
Девушка придвинула к кровати табурет, села и скрестила руки на груди.
— Вы, Похоже, совсем здоровы, вот и поднимайтесь сами, — сердито отозвалась она.
Он попытался опереться о подушку, вздохнул, как вздыхают незаслуженно наказанные дети, скривился, словно бы от невыносимой боли, и даже застонал, пытаясь ее разжалобить. Напрасно — Филиппина не шевельнулась.
Обманувшись в своих надеждах, он устроился в положении полусидя и нежно посмотрел на нее. Его ангельский взгляд контрастировал с небритыми щеками и пропитанными потом волосами.
— Мои манеры солдафона — результат моей слабости, — начал он.
— Вашей слабости? Вы ведете себя как свинья, мессир, и говорите о слабости, когда я ожидаю извинений! — отчитала его Филиппина, которой была отвратительна мысль, что с ней обошлись, как со служанкой.
Лоран де Бомон виновато опустил голову. На мгновение перед его мысленным взором появилась та Филиппина, с которой он шутил, когда приходил навестить тетю. Веселая, остроумная, полная надежд, ожидающая счастья и готовая, как, быть может, ни одна другая девушка ее возраста, да еще в таком месте, с головой окунуться в тайны любви. Девушка, к которой он испытывал уважение даже когда она кокетливыми речами под сенью фруктового сада столкнула его с соперником. Он осознал, что подобный поступок с ее стороны не только не излечил его от любовного томления, но, наоборот, сделал ее еще более желанной — так ядовитый цветок зачаровывает своей красотой, и его срывают даже ценой собственной жизни… Вспомнив, какой она была, oн так сильно возжелал ее снова, что почти отказывался верить реальности девушка как-то поблекла. Однако это была правда: Филиппина де Сассенаж изменилась. Теперь она больше походила на монашку, чем на дерзкую девчонку, которой он так пламенно желал обладать.
— Простите меня! — взмолился он. — Вы правы, мне нет оправданий.
— Я вас прощаю, если вы поклянетесь больше никогда так не делать. Ни сейчас, ни в будущем.
— Без вашего позволения — никогда! — согласился он. — Я люблю вас, Фи… Елена, я люблю вас больше жизни. Станьте моей супругой, и я обещаю, что буду любить вас так нежно, как никто другой не сможет.
Филиппика вздохнула. Она была рада, что он сам затронул эту тему, потому что не знала, как об этом заговорить.
— Мне жаль, мессир, но это невозможно.
Лоран де Бомон нахмурился:
— Вы сомневаетесь в силе моей любви?
— Разумеется нет, ведь она чуть не свела вас в могилу. И это моя вина, я знаю. Неосмотрительность и грех гордыни руководили мной, и мне нравилось видеть, что вы ревнуете…
— У нас с Филибером де Монтуазоном были другие поводы для ссоры, прежде чем мы стали соперниками в любви, — прервал ее Лоран де Бомон. — Мне он не нравится. Он слишком самонадеян для госпитальера, и, по моему мнению, не достаточно рьяно выполняет данный Господу обет. Дважды, когда я был при дофине, он задевал меня и выставлял на всеобщее посмешище. Если бы не присутствие принца, я бы потребовал у него сатисфакции. Не огорчайтесь, прекрасная дева, рано или поздно мы бы все равно столкнулись, и, да простит меня Господь, я бы предпочел увидеть его мертвым, а не выздоровевшим, и меня радует мысль, что это еще может случиться.
Его речи вовсе не успокоили Филиппииу. Последняя же фраза повергла ее в ужас.
— Не говорите так! Особенно в этом месте…
— Мою душу тяготит другое, моя Елена, — о вас одной я думаю день и ночь. И эта любовь подпитывает мою ненависть к де Монтуазону, потому что при одной мысли, что он снова начнет ухаживать за вами, захочет обладать вами, я теряю рассудок.
Испуганная Филиппина вскочила на ноги. — Поклянитесь, Лоран, что вы не станете ему вредить!
— Неужели вы считаете меня настолько подлым? Думаете, я могу прикончить его во сне? — возмутился Лоран де Бомон и, оторвавшись от подушки, попытался еще чуть-чуть приподняться, несмотря на страшную боль в ребрах.
— Нет, конечно, — смягчилась Филиппина. — Лягте, прошу вас. Вы очень бледны, и я не хочу еще раз стать причиной ваш