— Интересно, что понадобилось этой дьяволице дворе фермы? — спросил наконец Бюрго, мечом cрезая листья папоротника, чтобы устроить себе на маленькой полянке некое подобие постели.
— Нас это не касается, — отрезал Филибер де Монтуазон, растягиваясь на земле. Товарищи последовали его примеру, решив поскорее забыть об этой встрече и предаться целительному сну.
На рассвете они проснулись под слитное пение петухов в замке и на ферме. Филибер де Монтуазон чувствовал себя совершенно разбитым. Плечо болело, усталость никуда не делась, хотя эти пару часов он проспал мертвым сном. Он встал, потянулся. В пустом желудке заурчало.
— Мне приснилось, что мы повстречали ведьму, — Фабр зевнул, потирая бороду.
Взгляды товарищей обратились на него. Все думали об одном и том же. Фабр сплюнул между большим и указательным пальцами правой руки, чтобы отвести несчастье.
— Поздновато, приятель, — усмехнулся, отряхивая штаны, де Люирье.
Фабр в ответ только передернул плечами. Это было в первый и последний раз, когда они вспомнили о той встрече. На свете множество мрачных тайн, ключи от которых душе вовсе не стоит искать…
Они отвязали лошадей и вернулись к реке, чтобы умыться, потом снова запрыгнули в седла. Филиберу де Монтуазону не терпелось поскорее оказаться в замке. В Сассенаже их встретил Дюма и разделил с гостями свой завтрак, посоветовав подождать еще несколько часов, прежде чем объявить о своем приезде их милостям. С пошлым смешком он добавил, что барон и его дама, соскучившись в разлуке, наверняка легли поздно, а потому было бы жестоко будить их с зарей. Филибер де Монтуазон воспользовался этой проволочкой, чтобы подстричь свою всклокоченную бороду. Когда он, умытый, причесанный и в чистой одежде, предстал перед бароном и его возлюбленной, часы пробили девять.
— Какое счастье снова видеть вас! Мне говорили, что еще несколько дней назад, в Сен-Жюсе, вы были между жизнью и смертью! — Такими словами его приветствовала Сидония. Глаза ее сияли — верный признак того, насколько он ее знал, что Дюма оказался прав, и ночью…
— Так и было, госпожа Сидония, вас не обманули. Но наш всемогущий Господь рассудил, что я еще могу ему послужить и на земле. И вот я, чудесным образом исцеленный, перед вами.
— И что же привело вас сюда? — вступил в разговор барон.
Тон его был холоднее, чем приличествовало гостеприимному хозяину, принявшему у себя путешествующего госпитальера.
Филибер де Монтуазон для себя объяснил внезапную враждебность хозяина дома тем фактом, что, впечатленный сияющей и неподвластной времени красотой Сидонии, он слишком долго держал в руке ее ручку, протянутую при обмене приветствиями. Он тотчас же взял себя в руки. Вызвать в бароне ревность означало сделать его своим врагом. А ему для претворения в жизнь своих планов нужно было согласие обоих.
— Мне было дано поручение чрезвычайной важности и секретности, — сказал он, покосившись на уродливую горничную Сидонии, сидевшую у прялки.
Она только что подняла голову и бросила недобрый взгляд в его сторону.
Он невольно вздрогнул, когда увидел, что она протягивает к нему руку и сжимает в кулак когтистые пальцы. Он сразу же узнал когти ведьмы и понял: это безмолвная угроза. Поэтому он поторопился добавить:
— Поручение дано мне великим приором Оверии, и не сочтите меня невежливым, но я не могу говорить о нем в присутствии вашей служанки…
— Я вас оставлю, — с удовлетворенной усмешкой сказала Марта.
Она вышла, но Филибер де Монтуазон не почувствовал облегчения. В памяти сохранилось неприятное впечатление, которое производила на него эта горничная, когда он в былые времена навещал Сидонию. Поэтому, обнаружив, что она наделена демонической силой, он ничуть не удивился.
— Присядьте, шевалье, — предложила Сидония, которая ничего не заметила.
Взгляд барона оставался испытующим. Филибер де Монтуазон моментально понял, что возбудил в нем подозрения, на мгновение предавшись воспоминаниям о плотских утехах. Что-что, а бывших любовников своей возлюбленной любой мужчина определит безошибочно. Поэтому он поторопился задать мыслям барона новое направление.
— Прежде всего, барон, прошу вас, скажите, как чувствует себя ваша дочь, мадемуазель Филиппина. Когда я пришел в себя, мне сообщили, что наша дуэль стала для нее источником страданий. Письмо, которое она для меня столь любезно оставила, потрясло меня до глубины души. Я не успокоюсь, пока не вымолю у нее прощения.
Жак де Сассенаж нахмурил брови.
— И в чем же вы перед ней провинились?
— Вам это известно лучше, чем кому бы то ни было, барон, — со вздохом отвечал Филибер де Монтуазон. — Вы собираетесь жениться на женщине, которую любите. Ревность подобна занозе. Я хотел вынуть эту занозу.
— Острием своего меча? — Сидония звонко рассмеялась.
— Увы! — признал Филибер де Монтуазон, притворяясь расстроенным. — В свое оправдание могу сказать, что битвы на востоке закалили мой меч и мой характер. Но сейчас речь не об этом. Я люблю вашу дочь, барон, люблю всей душой.
Жак смягчился.
— И вы свидетельствуете, что она не виновата в том, что дуэль состоялась?
Филибер де Монтуазон расправил плечи.
— Даже подумать об этом означало бы оскорбить мадемуазель де Сассенаж!
— Вы сами ей скажете, что она ни в чем не виновата, когда она проснется, — предложила Сидония. — Вы ведь наш гость, не так ли, Жак?
— Разумеется, — подтвердил барон, но было очевидно, что на самом деле этому гостю он не рад. Однако о второй цели визита госпитальера он завел разговор сам: — Что же нужно от нас Ги де Бланшфору, о чем нельзя говорить при служанке?
— Гостеприимство, мессир, но особого рода.
И он изложил им официальную версию. Джем — султан, лишившийся трона. Баязид — старший брат, задумавший его убить. Госпитальеры охраняют Джема. Король Франции, несмотря на то что сам серьезно болен, готов помочь изгнаннику. В деле присутствуют политические и торговые интересы. Необходимо найти место, удаленное от больших дорог и владений ордена, где Джему не будут угрожать постоянные покушения на его жизнь.
— И мы подумали о Сассенаже, — заключил Филибер де Монтуазон, довольный своей речью.
Последовало продолжительное молчание. Неожиданно нарушила его Сидония:
— Мы не сможем пообещать вам то, на что вы рассчитываете, друг мой. Это большая ответственность. Вы говорите о двух сотнях людей. Наш замок мал, и разместить в нем на зиму одного даже принца с прислугой — и то было бы сложно.
— Придется кое-что переделать, обложить новой податью крестьян. Разумеется, вы получите достойную компенсацию.
Барон кивнул, но на лице его читалось недоверие. Что до Сидонии, то она встала, показывая тем самым, что разговор закончен:
— Я нахожу вас очень бледным, мой бедный Филибер. Разумеется, все дело в вашей ране, растревоженной такой долгой скачкой. Отдохните хорошенько, это пойдет вам на пользу. У нас нет свободной комнаты, но я знаю, вы не обидитесь на нас за то, что вам с товарищами придется устроиться в жилище сира Дюма. Все в замке заняты подготовкой к свадьбе, но я уверена, Филиппина будет счастлива узнать о вашем выздоровлении, и вы будете иметь возможность насладиться ее обществом. Что до остального, то завтра мы сообщим вам о нашем решении. Оно будет совместным, так как через несколько дней мы с бароном станем единым целым.
Филибер де Монтуазон поклонился. Он уже понял, что шансов получить благоприятный ответ мало. Он злился, не зная причин такой осторожности. На лестничной площадке, прислонившись спиной к перилам, его дожидалась Марта.
— Твои дела меня не интересуют, ведьма. У меня свои заботы, — сердито сказал он.
— Одна из моих забот — проводить тебя в кухню, где повар накормит тебя завтраком.
— Я знаю дорогу, или ты забыла?
— Отчего же, я помню. Как помню и то, что ты кое-что здесь оставил, когда приезжал в последний раз. И это кое-что кажется мне весьма ценным.
Он замер на ступеньках. Марте, которая шла следом, тоже пришлось остановиться.
— Прошло много лет, но я уверен, что ничего не оставлял. А даже если бы я и ошибался, ты-то тут при чем?
— Ни при чем, ты прав. Но ты мне за это будешь благодарен.
Ее язвительная улыбка леденила кровь. Судя по всему, она знала нечто, ему неизвестное. В госпитальере проснулось любопытство. Он кивнул.
— Говори же, порождение дьявола! Что я мог такого оставить, чтобы это теперь представляло для меня интерес?
— Сына, шевалье, которого Сидония назвала Ангерраном.
На его лице отразилось удивление, но он тут же передернул плечами:
— Это не первый бастард, которого я породил.
— Разумеется. Но старик, который мог бы узаконить его рождение, умер прежде, чем дитя появилось на свет…
Голод постоянно терзал его с того самого момента, как он очнулся в монастырской лечебнице, поэтому, не удостоив Марту ответом, он, спустившись по лестнице, направился в кухню. Его это ребенок или нет, ему было безразлично. В иные времена, еще до того, как он на Родосе вступил в ряды госпитальеров, он мог бы жениться на Сидонии, когда та овдовела, и воспитывать с ней их общего сына. В иные времена… Сегодня же, несмотря на то что он все еще находил ее весьма соблазнительной, Филиппина занимала все его мысли. Он был влюблен так, как никогда раньше, и эта старая история не вызвала у него даже легкого сожаления.
В настоящий же момент он направлялся в жилище сира Дюма, чтобы повидаться с товарищами. Если эта ведьма сказала правду, возможно, когда-нибудь он сможет использовать этот факт в своих интересах.
Глава 22
— По-моему, все в порядке, милейшая Жерсанда, — сказала Сидония, сворачивая список ожидаемых расходов, который управительница замка разложила перед ней на столе.
Сидя бок о бок за столом в комнате их милостей, они вместе изучали цифры вот уже около часа. Солнце, проникая сквозь стекла, купало их в своих лучах.
— Как видите, не хватает молочных поросят. Принимая в расчет размах празднества и его продолжительность… Три дня — это не шутка!