— В добрый час! — Она криво усмехнулась. — Ты принадлежишь мне, мне одной.
— Я сделаю все, что захочешь, только не причиняй вреда Жаку! Ты знаешь, как сильно я его люблю, — взмолилась Сидония, придя в отчаяние от того, что ее тело и разум так реагируют на прикосновения этой бестии.
— Да-да, я знаю! Не затем ли я отняла у него супругу, чтобы ты смогла его заполучить?
Сидония закрыла глаза.
— Не обвиняй меня в этом преступлении! Если бы я знала, что ты задумала, я бы ни за что не позволила этому свершиться. Ни за что! Жанна была святой женщиной, она не заслужила того, что ты с ней сделала!
— Тебе ли на это жаловаться? — ухмыльнулась Марта. — Несмотря ни на что, она осталась жива, а ты наслаждаешься ее супругом! Все сложилось так, что лучше и желать нельзя. Для тебя…
Сидония ощутила позывы к рвоте.
— Каждый день я нахожу в тебе все больше ужасного и бесчеловечного, — прошептала она, не зная, обращается она к себе или к Марте.
— Дорогая моя, я такая и есть — ужасная и бесчеловечная. Хватит на сегодня! Надо подготовить тебя к бракосочетанию, колокола уже звонят, и окрестности кишат крестьянами. Они только и думают, как бы поскорее на-бить брюхо! И нотабли, [9] которых пригласил твой Жак, думают о том же!
В давящей тишине Сидония позволила ей оправить на себе платье, причесать, накрасить. Печаль ее исчезла под слоем притираний и красок. Иллюзия. Как случилось, что она себя возненавидела? И только с ним, Жаком де Сассенажем, она ощущала себя заново рожденной, забывала об иге этой ведьмы… Почему она так над ней издевается? Каждый раз, задавая этот вопрос, она наталкивалась на стену презрения.
— Твои страдания помогают мне жить, — обычно отвечала Марта с кривой усмешкой.
Но временами Марта менялась до неузнаваемости, посмотришь на нее — сама предупредительность и доброта.
Особенно в общении с детьми. Но это был всего лишь расчет, такие уловки помогали подавлять волю жертвы. Сколько раз, замечая эти кратковременные проявления «сердечности», Сидония вскоре узнавала о том, что по соседству произошла какая-то чертовщина? Она не могла простить Марте того, что та заплатила своре негодяев за то, чтобы те убили ее кузину Жанну. Когда Марта призналась в содеянном, Сидония попыталась покончить с собой, вскрыв вены. Но эта демоница нашла ее, истекающую кровью, на том самом месте, где, предварительно оскопив супруга, она отдалась сразу нескольким мужчинам.
— Я одна могу распоряжаться твоей жизнью и смертью, — сказала тогда горничная, беря ее на руки.
Через три дня рана на запястье зажила, не осталось даже шрама. Именно тогда Сидония осознала, насколько Марта могущественна. От нее ей не убежать. Хотя…
— Почему ты позволяешь? Ты ведь ничего не делаешь просто по доброте душевной. Почему позволяешь мне выйти за него, ты ведь так его ненавидишь? — спросила она, внезапно осознав это несоответствие.
Марта с безразличным видом поправила ее эннен.
— Я знаю, тебе это зачем-то нужно, — не сдавалась Сидония.
— Тебе тоже это нужно, вот и радуйся, что получишь желаемое. Возможно, это ненадолго, пригрозила горничная.
Сидония понимала, что больше ничего не узнает, но лучик надежды проник в ее душу. У Марты есть слабое место. Она еще не знала, что бы это могло быть, но, очевидно, ключ к разгадке был в их с Жаком браке.
Она встала и надела маску своей обычной веселости. В глазах зажглись огоньки, как было всегда, когда она думала о том, сколько радостей дарит ей ее возлюбленный, как бы дорого они ей ни стоили. Она была готова и выглядела роскошно, просто ослепительно. Осмелится ли она добавить к своему колье слезу Мелюзины, которую она, никому не сказав, велела оправить в виде кулона? «Нет, не стоит», — ответил ей внутренний голос. Этим секретом она поделилась только с Жаком. Марта ничего не знала ни о сне, ни о подземелье в Ля Рошетт, ни о видениях, которые посетили Жака до того, как он решил сломать печать на проклятой комнате. Неужели Мелюзина стала их тайной союзницей? Эта мысль придала ей сил. Невзирая на свои нечеловеческие способности, Марта не умела предвидеть будущее и читать мысли. Немного терпения и хитрости, и она, Сидония, найдет способ избавиться от ее ига. Она направилась к двери. Марта открыла ее перед ней, став в одно мгновение почтительной, какой и должна быть горничная. Сколько притворства… Сколько лжи… Если бы Сидония не боялась так за свою семью, она бы во всем призналась Жаку. Но нет… Не сейчас… Походкой королевы она вышла из комнаты.
Во дворе, у подножия лестницы, ведущей в донжон, ее ждали дети, а за ними стояли обитатели замка. Она вышла под их приветственные крики, жалея о том, что нет в живых отца, который повел бы ее к алтарю. К черту все правила… Ей скоро исполнится тридцать девять, и мужчина, которого она любит больше жизни, ждет ее под раскидистым дубом. В сопровождении детей она направилась к нему со счастливой улыбкой на устах. Только это имеет значение…
Между зубцами крепостной стены, свесив ноги и зажав в руках шапки, сидели несколько крестьян. Они внимательно и молча наблюдали за происходящим. Приветственные крики доказали Сидонии, что она искренне любима своими серфами. [10] Они признали ее своей госпожой, как только она поселилась в замке. Госпожой наравне с Жанной и Жаком. По их разумению, она была одной из Сассенажей. Они не понимали, в чем суть межсемейного союза. С первого дня она стала частью их жизни, поэтому ничего удивительного не было в том, что они так радовались. Радовался и аббат Венсан, ожидавший ее со слезами на глазах и библией в руке. Отъявленный плут, он пытался стать наемником, но не преуспел на этом поприще и решил податься в церковники, чтобы спастись от виселицы. Одна лишь Сидония знала о его прошлом, ведь он был товарищем по оружию одного из ее любовников. Они встретились снова, когда он стал священником местного прихода. Она дала ему понять, что не выдаст его тайну. С тех пор он боготворил ее, как служитель церкви боготворит святую, и уважал, как грабитель уважает доступную женщину. Но он бы скорее позволил прибить себя гвоздями к позорному столбу, чем в этом признаться. Рядом с отцом Венсаном под цветочными гирляндами стоял Жак и смотрел, как она идет к алтарю. Она знала, что он очарован ее красотой. Любовался бы он ею, если бы знал, какие дьявольские снадобья помогают сохранить ей эту красоту? Проходя мимо рядов скамеек, она прогнала от себя эту мысль. Сотня гостей… Богатые дворяне и мелкопоместные, кузены и кузины, соседи, друзья. Времени было мало, поэтому Жак сумел оповестить о грядущей свадьбе лишь тех, кто жил недалеко. Сидонию это вполне устраивало. Но ей не хотелось на них смотреть. Потом, позднее… Задержаться взглядом на их улыбающихся лицах означало бы утратить частичку картины, которую она хотела навсегда запечатлеть в своей памяти: светящийся радостью взгляд возлюбленного, рука, протянутая ей навстречу, величественная осанка, подчеркнутая свадебным нарядом, цвета которого — пурпурный, бежевый и золотой — сочетались с цветами ее платья.
О ней и только о ней она будет думать! О любви, огромной любви, которой он ее одаривает…
— Она великолепна! — восторженно отметила Альгонда, стоявшая поодаль, в толпе слуг. К ней только что протиснулся Матье.
— Ты намного красивее. И, Богом клянусь, твое платье так подчеркивает твои прелести, что я бы с удовольствием его с тебя сорвал! — прошептал он ей на ушко, вертясь на месте в надежде облегчить положение члена, который, реагируя на его воодушевление, занимал теперь больше места, чем ему было отведено.
Но не мог же он, находясь в толпе, залезть рукой в штаны, чтобы уложить его поудобнее! Вдобавок ко всему он не мог отвести взгляд от корсажа Альгонды, и это совсем не способствовало усмирению бунтующей плоти. Поэтому он не заметил, что Альгонда смотрит уже не на Сидонию, которая подошла к алтарю. Не будущая госпожа Сассенаж вызывала восхищение девушки, а Филиппина, затмевающая кузину своей ослепительной красотой. Несмотря на испытываемое волнение, Альгонда спрятала в ладошке зевок. Этой ночью она снова спала всего пару часов.
Удивительно, что она вообще держится на ногах, — за эти дни, проведенные в бесконечной беготне, она смертельно устала, да еще эта беременность… Или опухоль? По правде говоря, она не знала, как правильно называть нечто, еще не заметное под платьем, но уже растущее в ней. Она прогнала от себя эти мысли, и тут ей пришло в голову, что именно нервное напряжение давало ей силы бороться с трудностями. Надолго ли ее хватит? Стоило ей этой ночью погрузиться в сон, как перед мысленным взором замелькали картины — странные, приводящие в замешательство. Она увидела себя, изнемогающую от желания, в объятиях Ангеррана. Через мгновение перед ней появился во главе банды грабителей Матье с ужасным шрамом возле правого глаза, хладнокровно всаживающий нож в живот какого-то торговца. Альгонда внезапно проснулась. Она дрожала от ужаса. Пусть это будет просто ночной кошмар! Но ужасы продолжали блуждать в ночной темноте вокруг нее. Картинки сменяли одна другую, как будто все это и правда происходило с ней. Вот она увидела незнакомца со смуглой кожей на Филиппине, потом мальчика, тело которого до самых глаз было покрыто волосами такого насыщенного голубого цвета, что, казалось, это отражается само небо. Потом вокруг мальчика забурлил поток крови и унес его. Вместо него появились тучи — кривляющиеся, странной формы… Они следовали по пятам за всадницей, юной девушкой с колчаном стрел на спине, несущейся галопом к странного вида горам, похожим на нагроможденные друг на друга конусы с плоскими вершинами. У подножия гор стоял мужчина в белой тунике и с золотой короной на голове. И вот снова Матье, дерущийся с Ангерраном, но совсем не так, как в детстве. Мечи их перекрещиваются под стального цвета небом, лица обоих искажены ненавистью. Потом снова какой-то мужчина, стоящий