Кельвин Сирли на пару с белым орком устроили пир жестокости. Человек, видевший будущее, недосягаемый и вездесущий, отнимал жизни так ладно и легко, что его убийства перетекали одно в другое словно единственное долгое, непрекращающееся движение. Маргу таким изяществом не обладал, — он просто набрасывался, откусывал части тел и двигался дальше, равнодушный к оружию, пытавшемуся оцарапать его шкуру.
Надо всем с высоты гулгома стояла Самшит вместе с Пламерожденными. Святая мать молилась о скорейшей победе, но невнимательно, запинаясь, — она пыталась разглядеть в гуще мельтешивших тел выгоревшую на солнце голову. Наконец ей удалось найти взглядом окровавленное лицо, дева испугалась. Кельвин же, утёрся и прокричал:
— Уходите дальше! Дальше!
Погонщики гулгомов заставили тех шагать, стрельба продолжалась ещё некоторое время, но вскоре стихла, как и сама битва. Враги поняли, что дело их обречено, визжа и стеная они бросились в разные стороны, а в погоню бросились только два наёмника.
— Хиас, догони её и охраняй!
— Куда вы, господин Сирли?
— Если они выживут, приведут новую ватагу, язви из души! Мы вырежем всех до одного!
Пророк Элрога наконец смог отпустить дыхательный ритм, который поддерживал всё то время. Он задышал тяжело и жадно, с шумом, опёрся на собственные колени, ощутил сколь стремительно выступал на лице пот. В его годы практиковать Семь Дыханий было уже совсем непросто. Хиас стоял среди мертвецов на пропитанной кровью земле, с окровавленным ножом, сам весь в эссенции жизни. Его братья помогали раненным и ловили козерогов, успевших разбежаться, пока предводитель рассматривал застывшие маски смерти.
Люди, вот кто напал на караван, ватага одичалых, едва хранивших схожесть со всем остальным человечеством, варваров. Звериные шкуры поверх голых тел, покрытых уродливыми татуировками; старые рубцы на местах отрезанных носов и ушей, выжженные глазницы, рисунки из шрамов и прочие ритуальные символы доблести. Короткая и тяжёлая битва унесла жизни десятков молодых и старых.
— Погибшие вне света Элрога, я скорблю по вас.
Братья Звездопада вскоре догнали отошедших гулгомов и двинулись подле. Караван старался отойти от места битвы так далеко, как позволяло время. Когда совсем стемнело, монахи стали обустраивать ночную стоянку. Всё ещё ждавшие нападения, они разносили костры во все стороны, образуя световой периметр, а сами прятались в темноте, чтобы увидеть врага первыми, но не выдать себя.
Гулгомы тем временем опустились на колени, подогнув голени и стопы под себя, и тем самым образовали три укрытия для людей. Вместо стен между каменными колоннами были натянуты войлочные отрезы, защищавшие от ветра. Внутри положили раненных братьев, за которыми начался уход; тех же, кто погиб в бою, уложили чуть в стороне и стали омывать.
Самшит спустилась сначала к живым, помолилась с ними и для них, прося у бога покровительства отважным сердцам. Затем она перешла к покойникам и положила поперёк четырёх почти остывших тел Доргонмаур, — в знак высочайшей признательности. Отпуская слёзы, она прочла хвалебное напутствие и лица живых братьев озарились улыбками, ведь души покойников теперь пребывали в божественном огне.
Свершив подобающее, дева смогла вернуться к волнениям по Кельвину, что скитался теперь где-то в ночи. Охота затянулась до полной темноты, однако к каравану они с Маргу вернулись победителями.
— Дикие племена, госпожа моя, — молвил наёмник устало, весь перепачканный, — бич Созе.
Он появился перед девой прежде чем успел смыть с себя запёкшееся бурое месиво и теперь сам походил на отродье ночи.
— Я не сразу поняла, что это были люди, — призналась она.
— Увы, так и есть. Ещё одна загадка гор, как они не вымерли за тысячи лет? Дикие, лишённые медицины, ремёсел, сражающиеся украденным оружием, кормящиеся разбоем, воровством и порой даже человечиной, но всё равно живые. Хм. Должен сказать, Хиас, ты хорошо подготовился и твои люди не подвели.
— Таков наш долг.
— Скажи, не повествовал ли тебе Элрог о том, что нас ожидала такая опасность?
— Нет, увы, — взглянул из-под бровей звездолобый.
— Разве же не пророк ты?
— Пророк. Всего лишь.
— Всего лишь?! — хмыкнул галантерейщик подозрительно.
— Всезнающ только бог, — сказала Верховная мать, ощутившая, что в сердце милого Кельвина вновь зарождалась вражда, — пророку ведомо то, что должно. Сегодня Пылающий был с нами, направлял клинки своих детей и забрал к себе всего четверых, да будут души их согреты божественным пламенем в вечности.
Тихий хор братьев поддержал её.
— Теперь мы сложим костры и проводим их, — я сказала! Кельвин, поучаствуете?
Наёмник, который желал только отмыться, хорошо поесть и улечься спать, встретившись со взглядом прекрасных очей, не смог воплотить нехитрые желания. Разве что омыть лицо. Самшит увлекла его за собой, позабывшего усталость, и при свете застеклённых ламп он шарил по лесу, собирая, а то и рубя ветки. Выбрав место близ бивака, элрогиане сложили жёсткое ложе для тех, чей сон был вечным, и под молитвенный гимн, зажгли его, выдав караван всем на сотни лиг округ. После живые вернулись к малым кострам и продолжали прощаться с ушедшими в мыслях.
* * *
Путешествие продолжилось на следующий день и скоро стало понятно, что лето в горах всё-таки существовало. Оно поднялось с равнин, нагнало и обогнало караван, а потом весь мир зацвёл невероятными красками. Леса уступили лугам, в тёплый воздух поднялись прекрасные бабочки и стаи кровожадного гнуса; овечьи отары белели на сочной зелени, мир стал казаться добрее. Караван двигался мимо старинных дозорных башен, запиравших пути в ущелья, либо стоявших на страже горных поселений, гномы-скиартмары продолжали показывать путь.
Однажды по правую руку появился холм, на котором высился город, каких прежде путешественники не видели. Множество одинаковых домов с островерхими крышами стояли на его склонах, почти лишённые окон, погружённые в полную тишину. В основании холма виднелись тёмные зевы проходов, не забранных вратами, место казалось пустым, но чистым, будто его только что покинули.
Самшит, которая находила удовольствие в созерцании красот и проводила много времени вне юрты, обратилась к наёмнику:
— А здесь кто живёт?
— Здесь? Хм. Сейчас мы идём по местам, где многие тысячи лет обитает народ халанов. Они и построили этот город, но не для жизни, а для смерти. Это склепы, госпожа моя. И холм — тоже не холм, а многокамерный курган, в котором покоятся халанские багатары и алдары, — древние князья и более молодые аристократы, то есть.
Дева узрела город в новом свете, более холодном и чужом тому тёплому дню.
— Вы были там?
— В этом городе мёртвых? Нет, но был в другом. Халаны живут во многих частях Драконьего Хребта.
— И что… что там внутри?
Наёмник дёрнул щекой. Воспоминания были старыми, подёрнутыми патиной времени, однако цепко держались в голове. Именно эти воспоминания он сохранил хорошо.
— Меня там встретила мёртвая женщина, прижимавшая к груди мёртвого младенца.
Такого первожрица ожидать никак не могла. И она, и её свита, пребывавшая на спине гулгома, обратили пристальные взгляды на одноглазого. Светлые волоски на шоколадной коже Самшит приподнялись.
— Я восхитился тогда, ведь она пришла туда сама, пришла вместе со своим чадом и приняла смерть, потому что решила соблюсти положения адата пока владела собой.
— Но как это произошло? Как и почему она там умерла?
— Заразилась чем-то неизлечимым, судя по следам на мумифицированной коже, — просто ответил Кельвин. — Горянка поняла, что они с ребёнком больны и могут распространить заразу на других людей. Вместо этого она пришла в город мёртвых, села там среди мертвецов на каменную скамью, убаюкала малыша в последний раз и закрыла глаза.
Кельвин Сирли глубоко вздохнул и замолчал. Никто не нарушал его задумчивости, пока наёмник не обронил:
— Я хотел бы так умереть.
Рот Самшит приоткрылся от удивления.
— От морового поветрия?!
Наёмник вздохнул.
— Нет, госпожа моя, не о том речь, совсем не о том.
Он не мог не заметить вскоре, что дева время от времени поглядывала на город мёртвых и тогда мимовольно прижимала руки к груди, обнимала сама себя как от зябкости. Такая милая, такая трогательно хрупкая, хотя и сильная как бушующее пламя. Кельвин восхищался ею.
— Дети огня, вы живёте во свете и тепле, точно знаете, что не станете лежать в тёмном склепе сотни лет после смерти. О нет, вы поднимитесь в небеса пеплом и навсегда освободитесь. Представляя иссушенные мощи за теми стенами, вы думаете, что они заперты там навечно, обречены гнить в темноте, сокрытые от всего мира и от света вашего бога. Эта мысль вселяет в вас леденящий ужас и неиссякаемую скорбь.
Одноглазый наёмник прочёл мысли Верховной матери так точно, что она лишилась дара речи. Пожалуй, только теперь юная дева впервые разглядела за хищной красотой мужчину вдвое более старого, чем она; мужчину, который прожил две её жизни, вдвое больше видел, вдвое больше понял и теперь мог позволить себе смотреть на юницу как на дитя. Но не позволял.
— Перед тем как принять миссию, я попытался узнать, на кого буду работать. Немного прочёл о культе бога-дракона, о жрецах древнего Грогана, о вашем культе тоже. Как получилось, госпожа моя, что огромный культ погиб вместе с империей, а крохотная женская секта выжила и процвела?
Он хотел увести её мысли от склепов, а она и рада была позволить. Мессианство являлось второй натурой Самшит, о боге Верховная мать могла говорить бесконечно.
— Я польщена, но должна сказать, что вы копнули неглубоко.
— Каюсь, учился махать длинными ножами, а не смахивать пыль с древних манускриптов.
Самшит это показалось милым.
— Что ж, важный вопрос требует обстоятельного ответа. Начало Драконьим Матерям было положено задолго до конца Гроганской эпохи, наоборот, — у её истоков, в тайне. Наш путь указала нам сама Ирэлан Чистейшая.