Кельвин облизал пересохшие на морозе губы, вспоминая копии старинных рукописей, которыми полнилась библиотека главного оплота Безумной Галантереи. Даже его порой заносило туда следом за неугомонной волшебницей Шираэн.
— Король, — имена им, — Завоеватель; Жнец, что скачет впереди, и Сеятель — за ним. В разные времена и у разных народов прозвища давались другие, но символы оставались неизменными: корона, знамя, коса, сума. Предводители Дикой Охоты: Хаос, Война, Голод и Мор.
Одноглазый наёмник мог лишь догадываться, услышал ли Хиас сказанное. Вероятно, тот был не в себе.
— Судя по тому, что мы с вами ведём беседу, с сердцем всё-таки обошлось.
— Боль сильная и острая, — ответил Хиас, — я упал. Помню, как дрожала земля под лапами и копытами ужасных скакунов. Помню, как подумал, — умираю. Всё, меня не будет, а мир останется, даже не заметив. Какую жалкую жизнь я прожил, как бесполезен был для своего бога, как горько быть мной… скорее умереть, скорее исчезнуть, чтобы не испытывать больше этого стыда! И вот тогда Он снизошёл. До жалкого меня. За что?
— Может, у него был небольшой выбор.
— Возможно.
— Значит, вы умерли, Хиас? И тогда…?
— Элрог указал мне путь, — просто ответил здвездолобый, глотнув из кувшина и покачнувшись. — Берег озера, ночь, женщину, которой я должен буду служить. Девятнадцать долгих лет. С тех пор я жил только ради часа нашей встречи, работал, не покладая рук, собирал последователей, деньги, связи, учился сражаться и учил сражаться младших братьев. Я готов исполнить предназначение и жажду этого больше, чем моё слабое тело жаждет пива.
Пустой кувшин улетел в воду, Хиас вытер губы тыльной стороной ладони.
— Допущу, — Кельвин чуть изменил позу, — но причём здесь я? Не единоверец, незнакомец, никто вам.
— У Него на вас есть план. — Взгляд элрогианина, хотя и чуть замутнённый, выражал неподдельное, религиозное почтение. — Более важный, чем на меня, господин Сирли. Деталей не знаю, но знаю точно, что обязан помогать вам защищать матушку. Вы исключительный в своём роде, — безбожник, служащий высшей цели. Хотя мотивы ваши и не питаемы возвышенным чувством веры, возвышенное чувство любви…
— Поостерегитесь, — глухо проворчал наёмник. — Мои бока уже не ноют, и я могу предпринять вторую попытку проучить вас, сколь бы неуместным это ни было здесь и сейчас, сколь бы сильно это ни расстроило Верховную мать. Заготовил дымы, пророк?
В Хиасе ничто не изменилось, его взгляд был всё также прикован к суровому лицу Кельвина, монах не чувствовал угрозы и сам не желал ею казаться. По крайней мере эль смыл с элрогианина ложную, вечно спокойную и благожелательную личину, обнажил человека смятённого, но искреннего.
— Раз уж я нарушил обет трезвости, следует насладиться этим впрок. Присоединяйтесь, господин Сирли, победить кувшин-другой я ещё смогу, но навоевать двадцатилетнюю норму в одно горло не выйдет.
Совершенно твёрдой походкой он отправился обратно в тепло таверны. Наёмник помедлил, вдыхая ледяной воздух и следя за тем, как мир заволакивало снежной пеленой.
— А какого, собственно, демона?
Перед тем как войти в «Под шевелящейся Плотвой», он расслышал отголосок далёкого воя, принесённый ветром.
///
Она летела над горами, раскинув крылья первородного пламени, свободная и счастливая. Летела там, где летали драконы — выше всего и вся. Самшит узнавала под собой долину реки Ступени Титана. Только никакой лестницы не было, вместо неё по дну ломаными изгибами текла река лавы. Берега чернели обсидианом, а леса давно отступили, оставив пепелища.
Самшит спустилась к Оку, где вместо вод плескалась жидкая кровь земли. В скалистых стенах, окружавших озеро, виднелись бесчисленные провалы, изрыгавшие серный газ и раскалённый дым. Длинные вереницы людей, гномов, иных, тянулись туда, закованные в цепи, а над ними возвышались могучие гиганты с антрацитовой кожей. Они скрывали свои лица под масками и без устали взмахивали многохвостыми плетьми. Каждое их касание оставляло на телах рабов пузырившиеся волдыри, порождало крики неистовых мучений.
В хлёстком свисте ударов, в уродливом танце тел, извивавшихся от боли ровно трупные черви, Самшит увидела страшные образы из собственного прошлого. Ткань сна была тонкой и податливой, не успела дева понять, что сотворила, как озеро лавы ушло в небытие вместе с горами и гигантами.
Вместо заснеженных хребтов мир захватили стены дворцов и башен, сложенные из чёрного и красного кирпича. Омут памяти Самшит возродил во всём его мрачном ужасе Зелос, — город работорговцев, древний как само время, видевший века императоров и века королей-купцов. На ставших детскими руках тяжкой ношей повисли кандалы, и как те несчастные допрежь, она сама медленно плелась, соединённая цепью с десятками других невольников. Шаг. Шаг. Шаг. Холод и скорбь топили её разум, нестерпимое желание найти маму затмевало собой весь мир, слёзы наворачивались на глаза. Но Самшит не плакала. Как бы плохо ни было, она не плакала, ибо часть её всегда помнила, что надсмотрщики бдят.
А ещё бдел Великий Наг. Бог-змей Зелоса оплёл каменными кольцами тела башен, взирал со стен кирпичных дворцов, видел всё и вся своими зачарованными глазами. Ни один раб не мог совершить проступок, надеясь на безнаказанность, Великий Наг бдел. Взор его вытравливал из Самшит память о прожитой жизни, отнимал её сущность, возвращая в тёмное и страшное детство. Она вновь оказалась совсем одна, среди больших и жестоких господ, она чувствовала на шее раны от волшебного ошейника. Тьма поглощала её…
— Не плачь моя малышка.
Её подняли, прижали к чему-то тёплому и мягкому, кандалы со звоном опали.
— Не плачь моя драгоценная, нечего больше бояться. Элрог с тобой и я с тобой, моя прелесть.
Нежные прикосновения утёрли слёзы на лице и Самшит осмелилась посмотреть на красивую женщину, которая улыбалась нежно.
— Пылающий любит тебя, моё дитя, какие чудесные глаза. Не бойся, ничего не бойся.
— Я хочу к маме…
Улыбка стала грустной.
— Теперь я буду твоей мамой, драгоценная, теперь я о тебе позабочусь.
Тёмный город растаял как дурное воспоминание, которым и был. Самшит вернулась в горы Драконьего Хребта, к Оку, наполненному лавой. Она получила себя обратно, всю себя без остатка, очистилась от яда страха.
— Посмотри, какая ты стала.
Рядом с Верховной матерью, на уступе, что она облюбовала, стояла Верховная мать. Инглейв предстала перед преемницей в платье обычной жрицы, — красно-оранжевом, лишённом богатых излишеств. Лицо было спокойным и умиротворённым, каким при жизни редко становилось. Инглейв всегда была живой и яркой, а если наставали тяжёлые времена, — яростной или мрачной как туча, но никогда она не знала безмятежности.
— Скучаю по тебе.
— Я тоже, моё сокровище.
Дева прижалась к названной матери, всеми силами стараясь этим объятьем навсегда перечеркнуть предыдущее, которое стало последним в мире яви. Она молча улыбалась и лила слёзы на плечо Инглейв, а та гладила названную дочь по спине, шепча слова успокоения и умиротворения. Отлучившись от источника любви, Самшит ещё раз оглядела предшественницу.
— Скажи мне честно теперь, откуда ты пришла? Из глубины моей внутренней раны, или…
— Это я, девочка. Не порождение безутешной совести, — я, истинная.
От радости Самшит задохнулась и не нашла слов. Во сне можно было испытывать все чувства кроме разве что удивления.
— Но как?
— Всё во власти Его и довольно этой твари водить тебя по снам, Элрог желает, чтобы отныне я защищала тебя здесь. Помни также, что на пути будут иные преграды.
— Укрепившись духом, преодолею, — ответила Самшит, не допуская слабости в мыслях и чувствах. — Он направит.
— Воистину так. Ступай в Синрезар и найди Дракона Нерождённого, исполни своё предназначение, сделай то, чего не смогла я.
Инглейв поцеловала девушку в лоб после чего стала тревожной, будто вспомнила нечто важное, о чём прежде неосмотрительно позабыла.
— Что такое?
— Времени мало. Я должна поведать тебе ещё об одном пока не поздно.
Женщина указала вниз, на гигантов, без устали размахивавших плетьми.
— Смотри, моя дочь, когда-то они были славным и мудрым народом гор, но к закату своей цивилизации стали служить губительной силе. Их соблазнили самым скучным, но чего сами они достичь не могли, тем, чего они не желали, пока шёпот не начал звучать в их сновидениях, — бессмертием. Ради него народ сей превратился в погонщиков рабов, злых и жестокосердных слуг, которые больше не могли умереть, хотя души их сгнили в час слабости.
Лик Инглейв всё сильнее искажался тревогой. Гиганты взмахивали руками, плети свистели, рассекая воздух, рабы выли от муки.
— Надо помочь истязаемым, — решила Самшит, расправляя огненные крылья.
— Им уже давно помогли, дочь моя.
Палец покойной первожрицы указал на небо. В том месте дымная пелена рассеялась, пропуская поток солнечного света, в котором парил некто. Он был далеко, но Самшит, пожелав, рассмотрела незнакомца в мельчайших подробностях. Мужчина преклонных лет, худой, но с гордой осанкой, суровым горбоносым лицом, украшенным синей бородой, усами и бровями. Носил он тоже синее, а ещё имел корону, плащ, посох, кольцо и гримуар. В глазницах старца пульсировали сгустки чистой магии, — индиговое сияние с проблесками бирюзы.
Он крикнул и всё мироздание отозвалось, задребезжало. С посоха сорвались голубые линии, поражавшие гигантов, валившие наземь и заставлявшие сотрясаться в агонии. Их могучая плоть обвисала на костях и рыхлела словно варёная, маски и плети срастались с ней, гиганты визжали и выли громче, чем их жертвы. Человек в небесах бичевал бичевателей плетью голубых молний, рокоча слова:
— БУДЕТЕ СТРАШИТЬСЯ СВЕТА СОЛНЕЧНОГО РОВНО ГНЕВА МОЕГО ВО ВЕКИ ВЕЧНЫЕ! ПРОКЛИНАЮ!
Тяжёлые колышущиеся фигуры, изуродованные проклятием, ползли и переваливались через края провалов, падали в глубины земли. Они не могли умереть, но и жизнь их отныне была одним лишь страданием. Вой тоски и плач из провалов всё звучал.