Когда началась суматоха, она ожидала колдовских огней, буйства стихии, волшебных духов, — всё то, что умели показывать Бергдис и Хейдрун. Но вместо этого в лагере завязался бой сотня на одного. Тогда девушка не понимала, что ей делать, оставаться во тьме или присоединиться? Она любила кровавую сечу, но сражаться вдвоём против сотни… ради кого? Незнакомого волшебника, который отчего-то даже магии почти не творит?
Но вскоре ладья сомнений разбилась об айсберги, ведь тёмного человека не убили. Такого Улва не видела никогда, лишь слышала в драпах о героях седой древности, воинах-полубогах, которые в одиночестве стояли против полчищ. Майрон Синда перебил большинство стиггманов, убил тёмного шамана, Кнуда Косолапого, — избранного берсерка Бьёрнегвари, а теперь он был там, в ночи, охотился на выживших. Ветер доносил до Улвы крики и запах жареной свинины, от которого рот наполнялся слюной.
Бродя по разорённому лагерю, орийка испытывала поочерёдно страх, сомнения и благоговейный трепет. Мысли противоборствовали в её голове, к чему та не была привычна. Думать должна конани! Улва должна рубить!
Крики вдалеке уже не звучали, и первая хирдквинне сорвалась с места. Она не желала быть застигнутой, хотя ничего плохого не делала… всего лишь следила за хозяином Ладосара без его ведома. Надо было скорее вернуться, однако ночь ещё не закончилась. В лесу, без костра, она, скорее всего, погибнет.
Спрятавшись на прежнем месте, Улва притихла. Она видела Майрона Синду, который возвращался в разорённый лагерь. Чародей казался усталым, но только казался, потому что, раскурив трубку, он стал собирать тела и забрасывать их внутрь драккаров. Майрон не пожалел времени и сил, даже тех, кого убил вдали от стоянки тоже притащил. Закончив, он развёл большие костры под днищами и вскоре на Безлюдном берегу воспылал погребальный костёр, которого ещё не видел мир. Вокруг стало светло будто днём и жарко как в кузнечном горниле, Улва испугалась, что её заметят, но этого не случилось.
Майрон стоял очень близко к огню, так близко, что его кожа должна была идти волдырями и слезать с жарящегося мяса, но и этого не случилось. В определённый момент он взял долгий меч, с которым пришёл, меч Кнуда Косолапого и его же кольчугу. Со всем этим чародей побрёл прочь и уже не вернулся.
Улва не шевелилась до самого утра. Когда солнце заглянуло на Безлюдный берег, драккары, ставшие одним громадным костром, ещё не погасли. Она поднялась с лицом облезшим от жара и болью в глазах. Девушка нашла путь наверх с пляжа, углубилась в леса. Ей предстоял тяжёлый путь назад, который никто кроме Улвы не смог бы осилить за один день. Через некоторое время хирдквинне почувствовала нечто неладное.
Она всегда хорошо умела находить пути. На охоте, во мраке, по запаху или току воздуха Улва понимала куда идти. Все удивлялись её способности чувствовать стороны света и расстояния, она никогда не терялась и не плутала. Но вот это случилось. Улва точно знала, куда должна следовать, где было поселение ориек, где были стороны света, однако уже несколько раз они как будто поменялись местами. Хирдквинне просто понимала вдруг, что бежит не на юг, а на запад или на восток. Остановившись на крошечной поляне, северянка отдышалась и перекинула из-за спины топор.
— А ну покажитесь! — закричала она. — Хотите драться — я здесь, угощу железом! Но водить себя кругами до изнеможения не позволю! Выходите, иначе, клянусь копьём Феринии, я начну рубить деревья и устрою такой пожар, что ваших слёз не хватит его тушить! Ну!
Лес вздохнул. На поляне стало темнее, — во всех просветах между деревьями в мгновение ока появились огромные фигуры. Может быть, они и прежде там были, а теперь лишь сбросили чары незримости. Фигуры походили на заросшие валуны, круглые и вытянутые; переплетения трав, корней, мхов и зеленоватой шерсти скрывали детали, но сквозь волосы пробивался свет огромных глаз и торчали вперёд длиннющие носы.
— Я так и знала! — расхохоталась Улва, чувствуя сердцем радость и страх единовременно. — Лесные тролли!
— Она знает, — заговорили носатые великаны тихо, — знает, знает, она знает…
— Чего вам надо?! — Когда Улва не могла решить, что делать, она могла только наступать. — Хватит путать мою дорогу, а ни то я вам…
Взгляды горевших глаз с любопытством следили за крошечной человеческой самкой, троллям стало воистину интересно, что такого она могла сделать. Несомненно, сталь и железо вселяли в них беспокойство, однако единственного топора было маловато для весомой угрозы.
— Как твоё имя, дочь рода человеческого?
Улва не поняла, кто из троллей задал вопрос. Голос проистекал отовсюду сразу.
— Так я вам и сказала! Назовите лучше свои имена! Назовите и поклянитесь именем Ютула и Гудрун, что они настоящие!
— Она умна. Она знает. Она хорошо воспитана.
— Хватит! Чего вам надо?! — разозлилась Улва, чтобы отгородиться от страха.
— Мести.
Улве показалось, что сейчас великаны нападут, так воинственно те вскинули сжатые кулаки.
— Нам нужна месть, дочь рода человеческого.
— Мы с вами не в ссоре!
— Мы тоже не в ссоре с людьми Оры. Мы желаем мстить не вам, а сварди[75] Майрону Синде. Смерть ему!
— Он… сварди?!
— Огнедышащий человек, помеченный Хаосом, мертвец, который несёт беды живым. Берегись, дочь рода человеческого, всё, чего коснётся сварди, обречено на погибель. Освободи от него наш остров, и мы отблагодарим тебя.
— Но что он вам сделал?
— Сварди убил нашего короля, его жену, всех его братьев и детей. Убил и заставил нас отдать свои имена под страхом смерти. Теперь цареубийца правит нами. Месть!
Улва опустила топор.
— Ты видела, что творилось на берегу этой ночью, дочь рода человеческого. Мы тоже видели из леса. Хаос, смерть, разрушение. Та же участь постигнет и вас, людей с Оры.
— Он защищал нас!
— Он защищает только себя и своего ученика. Он прячется от последствий своих злодеяний. Как только мальчик покинет остров, сварди убьёт вас, чтобы сохранить тайну убежища. Не дай ему сделать это, дочь рода человеческого. Избавь нас от Майрона Синды, а мы наградим твой народ, клянёмся перед Ютулом и Гудрун!
Улва говорила с лесными троллями ещё некоторое время, но никаких обещаний не давала. Затем, когда они растворились среди деревьев, орийка не прошла по тропе и нескольких минут, как выбралась прямо к поселению своего клана.
* * *
Первая хирдквинне предстала пред своей конани и рассказала обо всём, что увидела на Безлюдном берегу, а также о том, что случилось в лесу.
— Они поклялись именами богов, что если мы избавим остров от Майрона Синды, то сможем сами жить на Ладосаре. Они сказали, что лес даст нам всё необходимое: пищу, одежду, дерево для кораблей. Лес уступит нам землю под пашни, если мы захотим растить хлеб или пасти скот. Злата не обещали, но сказали, что в скалах много железа, меди, олова и каменного угля. Всё это станет нашим если…
— Не надо повторяться, Улва, я и с первого раза всё услышала.
— Конани, — девушка тупо уставилась в точку чуть левее лица своей госпожи.
Йофрид сидела на грубо сколоченном стуле перед грубо сколоченным столом. Одной рукой она подпёрла щёку и застыла так, не дыша. За креслом ссутулились две шаманки, как две огромные белые птицы. Они тоже не шевелились, склонили головы друг к дружке и беззвучно переговаривались мыслями.
— Вот что, ступай пока. Ничего не делай, только ешь и отдыхай. Если понадобишься, пошлю за тобой.
Улва подчинилась приказу неохотно. Живот требовал пищи, голова нуждалось в сне, однако сердце жаждало понятных и твёрдых приказов. Больше многих иных она ненавидела сомнения и неопределённости, тяготела к быстрым решениям. И всё же надо было отдохнуть.
Наевшись при кухне так, что надулся живот, первая хирдквинне добрела до своей кровати и потеряла сознание, лишь только упав на старые шкуры.
* * *
Проспала она почти сутки, а поднявшись во втором предутреннем часу[76], пошла к ручью мыться, — всякому пренебрежению чистотой был предел.
Раздевшись на берегу, Улва ступила в холодную по утру воду, не морщась, улеглась на скользкие камни и пролежала так пока весь воздух не вышел. Потом она построила маленькую запруду у берега, куда сбросила грязную одежду и начала скрести себя пенным камнем.
На Оре купание являлось священным действом, которое оправлялось во славу богини каждый Фериндаг[77]. Тогда люди меняли грязное на свежее, скребли себя в натопленных парных, вымывали из волос вшей, чтобы потом красиво расчесаться. Сначала всегда мылись мужчины, пока женщины ухаживали за оленями, бронёй и оружием. Когда уже орийки приходили мыться, парные были прибраны и растоплены для них, а мужчины отправлялись готовить для жён пищу.
Улва с детства не любила мыться со всеми, ещё с тех пор, как за её чистотой следила мать. Будучи ребёнком, она замечала, как сильно отличалась от народа Оры. Другие замечали тоже. Мать и остальные были светлыми, либо рыжими, Улвы же голова сверкала как крыло южного ворона. В эти волосы можно было смотреть ровно в зеркало. Глаза девочки тоже заставляли ориек отводить взгляды, «чтобы душу не затянуло в эти тёмные омуты».
Люди севера очень любили красоту, однако недостаток её связывали с дурной судьбой и неприязнью самих богов. Будто этого было мало, брови Улвы со временем почти соединились, а зубы всегда старались расти кто как, лишь бы не ровно. Взрослые вечно сторонились её, дети — задирали скопом, и некоторое время маленькая девочка не понимала, почему? Отец был неразговорчивым, хотя и заботливым, но даже люби он издавать звуки, чему может научить орийскую девочку отец? Брить ноги? Что до матери, — той почти всегда было недосуг и, если Улва пыталась привлечь к себе внимание, получалось так, словно она путалась под ногами.