Я отвесил ей еще один почтительный поклон.
– Прошу прощения, что огорчил вас, сударыня.
Повернулся и пошел прочь, туда, где сидел Убийца Светоча. Я уселся рядом с ним, как будто мы были двое обвиняемых, ждущих приговора.
– Хотите, зашью? – предложил Аль-Сорна, видя, как я зажимаю кружевным платком рану на щеке. – А то шрам останется.
Я покачал головой, глядя, как госпожа Эмерен усаживается на противоположной стороне первого ряда, старательно избегая встречаться глазами со мной.
– Я это заслужил.
Щит появился немного погодя. Он возглавлял отряд матросов с копьями, которые быстро разошлись в разные стороны и встали кольцом вокруг арены. Щит, несомненно, стремился к тому, чтобы его мщение осуществилось без вмешательства со стороны толпы, которая теперь начала заполнять места. Настроение людей было скорее напряженным, нежели праздничным. Немало глаз впивалось в спину Аль-Сорне, однако улюлюканья и брани слышно не было, и я задался вопросом, не приложил ли Щит особые усилия для того, чтобы это событие имело хоть какое-то подобие цивилизованности.
«Что за дурацкая комедия! – подумал я. – Помиловать человека за преступление, которое он действительно совершил, чтобы он мог быть наказан за то, к чему он не имеет отношения».
Последними явились владыки кораблей, восемь человек средних либо пожилых лет, в нарядах, которые, очевидно, почитались роскошными тут, на островах. Это были богатейшие люди архипелага, вошедшие в правящий совет благодаря числу кораблей, которыми владели: уникальная форма правления, которая, однако же, на удивление неплохо действовала на протяжении четырех столетий. Они заняли свои места на длинном мраморном возвышении в дальнем конце арены. Для них там заранее были поставлены восемь высоких дубовых кресел.
Один из владык кораблей остался стоять. То был жилистый мужчина, одетый скромнее прочих, однако на обеих руках у него были перчатки из мягкой кожи. Я почувствовал, как Аль-Сорна рядом со мной шевельнулся.
– Карваль Нурин, – сказал он.
– Капитан «Красного Сокола», – вспомнил я.
Он кивнул.
– Похоже, за кусок лазурита можно купить много кораблей.
Нурин дождался, пока уляжется шум толпы, на миг задержал свой бесстрастный взгляд на Аль-Сорне и заговорил:
– Мы явились, дабы присутствовать при разрешении вызова на поединок. Совет владык кораблей официально признает, что вызов этот был честным и законным. Никто не будет наказан за кровь, пролитую в этот день. Кто выскажется за бросившего вызов?
Вперед выступил один из моряков Щита, крупный бородатый мужчина в синей головной повязке, обозначающей его ранг первого помощника.
– Я, господа.
Нурин перевел взгляд на меня.
– А за вызванного?
Я встал и вышел на середину арены.
– Я.
Лицо Нурина на миг утратило свое бесстрастие, когда я пренебрег вежливым обращением, однако он продолжал, все так же невозмутимо:
– Закон требует, чтобы мы осведомились у обеих сторон, нельзя ли уладить дело без кровопролития.
Первый помощник заговорил первым. Он говорил громко, обращаясь скорее к толпе, нежели к владыкам кораблей.
– Бесчестье, нанесенное моему капитану, слишком велико. И, хотя по натуре он человек мирный, души его убитых родичей вопиют, требуя справедливости!
Я оглянулся на Аль-Сорну – он смотрел в небо. Проследив направление его взгляда, я увидел кружащую птицу, морского орла, судя по размаху крыльев. Орел парил и кружил в безоблачном небе, в потоках теплого воздуха, поднимающегося от утесов, далекий от всего этого, от нашего грязного прилюдного убийства. Потому что теперь я понимал, что это будет убийство, что справедливости тут ожидать не приходится.
– Сударь! – резко воскликнул Карваль Нурин: он явно был раздражен.
Я проводил взглядом орла: он сложил крылья и спикировал куда-то за утес. «Красиво…»
– Давайте уже покончим с этим, – сказал я, повернулся и, не оглядываясь, пошел обратно на свое место.
Когда я вернулся на место, на лице Аль-Сорны было странное выражение. Быть может, его позабавило мое нежелание участвовать в этом фарсе. Позднее, когда я позволял себе поддаться иллюзиям, мне временами казалось, будто в его взгляде было даже некое восхищение, малая толика уважения. Но это, конечно, чушь.
– Бойцы, займите свои места! – распорядился Карваль Нурин.
Аль-Сорна встал, взял в руки свой ненавистный меч. Положив руку на рукоять, он слегка замялся, я увидел, как дернулись его пальцы, прежде чем он вынул клинок из ножен. На лице его теперь не было и тени усмешки, темные глаза словно впивали блеск стали, сверкающей на солнце, и лицо сделалось непроницаемым. Секунду спустя он положил ножны рядом со мной и вышел на середину арены.
Щит тоже выступил вперед. Сабля его была обнажена, белокурые волосы собраны на затылке и перехвачены кожаным шнурком, и одежда самая простая, моряцкая: холщовая рубаха, замшевые штаны да крепкие кожаные башмаки. Но, как ни проста была его одежда, выглядел он в ней, точно принц, без труда затмевая все роскошество владык кораблей. Он излучал суровое благородство и телесную крепость, лев, ищущий отмстить за свою убиенную гордость. Вся веселость, которую он демонстрировал в гавани, бесследно развеялась, и на Аль-Сорну он смотрел с холодной, хищной расчетливостью.
Аль-Сорна встал напротив, бестрепетно встретил взгляд Щита, проявляя все ту же естественную неспособность позволить себя затмить. Он стоял с опущенным мечом, расставив ноги на ширину плеч и слегка пригнувшись.
Карваль Нурин вновь возвысил голос:
– Начинайте!
Это произошло едва ли не прежде, чем смолк голос Нурина, столь стремительно, что я, как и вся толпа, не сразу осознал, что случилось. Аль-Сорна устремился вперед. Мне прежде не доводилось видеть, чтобы человек двигался так: точно орел, пикирующий с утеса, точно косатки, хватавшие лосося, когда мы выходили из Линеша – стремительное, неуловимое для глаза движение, и короткий взблеск металла.
Должно быть, сабля Щита была выкована из хорошей стали, судя по тому, с каким чистым звоном она откатилась прочь по арене, оставив его безоружным и беззащитным.
Тишина воцарилась гробовая.
Аль-Сорна распрямился и улыбнулся Щиту угрюмой усмешкой.
– У вас хват неправильный.
Лицо Щита на миг исказилось не то от гнева, не то от страха, но он тут же взял себя в руки. Он стоял и молчал, ожидая смерти и не желая молить о пощаде.
– У вас дома было очень весело, – сказал ему Аль-Сорна. – Когда ваш отец возвращался с далеких берегов с подарками и рассказами о своих приключениях, вы с братьями собирались вокруг него и слушали, слушали, мечтая поскорее вырасти и упиваясь его любовью. Но он вам никогда не рассказывал об убийствах, которые он совершал, о честных моряках, которых швыряли акулам с палубы их собственных кораблей, о женщинах, которых он насиловал во время набегов на южные берега Королевства. Вы любили своего отца, но вы любили ложь.
Щит осклабился в свирепой, звериной гримасе.
– Кончай уже!
– Это не ваша вина, – продолжал Аль-Сорна. – Вы были всего лишь мальчишкой. Вы ничего не смогли бы поделать. И правильно сделали, что сбежали…
Тут-то выдержка Щита разлетелась вдребезги. Яростный рев вырвался у него из груди, и он ринулся на Аль-Сорну, пытаясь схватить его за горло. Северянин пропустил его мимо себя и открытой ладонью ударил Щита в висок. Щит рухнул на арену и остался лежать недвижно.
Аль-Сорна повернулся и пошел на свое место. Взял ножны, спрятал меч. Толпа лишь теперь зашевелилась. Большинство были просто изумлены, но тут и там чувствовался гнев, и я знал, что гнев будет нарастать.
– Бой не окончен, господин Ваэлин! – крикнул Карваль Нурин, перекрывая нарастающий гам.
Аль-Сорна повернулся, подошел туда, где сидела госпожа Эмерен. Она застыла в шоке и разочаровании.
– Сударыня, вы готовы покинуть этот остров?
– Вы бились насмерть! – крикнул Нурин. – Если вы оставите противника в живых, он будет навеки обесчещен в глазах всех островов!
Аль-Сорна отвернулся от госпожи Эмерен, отвесив изящный поклон.
– «Обесчещен»? – переспросил он у Нурина. – «Честь» – это всего лишь слово. Его нельзя есть, нельзя пить, и все же, где бы я ни был, люди беспрерывно толкуют о чести, и для всех слово «честь» значит что-то свое. Для альпиранцев «честь» – это долг, ренфаэльцы полагают, будто честь – то же самое, что отвага. Тут, на островах, «честь», судя по всему, означает убить сына за преступление, совершенное его отцом, а потом прирезать беспомощного человека, если представление пойдет не по плану.
Как ни странно, но, стоило ему заговорить, как толпа смолкла. Голос его был не особенно громок, однако амфитеатр без труда доносил его до всех присутствующих, и их гнев и неутоленная кровожадность почему-то улеглись.
– Я не стану просить прощения за деяния своего отца. И раскаяния я не испытываю. Он сжег город по велению своего короля, он поступил дурно, но я тут ни при чем. В любом случае, если вы прольете мою кровь, это никак не скажется на человеке, который мирно скончался три года тому назад в своей постели, в присутствии жены и дочери. Как можно отомстить трупу, который давно уже предан огню? Теперь отдайте мне то, за чем я явился, или же убейте меня, и покончим с этим.
Я невольно перевел взгляд на охрану с копьями. Они неуверенно переглядывались и настороженно посматривали на толпу, которая теперь растерянно роптала.
– Убейте его!!!
Это крикнула госпожа Эмерен. Она вскочила на ноги и шагала к Аль-Сорне, тыкая в него пальцем и рыча:
– Убейте этого дикаря, этого убийцу!
– Ты здесь не имеешь права голоса, женщина! – сурово одернул ее Нурин. – Это мужские дела.
– Мужские?! – она повернулась к Нурину и расхохоталась хриплым, почти истерическим смехом. – Единственный мужчина, что здесь есть, лежит без сознания, оставшись неотмщенным. Я называю вас трусами! Бесчестные подлые пираты! Где же справедливость, которую мне обещали?