– Тебе обещали поединок, – ответил ей Нурин. Он долго смотрел на Аль-Сорну, потом поднял взгляд на толпу и провозгласил: – И поединок окончен! Да, мы пираты, ибо боги даровали нам все моря как охотничьи угодья, но боги же даровали нам и закон, по которому мы правим этими островами, а закон остается законом всегда, или он утратит силу. По закону Ваэлин Аль-Сорна объявляется победителем в этом поединке. Он не совершил никакого преступления перед островами и потому может свободно их покинуть.
Он снова обернулся к госпоже Эмерен:
– Да, мы пираты, но не бесчестные и не подлые. Вы, сударыня, также можете свободно отправиться своей дорогой.
Нас проводили на край мола и велели ждать, пока нам устроят проезд на одном из немногих чужеземных кораблей, что были в порту. Поперек пристани выстроился большой отряд копейщиков, чтобы кому-то из горожан не вздумалось в последнюю минуту осуществить-таки месть, хотя мне показалось, что к концу поединка настроение толпы изменилось, и они испытывали скорее разочарование, нежели негодование. Охрана не обращала на нас внимания, и было очевидно, что отбытие наше будет не особо торжественным. Должен сказать, что, оставшись там наедине с ними обоими, я чувствовал себя весьма неловко. Госпожа Эмерен бродила по причалу, стискивая скрещенные на груди руки, Аль-Сорна молча сидел на бочонке из-под пряностей, а я молился о том, чтобы скорее дождаться отлива и наконец-то покинуть этот остров.
– Дело этим не кончится, северянин! – выпалила, наконец, госпожа Эмерен после того, как целый час молча расхаживала взад-вперед. Она подошла, встала в нескольких футах напротив и с ненавистью воззрилась на Аль-Сорну. – Даже и не мечтай ускользнуть от меня! Мир недостаточно велик, чтобы укрыться от…
– Да, это ужасно, – перебил ее Аль-Сорна. – Ужасно, когда любовь обращается в ненависть.
Ее искаженное злобой лицо застыло, будто он ударил ее кинжалом.
– Знавал я одного человека, – продолжал Аль-Сорна, – который всей душой любил одну женщину. Однако он должен был выполнить свой долг и знал, что это будет стоить ему жизни – и ей тоже, если она останется с ним. И потому он обманул ее и сделал так, что ее увезли далеко-далеко. Иногда этот человек пытается дотянуться мыслями за океан, узнать, не обратилась ли их любовь в ненависть, но до него долетают лишь далекие отзвуки ее неукротимого сострадания: спасенная жизнь тут, совершенное благодеяние там – точно дым, тянущийся от пылающего факела. И вот он гадает: возненавидела ли она меня? Потому что ей пришлось бы простить ему слишком многое, а между влюбленными, – и тут он перевел взгляд с нее на меня, – измена всегда самый тяжкий грех.
Ссадина у меня на щеке вспыхнула огнем, вина и горе смешались у меня в груди, поднятые потоком воспоминаний. Как Селиесен впервые явился ко двору, как его улыбка озаряла все вокруг, точно солнце, как император поручил мне почетную обязанность наставлять его в придворных обычаях, и его первые неуклюжие попытки следовать этикету, и как я слушал его новые стихи далеко за полночь, и свирепая ревность, когда Эмерен дала знать о своих чувствах, и постыдное торжество, когда он начал избегать ее общества, стремясь к моему… И его смерть… И бездонное горе, которое, как я думал, поглотит меня.
Я понял, что Аль-Сорна видел все это. Каким-то образом ничто не оставалось сокрытым от его угольно-черных глаз.
Аль-Сорна встал и шагнул к госпоже Эмерен. Ее передернуло – не от ненависти, как я понял, но от страха. А что еще он видел? Что еще он скажет? Он опустился перед ней на колени и произнес отчетливо и официально:
– Сударыня, я приношу извинения за то, что отнял жизнь вашего супруга.
Она не сразу, но справилась со своим страхом.
– И готовы отдать в уплату свою?
– Не могу, сударыня.
– Тогда твои извинения так же пусты, как твое сердце, северянин! И моя ненависть не станет слабее.
Для Аль-Сорны отыскали судно из Северных пределов: по всей видимости, корабли из северных владений Объединенного Королевства имели право бросать якорь в мельденейских водах, в коем прочим их соотечественникам было отказано. Я кое-что слышал и читал о Северных пределах, о том, что там обитают потомки самых разных народов, и потому не удивился, обнаружив, что команда состоит в основном из темнокожих широколицых людей, подобные которым обитают в юго-западных провинциях Империи. Я проводил Аль-Сорну туда, где был причален корабль, оставив госпожу Эмерен стоять неподвижно на краю мола. Она смотрела в морскую даль, отказавшись одарить северянина хотя бы одним прощальным словом.
– Берегитесь ее, – сказал я ему, подходя к трапу. – Ее месть этим не кончится.
Он оглянулся на неподвижную фигурку госпожи и вздохнул с сожалением.
– Тогда ее можно только пожалеть.
– Мы думали, будто посылаем вас на смерть, однако всего лишь отпустили вас на свободу. Вы ведь знали, что так оно и будет, верно? У Элль-Нестры не было шансов. Отчего вы его не убили?
Его черные глаза встретились с моими – теперь я знал, что их пронзительный, испытующий взгляд видит слишком много.
– На суде господин Вельсус спросил у меня, сколько жизней я отнял. А я даже не сумел ответить, честно говоря. Я столько раз убивал: хороших и плохих, трусов и героев, воров и… и поэтов.
Он потупил взгляд. Не были ли то предназначенные мне извинения?
– И даже друзей. Меня уже тошнит от этого.
Он взглянул на меч в ножнах, что держал в руке.
– Надеюсь, мне больше никогда не придется его обнажать.
Он не остановился, не протянул мне руки, не попрощался – просто повернулся и поднялся по трапу. Капитан судна встретил его низким поклоном, лицо его озарилось нескрываемым благоговением, которое разделяла и вся команда. Похоже, легенды о северянине разлетелись далеко. Несмотря на то что эти люди были родом из мест, далеких от сердца Королевства, его имя явно много для них значило. «И что его ждет? – спросил я себя. – В Королевстве, где он уже не просто человек».
Корабль отплыл в течение часа, оставив половину своего груза на причале, торопясь увезти драгоценную добычу. Я стоял в конце мола, вместе с госпожой Эмерен, провожая взглядом парус Убийцы Светоча. В течение некоторого времени я видел его высокую фигуру на носу корабля. Мне показалось, будто он вроде бы оглянулся на нас, всего один раз, и, может, даже махнул рукой на прощание, но было слишком далеко и сказать наверное было нельзя. Выйдя из гавани, корабль развернул все паруса и вскорости исчез за мысом, торопясь на восток.
– Вам лучше забыть о нем, – сказал я госпоже Эмерен. – Эта одержимость вас погубит. Возвращайтесь домой, воспитывайте сына. Умоляю вас.
Я с ужасом увидел, что она плачет: слезы струились из глаз, хотя лицо у нее было совершенно каменное. Она ответила шепотом, но шепот был яростным, как всегда:
– Я не отступлюсь до тех пор, пока боги не призовут меня, и даже тогда я отыщу способ направить свою месть сквозь саван!
Глава первая
Он взял Плюя и поехал на запад, вдоль берега. Отыскал стоянку, защищенную от ветра высокой, поросшей травой дюной. Набрал плавника для костра, нарезал травы на растопку. Травинки высохли на морском ветру и занялись от первой же искры. Костер пылал высоко и ярко, искры светлячками летели в вечереющее небо. Вдали еще ярче светились огни Линеша, даже сюда долетала музыка и нестройный хор торжествующих голосов.
– И это после всего, что мы для них сделали, – сказал он Плюю, протягивая боевому коню кусок сахару. – После войны, после мора, после месяцев ужаса. Даже не верится, что они так радуются нашему уходу!
Если Плюй и понимал иронию, то выразил это, громко и недовольно всхрапнув и отдернув голову.
– Постой.
Ваэлин ухватил коня под уздцы и расстегнул уздечку, потом снял у него со спины седло. Избавившись от постылой ноши, Плюй легким галопом поскакал в дюны, взбрыкивая и встряхивая головой. Ваэлин смотрел, как конь резвится в волнах прибоя, а небо тем временем темнело, и яркая полная луна вставала, озаряя дюны знакомым серебристо-голубоватым сиянием. «Как сугробы зимней порой».
Когда последние отблески дневного света угасли, Плюй рысцой вернулся обратно и остановился на краю круга света, отбрасываемого костром, ожидая ежевечернего ритуала чистки и спутывания.
– Все, – сказал Ваэлин. – Наши дела окончены. Пора расставаться.
Плюй растерянно фыркнул, копнул песок копытом.
Ваэлин подошел к нему, шлепнул по боку и поспешно отступил, уворачиваясь от копыт: Плюй вздыбился, негодующе заржал, скаля зубы.
– Ступай, гнусная скотина! – заорал Ваэлин, бешено размахивая руками. – Прочь!!!
И конь умчался прочь, взметнув вихрь серебристо-голубого песка. Его прощальное ржание разнеслось под ночным небом.
– Ступай, ступай, мерзкая кляча! – с улыбкой прошептал Ваэлин.
Больше заняться было нечем, и он просто сидел, подбрасывая дрова в костер и вспоминая тот день на стене Высокой Твердыни, когда он увидел Дентоса, приближающегося к воротам без Норты, и понял, что отныне все пойдет не так. «Норта… Дентос… Двух братьев я потерял, и вот-вот потеряю еще одного».
Ветер слегка переменился и принес слабый запах пота и морской воды. Он прикрыл глаза, слушая слабый шорох шагов по песку. Человек шел с запада, не особо таясь. «А чего ему таиться-то? Мы же, в конце концов, братья».
Он открыл глаза, посмотрел на фигуру, стоящую напротив.
– Привет, Баркус.
Баркус плюхнулся на песок у огня, протянул руки к костру. Его оплетенные мышцами руки были голыми: на нем была только матерчатая безрукавка и штаны, ноги босые, волосы слиплись от морской воды. Единственным оружием при нем была секира, примотанная к спине кожаными ремнями.
– О Вера! – буркнул он. – Со времен Мартише так не мерз!
– Тяжело, наверно, плыть-то было?
– Ну да, нелегко. Мы успели отойти на три мили, прежде чем я сообразил, что ты меня надул, брат. И не так-то просто было убедить капитана корабля развернуть свою посудину обратно к берегу.