Она была пунктуальна, это Мариус опоздал из-за пробок. Еще издалека он приметил в дальнем углу хрупкую фигуру с высоким узлом волос.
– Добрый вечер, – поприветствовал он свой секрет.
Вивьен подняла на него глаза в мерцающем макияже и улыбнулась с нескрываемым снисхождением.
– Здравствуй.
Она уже пила что-то из выпуклого бокала. Ободок прокручивался под ее пальцами, и казалось, что перед ним просто расслабленная женщина, вознаграждающая себя дорогим алкоголем после долгого дня.
Но в глазах не было и намека на хмель.
– Помнишь старинную сказку? – спросила она. – Рыбак поймал золотую рыбку, и она пообещала исполнять его желания. И каждый раз, когда он ее звал, она приплывала.
– Уж не себя ли ты считаешь золотой рыбкой? – иронично поинтересовался он и заказал самое дешевое вино.
Официант, походящий на безликую тень, с учтивым кивком принял заказ и испарился.
– Я производитель золотых рыбок. Сейчас все индустрия. Даже сказки.
Мариус смотрел на нее в свете красноватого абажура над столом, придававшего их лицам полыхающий оттенок. Вивьен не менялась. Прошло почти десять лет, а она все та же. Впрочем, азиатки всегда молодо выглядят.
– Нужна помощь, – перешел он к делу.
Она только опустила веки, демонстрируя всем видом, что готова выслушать его желание.
– Мне нужно найти одну женщину. Она… из ваших. Скорее всего.
Вивьен ничего не сказала, но он почувствовал, как атмосфера вокруг стягивается, как кольца змеи.
– У меня почти нет данных о ней.
– Начнем по порядку. Откуда взялась эта она? – спокойно спросила она.
– Подозреваемая в киднеппинге. Ряд преступлений… – понизил голос Мариус, – совершался в течение… нескольких лет… всегда незадолго до полнолуния. Недавно пропал еще один мальчик, и мы опросили свидетелей. Один из них видел ее у школы жертвы, она интересовалась им мимоходом. Есть портрет, нарисованный по памяти другого свидетеля, и одна плохая видеозапись. Первый свидетель сообщил, что ее характеризовал… запах. По его словам, какой-то особенный, материнский запах. Еще она передала мальчику деньги, но отпечатков на них нет.
– То есть мне надо найти кого-то по запаху и скетчу? – со смешком перебила его Вивьен.
Мариус изможденно потер переносицу, но твердо сказал:
– Я знаю, что ты многое умеешь.
Откуда-то подсунули вино. Вивьен нахмурила тонкие брови и, не переставая усмехаться, выдала:
– Запах… Мой дорогой, это самая деликатная, сложная и при этом уникальная характеристика. Запах существует, пока есть человек, пока его поры выделяют кожное сало и оно окисляется под действием воздуха и разлагается микроорганизмами. В вашем случае мне нужна хотя бы вещь… но – вот незадача – вещь тоже не абсолютный носитель запаха. Боюсь, что купюры этой дамы не хранят уже ничего.
– Тогда могу предложить только скетч, – отрезал Мариус. – Но я уверен, что тебе будет достаточно этого. Если она из «Туннеля», вы, может, и знакомы.
– Не переоценивай это заведение, половина из нас друг друга в глаза не видели, – покачала головой Вивьен. – Давай скетч, я подумаю, как решить твою проблему.
Он молча протянул ей папку. Тонкими, чуткими пальцами она стянула резинку и посмотрела на единственный документ внутри – рисунок Джей Пи. Ее лицо ничего не отразило.
– Есть вещи пропавших детей? Последнего? – скупо поинтересовалась она.
– Да, но не с собой.
– Принесешь завтра куда скажу. Курьер заберет. Напиши также запиской, где он живет и учится.
Мариус заглянул в ее отстраненное лицо и поинтересовался:
– Ты дашь мне… его?
– Я не дам его тебе, – с тонким смешком отозвалась Вивьен. – Зверь пойдет по следам мальчика. А там посмотрим.
– Мне нужно получить ее живой, – уточнил Мариус. – Зверь не должен убивать.
– Не держи меня за дуру.
– Я предупреждаю. Потому что знаю его.
На него подняли властный взгляд, и Вивьен отчетливо произнесла прямо ему в лицо:
– Зверь делает то, что я скажу. И ты его не знаешь. Никто его не знает, кроме меня.
Мариус выдержал ее взор, а про себя улыбнулся. Она вела себя как ревнивая мать.
– Тогда жду твоих неопределившихся звоночков, – произнес он и залпом опрокинул бокал.
Вивьен разглядывала его с темным пониманием, и в ее глазах плавился красный свет. В тот момент она показалась ему полуреальной. Он спятил. Выдумал себе женщину, собирающую чужие камни…
– Смотрю на тебя и думаю: какой же ты упертый… Ну, скажи мне… это же не ради пропавших детей. Тебе и вправду их жалко? Каждое дело ты доводишь до конца ради себя. Своей тщательности. Чувства собственной полезности. Такой… любопытный комплекс. Ты просто не прощаешь себе незавершенности. Ради этого даже идешь ко мне. У каждого успеха есть своя тайная лазейка.
Ему было неприятно это слушать, но все, что он мог, – думать про себя: «Однажды я засажу тебя. Найду способ и упрячу за решетку. Где тебе и место».
Дилеры ничего не делают сами, у них тысяча чужих рук. Но это хуже всего. Это зло разумное, аккуратное. Гигиеничное.
– Еще скажи, что за каждым великим мужчиной стоит великая женщина.
– Оу, а вот это сексизм. Да бог с тобой. Пока. Я позвоню.
Она оставила деньги на столе и удалилась, обдав его тяжеловатым древесным парфюмом. Мариус сравнивал эти встречи с использованием черной магии. Результат никогда не заставлял долго ждать.
«Знать бы еще, как ты выдрессировала свой бестиарий… и в первую очередь Зверя…»
Зверь
Я никогда ничего не праздную: у меня нет поводов.
Вертекс, скорее, нашел повод себе.
У бара царит пир во время чумы: давка, хитросплетения конечностей, мелькающие стаканы с коктейлями кислотных цветов. Над нами рассеивается дым, а в колонках что-то сладко и болезненно ноет.
– Обожаю шведов. Все лучшее делают шведы, – с туманным блеском в глазах вещает Вертекс, почти наполовину перевалившись через стойку бара. – Посуди сама: шмотки Acne, Spotify и даже гребаная IKEA. И музыка. Шведский синт-поп играют на небесах.
There’s something ominous,
There’s something ominous about you![12] –
дробяще идет из колонок.
Я уже потеряла ориентацию в пространстве. Не помню начала, не вижу конца. Но это хороший момент. Боже, и правда: благослови шведский синт-поп.
– Видишь того блондинчика? Лео Флодман, – Вертекс почти прилипает губами к моему уху. – Я душу продал бы, чтобы пожать его пальчики. Недавно переехал к нам из Гетеборга. И он главное произведение искусства этой нации.
– Подкати, – советую я. – Кто тебе скажет «нет»?
Он скромно опускает реснички, и блестки на его веках складываются в начало млечного пути. Ласково глажу его по щеке, потому что знаю, что, несмотря на свои пошлые шутки и нахальство, Вертекс стеснителен и хрупок.
– Я просто люблю красоту, – смотрит он с обезоруживающей улыбкой. – Не хочу ничем обладать. Пусть солнышко светит всем. Шведское солнышко.
Почему-то смеемся, как идиоты, и чокаемся. Не понимаю, как он умудряется работать, напиваться и вести светскую беседу. Я поворачиваюсь к танцполу: там сейчас девятый круг ада. Профили, приоткрытые рты, тянущиеся друг к другу руки… Безымянные тела, желающие стать чем-то единым. Только музыка напоминает нам, что мы были когда-то целыми. Она возвращает инерцию в ритмах, люди движутся в приливах и отливах…
А над нами луна.
«Дискотечный шар, дурья твоя башка», – шепчет вредный голос рационализма.
Но я впервые игнорирую его. Мне удается.
Тело непривычно расслаблено, взгляд устремлен вперед, но никого не высматривает. Редкий спокойный день в моей жизни. Я никому ничего не должна.
There’s something dangerous,
There’s something dangerous in you![13]
Кто-то подходит к бару и подтаскивает его божественного шведа. С улыбкой наблюдаю, как мой друг кокетливо подталкивает к нему напиток за счет заведения. Швед тоже улыбается во все зубы. Хоть бы у этих двоих все было хорошо. Да у всех здесь: девочек с угольными веками, мальчиков, которые хотят стать девочками… У королей вечеринок, шутов и пьяных рыцарей с татуировками ласточек и роз.
Кто-то стучит по плечу и доливает в бокал. Вертекс уже разговорил шведа, подозвал заодно еще каких-то друзей. Некоторых я знаю.
– Сегодня особенный день, – подмигивает он. – Санда уходит от нас. Но ее ждет что-то классное.
– Санда, не-е-ет, – пьяно стонет один из сидящих рядом. – Куда? Ты не найдешь места лучше, чем «Туннель».
– Но и хуже не найду, – честно отвечаю я.
Надо пить больше, чтобы говорить позитивные вещи, а не это.
– Кто тебя увел, кто этот нахал? Или это она? – спрашивает докучливый пухлик, чье имя я постоянно забываю.
Вертекс со смехом машет руками и отвечает с непосредственностью невыносимой всезнайки:
– Она не по этой части.
– Да ну? – меня награждают удивленными взглядами. – А по какой тогда?
– Ни по какой, она – асексуал, – продолжает отвечать за меня Вертекс.
Тема вызывает неподдельное сочувствие, хотя я не вижу ничего печального.
– Неужели не хочется физического тепла? – томно прикрывает глаза пухлик. – Без этого никак. Мы состоим из одиноких частиц чего-то большего.
Опрокидываю стакан и чувствую, что язык внезапно развязывается:
– Я тебе расскажу о своей детской мечте. Вот ты наверняка мечтал о прекрасном принце. И ты. И ты.
Мальчики хихикают и даже что-то возражают, но меня уже несет.
– А знаешь, чего хотела я, будучи ребенком?
– Ну? – заинтересованные лица подвигаются ближе.
– Большую, страшную собаку. Чтобы натравить ее на всех, кого ненавижу. Вот мое видение идеальных отношений.