Джокер склоняется ко мне, уронив длинную челку на правую сторону лица. Лампа тускло подсвечивает косой срез обнажившейся скулы в мелких родинках.
– Все еще интереснее. Я – то, что «Туннель» добыл клиенту. Вижу, до тебя долго доходит, хотя ты вроде не дура. По крайней мере, не совсем.
– Он прекратит нас оскорблять или нет? – интересуется Вертекс, передавая мне кружку с чаем.
Джокер ведет себя как человек, которому нечего терять. Несмотря на юный возраст, обладает недетской расчетливостью. Мгновенно делает выводы. Имеет свои интересы. Это объясняет почти все его поступки. Дело не только в подростковой дури (хотя этого добра в нем хватает). У него есть цели, которых он пытался достичь через свои провокационные видео.
– Каков был заказ, раз мы подарили клиенту тебя?
– Как два пальца. Дитя.
Вертекс хмурится и мало что понимает. Я тоже, но разрозненные кусочки сами тянутся друг к другу. Михи родился с ним в один день, и, как сказал Джокер, «встал на его место». Следовательно, они оба – часть дела, которым занималась я.
– Знаешь имя дилера, выполнявшего заказ?
Кивок.
– Так скажи.
– Вивьен Шимицу.
– Обалдеть, – комментирует Вертекс и закидывает ногу на ногу.
– Каким образом она дарила детей? И кому? – продолжаю я. – Вероятно, очень важным людям?
– Взяла и сама ответила. Молоток, – кивнул Джокер. – Мой отец – один из держателей пакета акций «МИО-фармы».
Теперь понятно, откуда в видео взялась информация об участии компании в делах клиники.
– Твое настоящее имя?
– Жан-Паскаль Мейербах. Но предпочитаю, чтобы меня звали Джей Пи.
– Если твоя мать тебя не рожала, тогда откуда ты взялся? Что за чертовщина с подменой детей, родившихся в один день?
Джокер откидывается и тускло наблюдает за нами из-под полуприкрытых век. За ними – что-то темное, запретное. Меня слегка подташнивает, и я не знаю от чего. Так бывает, когда приближается что-то неотвратимое.
– Моя Мать – за вашими представлениями. Она дает, она берет. Ее чрево не может быть пустым. В нем сейчас Михи: вместо меня. И если я правильно догадался, то организовывала это ты. По моим источникам, поставкой детей занимались профессионалы, которых нанял совет клиники. То есть… «Тун- нель».
Суть все еще не прояснилась, но я вижу механизм. Одних детей даруют, но взамен пропадают другие. Я не могу расфокусироваться и гляжу в одну точку под лампой, где луч света расщепляется на радужные линии.
Это делали я и Шимицу. Она никогда не говорила мне, кто на другой стороне заказа. Что это за клиент, жаждущий детей до полнолуния. Задавать вопросы было запрещено, но мне и не было интересно. А стоило бы поинтересоваться.
Джокер сочувственно улыбается, что-то поняв.
– Хочешь сказать, ты не знала, для чего заказали Михи? Как и всех других детей, кого воровали? И при чем тут клиника? Про свою сестру тогда ты вообще ничего не знаешь.
Выхожу из комнаты: надо обдумать услышанное наедине.
Я никогда не ощущала себя первой в семье Эдлеров. Еще до Родики, в мире, где существовали только мы втроем, я была тем, кто заменяет что-то важное.
Вечный эффект плацебо.
Я никогда не претендовала на первенство. Что этот статус? Цифра, после которой начинается бесконечность. А если рассматривать и отрицательные числа, то у этого ряда нет ни начала, ни конца. Мне не нужно первенство. Я просто рада быть полезной. Чтобы Сюзанна не плакала по ночам, ощущая жуткую, сосущую пустоту. Эту дыру не заполнит любовь мужа, ее не заполнить красивыми вещами и концепциями феминизма, дающими женщине свободу выбора во всем, что предписывает ее биологический пол.
Сюзанна была матерью, а я какое-то время – ее ребенком. Нильс просто хотел, чтобы она стала наконец-то счастливой. Ее чувство неполноценности делало несчастным и его, потому что он очень любил свою жену.
Эдлеры были хорошими людьми. С такими не должны случаться несчастья. Они платили налоги, ходили в церковь, держали слово. Помогали бескорыстно, верили в лучшее в людях. Священник объяснял ее бесплодие промыслом Божьим. Нильс, будучи в глубине души менее религиозным, злился и в сердцах говорил, что если Творцу удалось непорочное зачатие, то в чем сложность наградить другую дочь Евы дитем естественным способом?
«Богу даже делать ничего не надо, я все сделаю!» – кощунствовал он, а Сюзанна шикала на него и качала головой.
Дело было и не в Нильсе.
Это ее чрево – мертвое.
Там не приживется ни одно семя, на ее земле не будет цветущего сада. Она родилась с этим изъяном, с ним и умрет. И если это наказание, в чем его смысл, если она не знает за что?
Эдлеры были несчастными людьми. Ничто их не радовало. Их особняк состоял из сплошного эха. Рыбы в аквариуме молчали. За окном менялись сезоны, и время Сюзанны уходило. В их мире существовали только они, но пустота оказалась больше их двоих.
Они не сразу решились на усыновление. В нем им, людям добрым и непредвзятым, все же чудилось что-то противоестественное. Но с каждым годом оно казалось единственным возможным решением.
Эдлеры рассуждали здраво: даже если они не смогут ощутить в чужом ребенкесвоего, по крайней мере дадут одному обделенному человеку шанс на жизнь, которой заслуживают все.
«Он никогда не будет нелюбим. Он никогда не почувствует себя чужим в нашей семье», – договорились они и отправились в другую страну, где несчастье было нормой.
В некотором роде они подошли к усыновлению с позиции благотворительности. Вместо зажиточной Германии решили искать дитя в стране, где годами запрещали делать аборты, ибо «плод принадлежит обществу»[19].
Я родилась, когда режим пал. Тогда в прессу других стран стала просачиваться правда о жизни румынских сирот. Что мы там же, где душевнобольные и инвалиды. За чертой институционального пренебрежения, в домах изгнания.
Своих родителей я не знаю. Никогда не хотела их найти или судить за их поступок. Они жили в скверные времена. У женщины, родившей меня, не было выбора. Оказывается, аборт – важный элемент экономического контроля. Запретите его, и все рухнет от перенаселения, голода и нищеты.
Поэтому благородные Эдлеры попали куда надо. Они много путешествовали по Румынии, смотрели, как живут люди, посещали приюты и холодели от ужаса. Когда они приехали в Поприкань, то уже знали, чего хотели. Аттракцион ужасов для благообразной западной пары затянулся, и его нужно было прекратить, взяв с собой хотя бы одного ребенка.
Так мы и повстречались.
Все советовали Эдлерам брать младенца, чтобы адаптация прошла для обеих сторон максимально безболезненно. Мудрый совет, которому они не последовали.
Когда я стала старше, Сюзанна рассказала, что впервые увидела меня в углу комнаты: я сидела одна и сосала пустую грязную ложку. В тот момент она поняла, что я без нее не справлюсь.
«Ты смотрела сквозь меня, стены, вообще сквозь все… Я так хотела, чтобы ты увидела, что вокруг тебя есть много хорошего…»
Мне решили подарить зрение. А с ним и целый мир.
Но я все равно их не видела, хотя оба глаза были в норме. Четырехлетняя девочка, которую они удочерили в спешном порядке, страдала аутизмом.
Меня привезли в Германию и стали хорошо кормить. Я отъелась, но по-прежнему не говорила и не реагировала на людей. Врачи разводили руками и утверждали, что аутизм – феномен малоизученный. Его наличие у меня объясняли защитной реакцией, следствием раннего сиротства.
«Ребенку нужен эмоциональный контакт в так называемый сензитивный период, первые два года жизни… У нее этого не было. Но чем раньше такие дети попадают в благоприятную эмоциональную среду, тем больше шансов компенсировать нанесенный урон…»
Где я была? Между какими звездами витала? Или же я никуда не уходила из приюта в Поприкани? Часть меня все еще сидит там в темном углу, с пустой ложкой во рту. Я погрузила осознаваемую часть себя в особенное место, тропа возникла внутри меня. И когда я поняла, что уже ничего не чувствую, расслабилась и предпочла забыть путь назад.
Сюзанна не сдавалась. Она испробовала все. Ночью она уходила от Нильса ко мне, и мы спали в обнимку. Год спустя что-то сдвинулось. Я хорошо помню этот момент. Пробуждение посреди ночи в кольце теплых рук. За окном барабанит дождь, но кто-то держит меня очень крепко.
Мое возвращение было для Эдлеров праздником. Они завалили меня ненужными игрушками и постоянно заглядывали в мои глаза с радостными лицами. Им нравилась моя реакция. Настороженное движение зрачка. Выражение осмысленности. Мимика. Это был контакт с внеземной цивилизацией для нас всех.
Врачи, обследовавшие меня, на этот раз не нашли никаких отклонений в развитии. Я быстро училась взаимодействовать с людьми вокруг.
Но я по-прежнему не говорила. Несмотря на это, к шести годам уже прекрасно понимала немецкий и продолжала реагировать, если ко мне обращались по-румынски. Могла читать. Но предпочитала молчать.
Сюзанну радовало все. Она носилась со мной как наседка, и я ее любила больше, чем Нильса. Нильс вел себя как добрый дядюшка, которому важно, чтобы я подавала признаки жизни и улыбалась. Я никогда не упрекала его в этом. Возможно, он хотел ребенка из-за Сюзанны.
Но спустя год отмерзла и эта часть меня. Я начала говорить. Мало и сухо, отмеряя слова с необъяснимой жадностью, точно беднея в тот момент, когда они слетали с губ. Но и это был прогресс. Меня записали в нормальные и отдали в школу.
Темноволосая девочка с явной печатью восточноевропейских генов плохо сочеталась с бледными Эдлерами. Они не скрывали, что удочерили меня, и произносили это без стыда. Но среди других родителей пошла молва, а что на языке у старших, то и у младших. Только они говорят все в лицо, не заботясь о правилах приличия. Для детей ведь все короли – голые.