– Ну, это типа как во время стихийных бедствий постить в интернете картинки «Помолимся», – хихикает он.
На самом деле колокольчики в этом месте производят жуткое впечатление. Я невольно прикасаюсь к ленте, и снова раздается призрачный звон. Ночью можно было бы в штаны наложить.
Наконец мы втроем замираем перед главным входом. Мокрая одежда отвердела от холода. Зверь смотрит на здание, как на живое существо. В его слепом взгляде брезжит странный свет.
Я приближаюсь к двери, но на ней висит замок с цепями и обтрепанная полицейская наклейка. После недолгих раздумий мы разбиваем одно из окон кухни, так как только на них нет решеток.
Клиника ужасов выглядит внутри соответствующим образом. Все покрылось толстым слоем пыли, а по потолку пошла ветвистая плесень. Здание отсырело, и, судя по запаху, где-то прохудилась канализация. Но настораживало даже не это.
Стены были обшарпаны настолько, что проглядывала кирпичная кладка. Здесь не было ремонта годами. Кафельные плиты отколоты, а половицы проваливаются под ногами.
Картина не меняется и в одиночных палатах на первом этаже. Железные койки с продавленными матрасами. В стене штыри, от которых волочатся цепи с кандалами.
– Н-да… – цедит Джей Пи. – Стремные условия для содержания детей. Даже подкидышей.
Стены палаты покрыты чем-то странным. Темные следы ладоней. И запах неважный.
– Мне кажется или это сделано экскрементами?
Под кроватью обнаруживается три переполненных горшка с засохшими фекалиями. Я зажимаю рот ладонью и отступаю. В голове зарождается новое понимание.
Так держали Родику.
С чего бы давать им перину и плюшевых мишек? Подменыши – даже не люди. Но даже так условия содержания казались чудовищными.
Мы следуем из палаты в палату. На каждой двери наклейка с номером, у детей, живущих здесь, не было имен. Пульс в висках стучит слишком громко. Я не понимаю почему, но меня охватывает тихая ярость. Глупое, парадоксальное состояние, от которого начинается удушье. Я опираюсь ладонью о стену, тяжело дыша и глядя на носки своих сапог.
Состояние слепого бешенства раскалывается в переносице, и на мгновение я перестаю видеть что-либо вокруг.
Здесь ничего нет. Пусто. Мне нужно взять себя в руки и двигаться дальше.
По плану главный врач сидел на третьем этаже. Вокруг нас пустые палаты с распахнутыми железными дверьми. В каких-то стоят инвалидные коляски и капельницы. Во всех – кандалы. И везде чертовы следы ладоней, как в дешевом фильме ужасов. Место напоминает ожившее кинематографическое клише.
Если полиция действительно обыскивала здание, они не могли закрыть глаза на условия содержания. Это означает, что пресса полнится очередной брехней. Никого не допускали сюда. Клинику защищают не только «туннельные» и «МИО-фарма», но и законники.
У паутины зла нет конца.
Вокруг стоит дробящийся звон капель: крыша прохудилась. На третьем этаже нет палат, только лаборатории и операционные. Джей Пи заметно оживился. Он водит туда-сюда курносым носом, напоминая один большой локатор.
Кабинет Крупке находится в самом конце коридора. В его святилище царит странный хаос. Сначала кажется, будто здесь прошел снег. Монитор компьютера валяется экраном в пол. Кабинет заполнен обрывками бумаг из шредера.
Мы в молчании созерцаем эту картину, затем, не сговариваясь, начинаем обыск шкафов. Зверь рассеянно бродит по кабинету, вытягивая шею и вынюхивая что-то в воздухе.
Но результаты удручающие. Никакой документации не сохранилось. Кто-то вывез или уничтожил все: полки и картотеки пустовали. Улик не оставлено. Выдвигаю по очереди ящики стола, но в них – один канцелярский хлам. Только в последнем, в самом дальнем углу, вдруг нащупываю что-то. Это блокнот, где вручную записаны странные номера, как на дверях палат, а напротив – имена. Одни вычеркнуты, рядом с другими приписаны римские цифры.
Видимо, Крупке заносил сюда что-то для себя, и когда подчищали его кабинет, эту узкую записную книжку не заметили.
Пролистываю страницы и вижу: «Родика Эдлер – 6 ноября, 7:45, Берлин. Палата 325899–23. Цикл не закрыт».
Это дата и время ее рождения. Я проглядываю другие записи, и от фамилий берет легкая дрожь. Здесь были дети очень известных людей. Не только из Германии. Значит, и крысоловов много. Кто-то регулярно делал эту работу в Дании, Чехии и Голландии. Некоторые циклы не закрыты.
– Нам нужно в эту палату… Мы проходили мимо нее.
– Но там нет твоей сестры. Как вообще кого-либо.
– Я должна увидеть, где она жила.
Джей Пи забирает у меня блокнот, недоверчиво листая страницы. Прежде чем мы выходим, я замечаю что-то необычное под стружками бумаги на полу. Разворошив их носком сапога, вижу следы грязных детских ног.
– А ну-ка…
Мы с Джокером как одержимые начинаем расчищать пол. Здесь было по крайней мере десять детей. Отпечатки засохли, размылись, но это не меняет факта их присутствия. Следы ведут к креслу. Затем выходят в коридор. Запоздало мы видим нечеткую цепь, незаметно волочащуюся и по темно-серому полу снаружи.
– В общем… тут ходят дети, – изрек неумело сформулированную мысль Джей Пи, но в ней отражена суть.
Дети из камер вышли наружу. Пришли к главному врачу. И ушли. Куда – неизвестно. Возможно, следует обыскать все вокруг здания.
– Зверь… ты… что-то можешь понять? Куда пропал врач? Почему дети здесь были? – взволнованно спрашиваю я.
Он, конечно, не видит следов, но уже полчаса к чему-то напряженно принюхивается.
– Они все еще здесь, – следует странный ответ.
– Дети?! – чуть ли не хором спрашиваем мы с Джей Пи.
Неуверенный кивок. Зверь к тому же добавляет:
– Они никуда и не уходили.
– Но ты говорил, что живых тут нет?!
– Они не живые.
Почему-то тишина кажется особенно громкой. Мы смотрим на тусклые лучи солнца, проходящего сквозь пыльное окно, осознавая, что сейчас еще день. Я протягиваю Зверю блокнот.
– А владелец этой вещи… ты можешь его почувствовать? Он… здесь?
Зверь деликатно берет в руки блокнот, склоняет к нему голову и мелко вздрагивает. Затем снова кивает.
– Снаружи.
Атмосфера запустения вокруг вдруг становится слишком засасывающей. Здание точно замыкает нас в заколдованный круг.
Наши шаги снова эхом наполняют пустые коридоры. В голове несутся обрывки панических мыслей.
Они все здесь. Все еще.
Они и не пропадали.
Почему же мы их не видим?
Ее палата мало чем отличается от других. Привинченная к полу кровать, цепи, неопорожненные горшки. Судя по отметинам на матрасе, она и не росла. Здесь спала семилетняя девочка. Четырнадцать лет подряд.
Пальцы безотчетно касаются всего, что ей принадлежало. Стены. Железный стол. Миска…
Родика? Ты меня слышишь?
Я пришла.
Не понимая зачем, я начинаю обыскивать каждый миллиметр гадкой палаты. Здесь должно быть что-то. Что-то… для меня.
Это убеждение ничем не обосновано.
– Санда, ты чего? Что ты ищешь?
Я не отвечаю и прощупываю плитку на полу. Она стоит плотно. Затем переключаюсь на кровать и переворачиваю матрас. Внезапно вижу меж пружин свернутую в трубку тетрадь, и из нее выпадает огрызок карандаша. Я прислоняюсь к стене и открываю первую страницу:
Дневник Родики Эдлер
Это я
На первой странице рисунок девочки в белом платье, напоминающем больничную ночнушку. Я узнаю ее почерк. Ее манеру рисования. Эти вытянутые линии и прыгающую штриховку. У девочки огромные, закрашенные черным глаза. Она всегда рисовала людей как гуманоидов. Достаю из кармана смятую анонимную записку, неизвестно как оказавшуюся в моем почтовом ящике, и прикладываю к тетради. Разлиновка и желтоватый окрас совпадают один в один.
Затем я начинаю читать.
Мне семь лет. Доктор сказал, что мне всегда будет столько.
Я не знаю почему.
Перелистываю и вижу новый рисунок. У девочки на ногах кандалы. Кучерявая цепь бежит к оскаленному чудовищу в белой шапке, на которой нарисован крест.
Я живу одна. Доктор приходит, чтобы взять у меня красное.
Здесь не дают сладкое.
Вообще здесь ничего нет.
Хочу домой.
На другой странице что-то непонятное и черное, но в нем прорисовано множество пар глаз.
Кого не видно.
Далее нарисована большая девочка-гуманоид с черными волосами и грустным ртом.
«Санда», – выведено корявыми буквами.
Санда сказала, что ненавидит меня. Но я знаю, что она придет.
Санда заберет меня. Нужно ждать.
Опять изрисованная чернотой страница. Ничего на написано. На соседнем листе – очередной маленький абзац:
Если доктор будет мертв, он не придет сюда больше.
Крис сказала, что надо его съесть.
Мы были на осмотре. Он брал красное у меня, а сестра у Крис.
У Крис получилось начать есть.
Все было красное.
Доктор разозлился и удалил ей зубы.
Он сказал, что это ждет нас всех.
Мне тоже выдрали два зуба как предупреждение.
Мне так больно.
На странице бурые капли, и меня начинает трясти. Я не знаю, как это прекратить.
Начинаю забывать.
Не помню лица мамы и папы.
Хотя они только притворялись моими мамой и папой.
Еще я забыла номер нашего дома.
Я спросила доктора, почему я здесь.
Он сказал, потому что у меня никого нет, и я должна служить клинике.
Мне кажется, он врет. Я помню Санду.
Она уже близко.
Когда она придет, доктора не станет.
И мы пойдем домой.
Это последняя страница. Дальше тетрадь была пустой.