Она все еще тащила с собой пустую бутылку, когда добралась до главного городского перекрестка. Отвязный гнев, вспыхнувший на причале, еще тлел, но Алиса его сдерживала. Она любезно кивала прохожим. Если кто-то что-то говорил про ее наряд, она напоминала себе про раскачивающийся палец – «Ай-ай-ай, Алиса…» – и шла дальше, спокойно. Проходя мимо открытых дверей «Крабб-Потте» и услыхав оттуда мерзкий хриплый регот, который вполне мог относиться к ней, она пошла дальше. Она пошла дальше, когда два белых копа при виде нее затянули древнюю пивную песню «На земле с водой небе-е-е-е…». Она пошла дальше, когда один из близнецов Лупов, не вылезая из кабины своего бигфут-пикапа, плюнул ей под ноги кожурой от фисташек, – ну хорошо, почти пошла – и пошла бы совсем, если бы эта чертова громадина, стероидный хаски, которого они возят на цепи в кузове, не вздумал на нее бросаться.
Натянув цепь, тварь лязгнула зубами в шести дюймах от Алисиного лица – девяносто фунтов мерзкого воя! – ну Алиса и врезала ей по голове бутылкой от «Дом Периньона». Псина повалилась на захламленное дно кузова, словно большая плюшевая игрушка. Близнецы Лупы выскочили как ошпаренные, каждый со своей стороны кабины, плюясь пивом и фисташковой шелухой.
– Алиса, ты сука…
– Алиса Кармоди, ты сука…
– …если ты поранила Верного…
– …если ты поранила нашего Верного…
– Поранила? Да что ему сделается? У него вместо головы жир с хрящами. Я всего лишь утихомирила этого раскормленного сукина сына.
Собака лежала на боку, растянувшись на мусоре, – глаза открыты, дышит нормально. Алиса все еще держала бутылку в поднятой руке.
– Видите? Ему понравилось. – Гнев ушел, но собственная зловредность пока еще радовала. – Могу врезать еще разок…
– Алиса, ты сука, – тот из близнецов, который стоял на тротуаре, шагнул вперед, – дай сюда бутылку, пока я еще, слава богу…
Бутылку он получил, не успев объяснить, слава богу что. Рухнул вежливо, как Верный. Его брат, обогнув машину, подошел сзади и схватил Алису до того, как она смогла обернуться. Она вырывалась, вдыхая свиной запах с его одежды и опасаясь, что ее сейчас опять вырвет. К счастью, те два белых копа были недалеко, услышали ее ругань и пришли на выручку.
Изложив в участке каждый свою версию событий, они заключили сделку: Алиса не предъявляет иск «злая собака» Верному (что вылилось бы для псины аж в полтора месяца карантина), если Эдгар и Оскар не вчиняют Алисе иск «буйный пра». Таким образом, белые копы не составляют длинных протоколов, а дежурный сержант не пробуждается ото сна в запасной камере. В два часа ночи, как раз когда после краткого отдыха начало подниматься солнце, все разошлись по-хорошему. Алиса продолжила путь домой, босая, измятая и взлохмаченная, но по-прежнему с уцелевшей и украшенной бантом пустой бутылкой.
Миновав магазин Херки, она стала присматривать место, где можно скрыться от глаз и еще разок сблевать, когда рядом остановился белый «геркулес».
– Залезай, Алиса. Тебе, похоже, лучше ехать.
Она залезла. Она слишком плохо сейчас соображала, чтобы придумать, почему нет. Когда фургон поехал, она спросила, почему он до сих пор катается.
– Я думала, ты ушел домой.
– Я ушел чистить лодку, помнишь? А теперь еду домой.
– Честный хрен, вот ты кто.
Он не ответил. Она терпеть не могла, когда ей не отвечают, особенно этот кудрявый греческий хрен, но сидела молча. Если бы ей и захотелось поговорить о какой-нибудь ерунде, ничего, кроме недавней перепалки с Эдгаром, Оскаром и Верным, на ум не шло.
– Тебе в мотель?
Она лишь хмыкнула. Посмотрим, как это понравится ему. Он объезжал ухабы и рытвины этой убогой улицы, отчего обоих подбрасывало и качало. Птичьи клювы, свисавшие у нее с подола, дрожали и клацали. События этой ночи свисали и клацали точно так же – сухо и разъединенно. Одна несчастная бутылка шампанского! Индейские представители всю дорогу были правы: огненная вода не для индейцев.
Они тряслись, пока она наконец не завопила:
– Стой, черт побери!
Он съехал на обочину, чтобы она смогла выйти. На этот раз она постаралась, чтобы в желудке не осталось ничего. Когда прекратили плавать неоновые рыбки, она забралась обратно в фургон. Дрожа, наклонилась вперед и обхватила колени руками, а он включил передачу и вывел фургон обратно на асфальт.
– Эй, Саллас! – Не поднимая головы, она повернулась к нему лицом. – Я хочу знать, почему я застряла у тебя в горле? Какого рожна ты все время ко мне цепляешься? А? На причале эта хрень насчет платья, например, – какого черта?
Саллас не отвечал.
– Тебе завидно, что у меня хорошее настроение? Что у меня есть не только муж, но и важный сын? А? Ладно, нафиг, с меня довольно! Останови машину!
Саллас повернул фургон и съехал с дороги на этот раз так резко, что Алиса засмеялась:
– Ага, испугался, что загажу твой драгоценный автобус! Нет, я здесь выхожу, спасибо большое, уже не тошнит. – Она захлопнула дверь и не оглядываясь поковыляла прочь. – Спокойной, лять, ночи.
По песчаной обочине, к заросшему сорняками пустырю она ковыляла на негнущихся ногах, точно кукла. Точно кукла в нелепом этническом наряде, делавшем клац-клац-клац при каждом ее шаге. Если не выкаблучиваться, она, пожалуй, одолеет этот качающийся пустырь. И вскоре будет у себя в мотеле. Старый добрый старый добрый старый добрый мотель. Козырной туз в кармане. Она не возражала против покера, только против казино. Покер – хороший учитель. Держи карты поближе к жилетке, а в кармане пусть лежит козырной старый туз. Этим она и привлекла Кармоди – так она всегда думала: ему нравилось, что ее карты всегда у пояса. Она была хорошим осторожным покерным партнером. Кармоди играл азартно, а азартным игрокам нужны осторожные партнеры. Снижает нагрузку.
Дойдя до стоявших полукругом коттеджей, Алиса почувствовала себя лучше. Ее дом, вообще-то: она проторчала среди этих коттеджей – дитя и женщина – дольше, чем в любом другом закоулке города. Кроме, может быть, церкви. Но церковь не считается. Церковь – не дом. Это самое публичное место из всех – рядом с Богом. Зато грубоватые коттеджи, полукруг на пути неприятельских вихрей, защитят и укроют.
В большинстве еще горел свет, хотя уже вставало солнце. Она добралась до дверей подсобки, затем поднялась по винтовой лестнице. Ключ наготове. Она опустилась на лежавший прямо на полу матрас, кружилась голова. Через минуту встала и задернула на окнах шторы. Может, немного успокоит круговерть. Ничего подобного. Комнату несло, как в половодье, от берега к берегу. И дело не в гостях из Лос-Анджелеса и не в шампанском. Дело в – платье с клацаньем упало на пол прямо перед зеркалом – в ритме образов. Бутылка. Тонкий пропорциональный ритм соскальзывает вниз от груди к тонкой талии, где эта утонченность дает ему силу расшириться вновь, а после снова стать изящным и узким. Тонкие ритмы. Модильяни. Ритмы сдерживают. Легко предположить, что девушке, приговоренной кровью и генами превратиться в бабу, достанет разума оставить все как есть и лечь под старого мастера Рубенса… но нет, только не Атвязной Алисе… Алисе, у которой все всегда наперекор, в школу пешком, нет, спасибо, подвозить не надо, и в кино потом не надо, и помогать тоже, и мармеладных мишек на балконе тоже не надо, без масла, пожалуйста, без рук, спасибо… эксурбанизация, нет, спасибо… и эту коричневую карту расстилать не надо, и графическая развертка великого наследия покорителей Аляски, которыми все так гордятся, нам тоже ни к чему… нет, не надо ничего раздвигать, даже после того, как она раздвинула сама, вопреки самым твердым своим решениям… потому что есть разница между раздвигать и позволять раздвинуть… насилие и соблазнение… одно совершено, другое позволено… второе карается строже… так что карты у пояса, и держи их крепко, крепко, цепко и в одну линию – потому что именно это встает у них всех поперек горла!
Алиса снова повалилась на матрас, натянула одеяло. Кружение постепенно успокоилось, но она все равно не могла уснуть. В голове стучало. Птичий щебет возвестил новый день. Она опять встала и отодвинула занавески на большом окне. Над пустым участком тянулись провода, на них уже расселись три истовые вороны и дюжина скептических чаек. Они наблюдали за сумасшедшим вороном в кишках трактора «Катерпиллара». Даже во сне этот ворон выглядел сумасшедшим. Все углы кривые. Перья торчат во все стороны, словно их воткнули в комок шевелящегося дегтя. Иногда, когда его внезапно будил рассвет, ворон принимался топтаться по частям механизма, раскинув крылья, задрав голову и визжа, точно пророк в агонии. Этим утром он еще спал – лохматый, дурковатый черный комок.
За пустырем виднелось нежное море, лодки качались на высокой волне… и над всем над этим высокий вихляющий парус, похожий на железный перст. Она вновь задернула занавески. Забыть это дерьмо.
6. Лай на всех, гав-тяв безумству[21]
Там, на юге, катилось к закату усталое солнце. Оно начало свой путь десять часов назад и продолжит его почти столько же, лишь сместится к северу, когда нужно будет пройти над океаном. Там, у полюса, оно исчезнет из виду, чтобы немного поспать, затем его упряжка вновь покажется на востоке, готовая к долгому низкому кругу. Дом, построенный в этих широтах, сквозь свои северные окна может наблюдать бодрые рассветные лучи, а позже сквозь те же окна – мрачные закатные стрелы. У верхушки склоненного глобуса рабочий день Аполлона и его команды, возделывающей эти летние поля, воистину долог.
С первыми утренними лучами город уже знал о прибытии прославленного режиссера и его яхты – парус был виден из любого окна. Все утро в доки тянулся равномерный поток граждан, желавших рассмотреть вблизи странное металлическое крыло, что вздымалось из замысловатого судна, словно лезвие меча из драгоценной рукоятки. Поглазев в почтительном молчании, они возвращались к своим столам для завтраков за новой порцией кофе. В каждом кафе, баре и просто кухне шли оживленные разговоры. Сколько эпизодов в грядущей эпопее? Каков бюджет? Будет ли работа для местных? И – это вскоре стало самым животрепещущим вопросом – как бы так извернуться, чтобы застолбить себе место в списке гостей на большом приеме, назначенном завтра вечером на яхте?