крак! и поспешила вперед, забыв про тень. За этим пистолетным щелчком последовал разноголосый вой и задавленный стон. Звуки доносились из номера 5, откуда же еще. Она побежала по ракушкам к дверям коттеджа. Штор на окнах не было, но она все равно не могла рассмотреть, что делается внутри. Как и многие постояльцы, которым приходилось самим себя отапливать, семейство Папы-папы спасалось от холода, заклеивая окна слоями вискина. Через пленку не было видно ничего, кроме смутно дерганого шевеления. Алиса достала запасной ключ, громко лязгнув им в спешке. Никто за дверью этого даже не заметил. Стоны продолжались – с хрипами и подвываниями. Затем новая серия резких щелчков. По звуку похоже на маленький целевой пистолет, заряженный «пионерами», – возможно, пустяковина двадцать второго калибра. Кто-то весьма удивится, увидев большую десятку Кармоди. Ключ наконец сработал, Алиса пнула дверь и шагнула внутрь, пригнувшись, как спецназовец.
Первым делом ее поразил запах – густая тошнотворная смесь органики с неорганикой. Она раздражала ноздри и до слез обжигала глаза. Оставалось только моргать и кашлять. Когда зрение вернулось, у Алисы перехватило дух при виде сцены, что продолжала разыгрываться, несмотря на ее появление. На голой пружинной сетке кровати качался на коленях Папа-папа, его коричневую задницу, теперь окончательно голую, покрывали красные полосы. Одной рукой он цеплялся за кроватный столбик, другой – сжимал деревянную пони. Пурпурная грива развевалась в воздухе, а пурпурный пластмассовый нос зарывался в заросли одной из дочерей Папы-папы – старшей, подумала Алиса. Девочка полулежала на матрасе с опухшей улыбкой и в персиковой ковбойской шляпе. Средняя дочь была рядом с сестрой – опиралась на локоть и курила сигарету. На ней была замшевая жилетка и галстук-боло. На самой младшей красовался головной убор с перьями, ленточками и колокольчиками. Она стояла перед отцом на четвереньках, выла через нос и бренчала колокольчиками, как северный олень. Алиса с большим трудом удержала в желудке три чашки кофе, – выплеснувшись наружу, они неплохо дополнили бы сцену.
В изножье кровати стояла Женушка-жена. На ней тоже была новая ковбойская шляпа и пара подходящих по цвету сапог. С узором из кленовых листьев. Папа-папа и впрямь явился с «Калгарийского Стампида». Канадские спонсоры по-прежнему предпочитали, насколько это возможно, награждать индейских участников побрякушками. Есть вещи, которые никогда не меняются.
Старуха тоже получила сувенир – небольшой зеленый хлыстик из тех, что продают с подарочных лотков. Так вот что породило пистолетные хлопки и красные полосы.
Хрипы и подвывания доносились из открытой двери в ванную. Подвывал лохматый щенок-полухаски. Вокруг тонкой собачьей шеи по-ковбойски повязали красную бандану, но платок был слишком велик, пес запутался и пытался стащить его с себя зубами. Хрипела еще одна толстая девочка – значит, дочерей было все-таки четыре, – одетая в старую фуфайку и термокальсоны. Неужто этой беспризорнице не досталось подарка с родео? Затем Алиса разглядела в ее широких ноздрях что-то желтое. Амилнитритные ампулы. Вот откуда шел этот неорганический запах. Заботливый Папа-папа не забыл никого.
– Все вон!
Алисин крик потряс эту живую картину. Ее дико колотило – и от страха, и от возмущения; она боялась, что еще немного – и она искоренит подчистую весь этот грязный фриз, к черту ключицу. – Вся ваша гнилая грязная толпа… сию минуту вон!
– Погоди, сестра, – прокудахтал старик, улыбаясь тремя зубами, – полегче, давай поговорим. Все в порядке. Все спокойно. Нюхнуть хочешь?
– Я хочу, чтобы вы все отсюда убрались! Сию минуту! Все! Немедленно! Валите на свалку и гребите свиней, раз это ваш стиль, прямо сейчас! Ваше говно я вам потом отправлю.
– Погодите, миссис Кармоди, сестрица, – повторила женщина вслед за мужем. – Не надо сердиться. Подумаешь, большое дело. Это ж исторический факт, вы же знаете, что многие старые вожди любили затевать отношения со своими…
– Убирайтесь вон! – завопила Алиса.
Они, должно быть, заметили ее дрожащие пальцы на спусковых крючках дробовика, потому что фриз распался в одно паническое мгновение. Без лишних слов и дискуссий они понеслись прочь, завернутые в рваные полотенца, халаты и одеяла, сперва за угол, потом в залитые солнцем заросли кипрея, откуда недавно появился старик. Вороны сообщали об их перемещениях по пустырю.
Все уже давно исчезли из виду, но прошло немало времени, прежде чем Алиса опустила ружье и прислонилась к подоконнику. Ее вырвало горьким коричневым соком, но ей было плевать, на что он попал.
Почувствовав себя лучше, она прополоскала рот и принялась выкидывать за дверь вонючий семейный хлам: теннисные тапки, журналы и коробки с косметикой, грязное белье, тарелки и ложки, спрятанную в шкафу электроплитку, дорогие очки «Слитман», коробку новейших и мерзейших щелок с Мясной улицы. Она выбрасывала крупный хлам, пока не запыхалась, затем с новым отвращением накинулась на мелочь. Даже свиньи не стали бы копить это бесполезное барахло, они втоптали бы его в землю своими острыми копытцами.
Только ванная вызвала у нее меньше отвращения. К ее удивлению, на поддоне там не валялась кучами дешевая косметика, масляные склянки и спутанные волосы. Все это было брошено на туалетный столик в спальне, словно расчищали место для чего-то ценного. Столешницу ванной комнаты покрывал толстый слой черной грязи, на которой лежали инструменты: ножи, зубила и наждачные колеса. Плитки пола полностью покрывала стружка, и на всем аргиллитовая пыль, как блестящий черный снег. Старая жена, очевидно, превратила ванную в студию резчицы – она работала, сидя на стульчаке, пока девчонки в комнате смотрели по локалке свое мыло. Бедные глупые пра. Не сказать чтобы уродки, разве что толстоваты. В добрые естественные времена к ним приплывали бы свататься полные лодки толстоватых храбрецов. Теперь им остается довольствоваться Папой.
Алиса нашла поделку, над которой работала женщина, – почти десять дюймов длиной и почти законченную. Алиса покачала ее в ладони и провела пальцем по всей эбеновой длине. Задумывался ворон, а может, гагара. Но резчица начала с головы и сделала ее слишком большой для такого куска материала, так что пришлось резко сужаться. У фигурки не было ни расправленных крыльев, ни ног, только голова с клювом, а сложенные крылья плавно переходили в изящный полукруг хвоста, похожий на дольку черной луны. Алиса вспомнила «Птицу в полете» Джакометти[49]. Свободный полумесяц Джакометти был, конечно, намного мощнее – суть и сущность парящего полета, заключенная в бескрылую абстракцию, – но и эта старая жалкая корова подошла довольно близко. Фигурка несла в себе искру этой сущности, вполне ощутимую искру.
Алиса поставила фигурку обратно на столешницу и смела все в наволочку.
Покончив с номером 5, она отправилась в номер 2. Юная мексиканская пара, должно быть, за ней следила. Когда Алиса постучала в дверь, они уже упаковали сумки и теперь стояли среди своих вещей с поникшими головами. Уходя, юноша настоял, чтобы Алиса взяла чек, покрывавший их долг.
– Por favor[50], миссис Кармоди, вы были добры так нас.
Взяв чек, Алиса хмыкнула – банк был в Масалтане. Когда эти дети скрылись из виду, она разорвала чек на части.
В апартаментах Старого Норвежца она провела больше времени, аккуратно укладывая в картонные коробки книги, фотографии и коллекцию трубок. В один прекрасный день Норвежец еще объявится. Но даже если нет, эти вещи заслуживали той небольшой порции уважения, с которой он явно к ним относился. Она сложила коробки в кладовку за прачечной, проследив, чтобы та, где были фотографии в рамках, стояла на самом верху. После этого занялась окнами.
Чистые окна – это очень важно. Вискин на скрепках Алиса ненавидела.
– Если вам нужны двойные рамы, купите двойные рамы, – говорила она постояльцам. – Окна существуют для того, чтобы в них смотреть. Вы же не станете заклеивать целлофаном очки, чтобы держать глаза в тепле, правда?
Дело было не только в простынях дерьмового пластика – хотя и они достаточно отвратительны, – но и в грязи, которую они собирали. Пауки устраивали между слоями ловушки, и трупы мух, бабочек и других пауков, туда попадавших, распластывались соседним пластиком. Окна коттеджа Папы-папы превратились в энтомологическую выставку.
Алиса срывала последнюю из этих мутных мембран, когда явилась делегация «Дочерей пра». Они сказали, что пришли за вещами Папы-папы и его семьи. Им уже известно об их безжалостном изгнании. Алиса указала на груду хлама перед номером 5.
– Алиса, ты ведь наша кровная сестра, могла бы обойтись бережнее с имуществом несчастной семьи, – упрекнула ее глава делегации. – Имущество семьи – это часть их духовной жизни.
– Дерьмовое дерьмо, – отвечала Алиса, срывая остатки пластиковых знамен.
Главой была Дорин Орлуша – злыдня с пылающими щеками и огромными оспинами на плоском лбу. Кармоди однажды сказал, что, если бы Дорин Орлуша была половинкой сиамских близнецов, из них двоих получилась бы хорошая вафельница. Это ее голос на автоответчике доставал Алису сообщениями о грядущей неделе пра-гордости.
– Между прочим, это никакая не семья, – сочла своим долгом уточнить Алиса. – Это шоу уродов. Пусть едут в Анкоридж демонстрировать свои таланты – заработают хорошие деньги.
– Ты очень груба, – укорила ее Дорин, – и это очень нехорошо для нашей солидарности и для движения сестер по крови. Мы должны быть добры и бережны друг с другом. Мы должны держаться друг за друга.
Алиса держалась за оконную раму и удержала рот закрытым. Она многое могла сказать о том, что именно надо сделать с пустоголовым движением сестер по крови, но оставила свои мысли при себе.
Лишь когда женщины ушли с драгоценной кучей семейного имущества, Алиса вернулась в коттедж и обнаружила, что ни одна из этих добрых и бережных даже не подумала забрать с собой щенка. Он сжался в комок за опрокинутой корзиной для белья, вокруг горла все так же болтались обрывки платка. Алиса взяла его на руки и отвязала тряпку; щенок оказался девочкой. Она почти ничего не весила, тоненькие ребра под шерстью напоминали стиральную доску.