то заревело, а схватилось ластой за качающуюся раковину. Оно поднялось во весь рост, отбросив гриву. На глазах у Имука чудовище превратилось в давешнего незнакомца, только без одежды, если не считать блестевшей на шее раковины. Взревев еще раз, великан зашагал к песчаным ступеням.
Из всех тяжелых вещей, которыми можно было бросаться, у Имука осталось только резное ребро. Имук достал его из мешка. Незнакомец, кажется, замялся. Имук поднял кость над головой, и незнакомец попятился вниз по ступеням. Имук почувствовал, как в резной кости бьется сила.
Спустившись обратно на берег, человек обернулся к зачарованным девам.
– Вперед! – проревел он. – Догнать его! Схватить! Разорвать на части! По частям мы скормим его крабам.
Девушки с воплями бросились к подножию обрыва.
Опираясь на кость, как на палку, Имук повернулся и побежал к лесу так быстро, как не бегал никогда в своей жизни. Резная кость не только поддерживала его, она указывала ему в темноте дорогу. За камень! Под черничный куст! Девушки неслись за ним, как стая волков, но не могли догнать, несмотря на молодые здоровые ноги. И чем дальше они убегали от моря, тем тише и реже становились их вопли. Скоро погоня выдохлась, одна за другой девушки останавливались, разворачивались и плелись к длинному дому. Тихо, будто лунатики.
Шула ушла последней. Из полого кедрового пня, куда он перед тем спрятался, Имук слушал, как она мечется неподалеку, в зарослях гаультерии. Она потерянно скулила. Один раз ему показалось, будто она шепчет его имя, но он не сдвинулся с места.
Потом ушла и она, а Имук лег на спину в деревянной миске большого пня восстановить дыхание. Он смотрел на круг неба в вышине. Тучи расступились, луна светила ему в глаза, и они становились острыми и твердыми, как глаза Уркек, морской орлицы, когда та гневалась…
Алиса рывком подняла голову. Бутылка была пуста. Черт побери, опять все высосала. Может, старая дева из Нью-Джерси и не много понимала в северо-западной культуре и ее наследии, но эта зараза умудрилась отыскать нечто вроде первобытного источника, как бы ни разило от него доктором Фрейдом. Но разве не то же самое происходит и поныне! Чем Папа-папа не скотский бог со своим мешком подарков и деревянной лошадью с фиолетовой гривой? Или толстоватые сестры не так раздавлены и развратны? Разница лишь в том, что в убогой драме Папы-папы нет достоинства. Нет, черт побери, стиля. Даже если эта детская сказка фальшива, как пасхальный зайчик, она все же прививает некое смутное чувство стиля. Вот только… что за хрень этот ут-утс?
Оставалась еще треть книги – значит, можно взять третью «Корону». Но последняя бутылка оказалась с фокусом – ее пустую засунули в упаковку. За полиэтиленовым пакетом с плесневелым салатом Алиса нашла вино с содовой. Открутив пробку, она сморщила нос и принюхалась – искусственная черника. Алиса вернулась к книге, но почему-то ей стало неудобно на кровати Салласа. Компактный альков был слишком компактным. Она вынесла бутылку с книгой на улицу и села на алюминиевые ступеньки. День был тихим. Дым тлеющей свалки свисал с ветвей дерева, как обрывки грязных флажков. Две собаки на той стороне двора, расправившись с макаронами, свернулись вместе под кустом гаультерии. Щен уткнулся мордочкой в ребристую грудь старого пса и смотрел сны о добрых временах, когда рядом была мама и мамино молоко. Марли не спал – терпеливо лежал с пустыми глазами, словно старый дядюшка, которого попросили присмотреть за ребенком.
В ветках тсуги над их головами очень тихо сидели три вороны, словно боялись разбудить бедную сиротку. На самом деле, Алиса знала, они ждали, когда заснет Марли, чтобы спикировать вниз и подобрать из ракушечника кусочки заблудших спагетти. Она глотнула вина с содовой и вернулась к финалу сказки.
С приближением рассвета длинный дом погрузился в тишину. Девы залезли обратно под семейные одеяла, словно никогда оттуда не выходили. Мужчины храпели в неведении. Незнакомец уселся на расписном ящике с драгоценностями, принадлежавшем вождю, словно этот ящик уже был его собственностью. Чужак плотно закутался в длинную накидку, лицо повернуто к дверям.
Все остальные в длинном доме спали, не считая старой бабушки. Когда вернулся незнакомец, она проснулась и снова завела свою мрачную песню. Она раскачивалась туда-сюда и бормотала, не сводя глаз со спины незнакомца. Он не обращал на нее внимания. Он ждал, глядя на дверь. Скорее всего, он ждал других солдат своей армии теней. Тшшш! Какое ей теперь дело. Ее время прошло. Она стара. Ее магические таланты в театре теней столько времени были единственным ее достоянием, но теперь разбита и эта магия. Скоро разобьется и она сама. Она раскачивалась все сильнее, замотав себе лицо, чтобы можно было выть громче, как вдруг от неожиданного стука воздух застыл у нее в горле.
Бум! Бум! Бум! Кто-то стучал в большую дверь. Храбрецы вскочили на ноги и прыгнули за гарпунами. Девы, дрожа, вцепились друг в дружку. Бум! Бум! Бум! И дверь с бумканьем распахнулась.
Пришел Имук. Он стучал в дверь огромной резной костью. Он запрыгнул в переполошившийся дом, втащил в него свою корзину и запел. Он пел Песню Потлача.
Вот вам финиш, вот конец!
Вот вам потлач, все равны!
Траве – огонь,
Лягухе – мясо,
Могиле – семя.
Всяк приди, высок и низок, полный и пустой,
Всяк приди, богат и беден, раб и господин.
Потлач вот, один на всех,
Бух в костер – и нет его.
Выхватив из корзины лучковое сверло, он бросил его в костер. Вспыхнули искры, огонь разгорелся ярче.
Он взял кремневые сверла и стукнул ими друг о друга.
Мои инструменты как лишние руки —
Бух в костер – и нету их.
Букеты искр обрадовались деревянным рукояткам. Имук опять зарылся в корзину.
А вот мои ложки, черпалки и кружки,
Ложки-черпалки, пока только палки,
А были бы ложки для всех понемножку —
Бух в костер – и нету их.
Люди уже молили, чтобы он прекратил. Это же утварь – она пригодится зимой.
– Стоп! – крикнул Гаугауни, вождь племени. – Тебе так нельзя!
Но Имук все бросал в огонь свои творения.
– Что это? – спросил златоволосый незнакомец. – Что он делает?
– Дурак решил объявить потлач, – сердито объяснил вождь. – Это ничего не значит. Такое можно делать только человеку, у которого есть настоящее сокровище и он готов принести его в жертву. Стоп, рабчонок! Ты зря переводишь свое добро…
Юноша отскочил так, что вождь не мог его достать, и принялся бросать в огонь резные игрушки.
А вот бобренок из сосны
С острющими зубами,
А вот утенок, чтобы пить,
С агатными глазами.
В костер, в костер, смотрите!
Вот я, Имук, я лучше всех,
Нет мне средь вас подобных…
Мальчик бросил в костер пустую корзинку. Теперь у него не осталось ничего, кроме резной кости. Он поднял ее повыше, и Люди уставились на нее с большим интересом. В прыгающем свете огня, точно живые, мерцали и кружились зверьки.
А вот и сокровище —
Кто вырежет лучше?
Из рога и кедра, кости или пня?
Бух в костер – и нет его.
Кто лучше Имука? Кто круче Имука?
Кто следом пойдет за Имуком? Кто? Кто?
Снова вождь закричал юноше, чтобы тот прекратил, но было уже поздно. Резная кость, брошенная в огонь, была прекраснее всего, что Люди Морского Утеса видели в своей жизни, и это взбудоражило им кровь. Громко вскрикнув, другой юноша принял вызов. Он выдернул острую пику, воткнутую в мягкую землю, и бросил ее в огонь вслед за сокровищем Имука:
– Бух в костер – и нет ее!
Затем рыбак бросил в огонь свою сеть, словно хотел поймать скачущее пламя. И корзинщик – свою корзину. Родной брат вождя поджег свой украшенный перьями барабан и бил в него, пока тот не сгорел. Голос племени поднимался, соединяясь с голосом Имука в Песне Потлача.
Вот он, вот он, вот он, вот он,
Потлач вот, где все равны.
Ни вождя, ни храбреца,
Ни раба, ни удальца…
Бух в костер – и нет его!
Вскоре все мужчины плясали вокруг костра, и каждый старался переплюнуть в своей жертве соседа. Вождь со стоном стащил с себя плетеную корону и грустно положил ее в разгоравшийся огонь.
– Теперь все должны это сделать, – объяснил он незнакомцу. – Иначе Смотритель-Хранитель разгневается. Таков закон.
Незнакомец неохотно снял свой остроконечный головной убор и последовал примеру вождя. Вождь бросил в костер сапоги из оленьей кожи, и незнакомец сделал то же самое.
Стучали барабаны, скакало пламя. Женщины рыдали и втирали песок себе в волосы, оплакивая потерю столь многих ценностей, а мужчины танцевали голыми в свете костра.
– Взгляни на нашего гостя, вождь! – крикнул Имук. – Неужто он не отдаст свое сокровище?
Вождь увидел, что незнакомец до сих пор не снял свой волшебный ракушечный амулет.
– Ты должен бросить в огонь это ожерелье, – сказал он. – Каждый мужчина жертвует самое ценное, что у него есть. Даже царь вождей.
Незнакомец перестал танцевать.
– Я этого не сделаю, – сказал он. – Ваш калека специально для меня это все затеял. Я не стану приносить в жертву амулет.
Другие мужчины тоже прекратили танцевать. Они смотрели на вождя и на большого гостя. Огонь высвечивал гнев на их лицах.
– Ты должен, – сказал ему вождь. – Таков закон Людей Моря. Ты должен бросить свое сокровище в огонь, а если ты этого не сделаешь, мы должны бросить тебя с высокого утеса. Таков закон.
– Я этого не сделаю, – снова сказал незнакомец. – Я никому ничем не обязан. Я могущественнее вашего закона.
Люди сердито забормотали, кто-то стал подбирать с земли кипятильные камни. Незнакомец поднял палец и коснулся им магической раковины. Из теней, мерцающих на стенах, опять появилась армия темных демонов. Они надвигались на Людей, яростно визжа и размахивая когтями. Люди племени в ужасе отступили, поняв наконец, что этот незнакомый красавец – не кто иной, как вторгшийся к ним дух. Но Имук прыгнул к костру и достал оттуда пылающее копье. Он швырнул его прямо в черный силуэт Дракона Большой Волны. Тварь заверещала от боли.