– Сейчас они будут здесь, – сказал Стюбинс.
Мотор кашлянул. Кармоди развернулся лицом вперед и усмехнулся:
– А мы с божьей помощью будем там!
Резко накренив лодочку на левый борт, он повел ее в сморщенный зеленый поток, на полном газу, прямо в море. Приливная волна быстро шла на убыль, и легкая моторка проехалась на ней, точно серфинговая доска, прямо над отмелью. Поток брыкался под днищем, но корпус был спроектирован так, что мог изгибаться и двигаться вместе с поверхностью. Он вставал над непокорной водой, словно легкий, как перышко, наездник над двухтонным брахманом; мужчины лишь усмехались, глядя друг другу в лицо, – пусть себе брыкается.
Они сошли с отмели и некоторое время неслись с плеском и грохотом по вихрящейся податливой воде, не говоря ни слова; затем старый Стюбинс наклонился к Кармоди. Глаз у него блестел, как хромированная заклепка. Он по-прежнему говорил шепотом:
– Ох, мой бох, как это здорово, Кармоди, вы бы знали! Охренеть же можно!
– Я не совсем понимаю, о чем вы, мистер Стюбинс.
– Трепет, Кармоди, неужто он вам не знаком? Трепет, когда проходишь неизвестную отмель, идешь по новым водам, когда по прихоти новых ветров тебя несет на новую землю? Вы только посмотрите: мы тут свободны, как юные брызги в соленых струях! По левому борту – открытое море! По правому – идеальный утес сапфирно-голубых облаков, вздыбленных на тысячу футов в высоту бог знает каким метеорологическим феноменом! Ах, господи, друг, восторг и трепет!
Кармоди не отвечал, но мышцы его щек растянулись в улыбку шире некуда.
Стюбинс хлопнул ладонью по надувному корпусу:
– Вот красота! Вы знаете, о чем я: трепет, когда тебя зовут и манят морские приключения. Романтика! Таинственные острова! Оседлать неизвестную волну и разведать неразведанное! Ради бога, друг, только не говорите мне, что вам не знакомо это чувство.
– Отчего же, знакомо. Только мой нос слишком часто заливало волной, чтобы говорить о романтике.
– Что ж, тогда поговорю я. – Ветер швырял его седые волосы, словно пену. – Опрокидываться, идти ко дну, ломать мачты… все прекрасно. Удача и противоборство! Сможете ли вы подойти к подветренному берегу в плохую погоду? Какова ваша наветренная скорость? Чем оснащен ваш корабль? И в хорошей ли он форме? Вы знаете, что яхты всегда были инструментом государственности? Королевский военный корабль Генриха Восьмого, «Генри Грейс э’Дью», – хороший тому пример. Вы наверняка видели картины в какой-нибудь английской библиотеке: плавучий дворец, великолепный и величественный?
– Возможно, – согласился Кармоди, зная точно, какую именно литографию описывает сейчас Стюбинс.
– Этот корабль стал Генриху настоящим зубастым троном, всяко лучше кресла-качалки в Букингеме. «Дворец на море» Генриха был государственным кораблем своего времени и принес больше пользы короне, чем любой, черт бы его побрал, наземный замок. Да и пахло там наверняка лучше.
– Здесь вы, возможно, правы, – снова согласился Кармоди. – Знаю я, чем пахнет в этих замках.
Они шли мимо «Чернобурки», но она стояла на сотни ярдов ближе к берегу. Человек в белой форме кричал им что-то в рупор. Вот почему старый призрак так разговорился, догадался Кармоди.
– Другой пример – яхта Людовика Четырнадцатого… ее помосты разукрасили настолько богато и тяжело, что она уже не годилась для плавания. Она все же поплыла и перевернулась из-за этих своих оборочек. Как это по-французски. Почему, вы думаете, палуба у бака зовется форкастель? От латинского castellum – крепость, дворец. Потому что бак и был дворцом, воздвигнутым перед мачтой, и представал царственному взору главы государства всякий раз, когда тот стоял на юте, – развевающиеся флаги символизируют власть короля. Корабль государственности, понимаете?
– Более-менее. – Кармоди повернул голову к большому металлическому парусу. – Чисто из любопытства: какое королевство представляет ваш грандиозный и нелепый корабль? Какие на нем флаги? Звезды-полосы? «Юнион-Джек», Восходящее солнце? Чисто из любопытства…
Стюбинс не пожелал смотреть на яхту.
– Вы правы, на нем нет государственных флагов, но грандиозный и нелепый корабль действительно является инструментом государственности – это такая же истина, как и то, что вы здесь сидите. Я только не знаю теперь, какого государства.
– Мне кажется, капитан должен знать, чьим судном он командует.
– Я же вам сказал, что я номинальная фигура. Я встаю время от времени за штурвал, но это просто шоу. Вон то накрахмаленное угробище, которое визжит в рупор, – нет, не показывайте ему, что вы его видите, – старпом Сингх, он и есть настоящий начальник. Но и он вряд ли знает, чьим судном командует. Приказы приходят к нему через один гаджет, он сам отдает их через другой, а тот переправляет их судовому компьютеру. Судовой компьютер прокладывает курс, поворачивает румпель, даже ставит парус, а мистер Сингх работает с клавиатурой. Говорят, он умеет печатать две тысячи двести знаков в минуту. Я за минуту хорошо если успею застегнуть ширинку. – Он развел узловатые руки и скорбно пожал плечами. – М-да. Я просто старая глупая деревянная гальюнная фигура. Моя единственная обязанность в море – держать нос по ветру, смотреть вперед острым взглядом, а также мордоваться с пристойным видом на серьезных общественных мероприятиях, чтоб яхта не села на мель.
– Тогда зачем оно вам? У вас же явно хватает фишек на крышу над головой…
– Потому что я люблю море, друг, я же говорю. – Стюбинс скосил глаз в сторону. – Ой, этого я и боялся. Они спускают скоростной катер. Что ж, сэр, надеюсь, вы знаете место, где можно отсидеться.
– Знаю. А вы, если у вас действительно такой острый взгляд, как вы утверждаете, смотрите вперед обоими глазами. Нам нужны обломки кораблекрушения вон на той песчаной отмели. Вперед и обоими глазами, я сказал!
– Есть, капитан.
Стюбинс коротко отдал честь, развернулся и соорудил над глазами козырек из своей длинной серой руки. Лихая фигура, вынужден был признать Кармоди, наблюдая угловатый профиль этого человека, – старому разбойнику не хватает разве только попугая.
Стюбинс первым и увидел эти обломки. Кармоди пропустил бы – из песка торчали только ржавые концы ребер. Канал сдвинулся: он теперь тек из низких дюн на север от этих костей, а не на юг, и обмелел – так обмелел, что напоминал бегущий по тротуару ручей из автомойки. Кармоди вошел в него носом вперед и на полной скорости, лишь в последний момент подняв из воды пропеллер. Они проскользили по песку, точно выдра по илистой отмели. Добравшись до убежища маленькой бухты, Кармоди заглушил двигатель: катеру не увидеть их с той стороны канала, но у них может быть звуковой радар. Когда «зодиак» запрыгал в стоячей воде, Стюбинс заговорил снова:
– До того как начать плавать на яхтах, я был моряком торгового флота – в те времена торговый флот еще кое-что значил. Приятель гонял по Миссисипи мусорную баржу, я умел водить бульдозер, так что он меня взял. Я был тинейджером и голодранцем с юга, приятель звал меня Джимми-лох. Сам он пришел на торговый флот еще до войны с Гитлером. Черт возьми, он мог травить байки о морских приключениях в любом большом порту: Роттердам, Ливерпуль, Сидней… и, конечно, старый Фриско. В Сан-Фране ему сделали тату на конце, кругами, как красная спиральная лента. В спокойном состоянии, пожалуй, ничего особенного, но когда он вставал в полный рост, это, черт подери, выглядело как здоровенный цирюльный столб!
Он помолчал, дав Кармоди возможность представить эту картинку. Бормотали морянки, «зодиак» клевал носом в тихой воде.
– Байки старого моряка произвели на меня большое впечатление – это еще мягко сказано. К концу мусорной экспедиции я твердо решил: жизнь в море будет моей жизнью. Он дал мне письма к каким-то своим важным знакомцам со времен мореплавания, и я отправился в путь. Не прошло и пяти лет, как юный Джеймс Локх, голодранец из Теннесси, получил диплом Нью-Йоркского морского колледжа в Трогс-Неке и право работать на любом американском торговом судне в любом порту мира. Беда была, что к тому времени на американских торговых судах почти не осталось работы. Старые флоты янки засасывало в нидерландско-азиатские линии, как древесные щепки в трюмные трубы. Что это, кстати, был за остов, мимо которого мы прошли по отмели? Остатки какой-то вашей прежней экспедиции в этих водах?
– Я не знаю, что это было за судно, – ответил Кармоди. – Когда лет двадцать назад я впервые обнаружил этот маленький желоб, кости уже торчали. Железные ребра – значит большое и древнее. Думаю, жертва землетрясения шестьдесят четвертого – только очень большая волна могла загнать лодку с такой глубокой осадкой в такой мелкий желоб.
Стюбинс кивнул, мрачно соглашаясь, затем продолжил свою морскую историю:
– Я отпихивался от работы на яхтах, считая это делом для слюнтяев, как и вы. Я несколько месяцев проторчал на восточном побережье в поисках подходящего судна – работал по большей части на вилочных погрузчиках. Это дело мне нравилось еще меньше, чем сгребать бульдозером мусор, – не просто нудно, но еще и опасно. Большие неуклюжие контейнеры все время норовили опрокинуть вилочник. За полгода я стал седым как пепел. Потом в Чарльстоне, в одно прекрасное воскресенье, я увидел в разделе вакансий объявление о том, что на историческом судне кому-то нужен капитан на замену, закончить «исторический круиз» вокруг мыса Горн для богатых музейных кураторов – потом такие туры стали называть «яхтой-фантазией»… им нужен был молодой капитан на замену, желательно из Новой Англии и с аристократическими корнями. Тут до меня дошло, что, если я настроен на морскую карьеру, придется менять свой образ. На последний доллар я купил в благотворительной лавке общества «Сент-Винсент-де-Пол» подержанную фуражку яхтсмена и блейзер, заявился в таком виде на яхту, и они сразу меня взяли. Там было даже имя на грудном кармашке: «Капитан Г. Стюбинс». Но дело решила преждевременная седина, так я всегда подозревал. Я