эксклюзивно. Мардж ответила залпом новых вопросов:
– Разве «Морской ворон» не оговорил отдельно, что только вам одним разрешено продавать пра-артефакты и сувениры? Почему же тогда вам не нравится, что только мы одни будем обеспечивать охрану? Мы уже целый месяц этим успешно занимаемся.
– Именно это я и хотел сказать! – во весь голос согласился Том Херб, снова вскакивая на ноги. – Прежде всего традиции, это самое главное: сохранить традиции.
До Айка постепенно начинало доходить, что большая часть этих споров сводилась к тому, что каждый хотел быть уверен: когда начнут резать жирный новый пирог, они гарантированно получат тот же кусок, который, согласно традиции, получали всегда, а может, и побольше. У него стали возникать нехорошие предчувствия относительно речи, на которую его подбил Альтенхоффен. Он явился весь в мыле бороться с распродажей, а теперь вдруг задумался, не может ли быть так, что борьба проиграна, пирог продан и осталось только решить, как его резать.
Еще до того, как он успел сформулировать эту мысль, Норман Вон постучал, требуя тишины, и жестом пригласил Айка подняться на трибуну:
– Сядь, Чарли. Утихни, Мардж. Давайте послушаем, что нам скажет отец-основатель. Десять минут, Айзек.
Айк поднимался на трибуну, задумчиво опустив голову. Он долго не начинал говорить, и это выглядело так, будто он мучительно соображает, с чего начать. Жужжание разговоров в зале стихло, сменившись любопытством. Эти долгие мучения были давно придуманным трюком – способом выстроить спектакль и одновременно дать людям успокоиться. Ибо он прекрасно знал, с чего начнет – со старого проверенного временем вступления. Еще в школе он выучил наизусть несколько абзацев из книги по американской истории. За декламацию этого текста он получил первый приз на конкурсе чтецов среди юношества: двести баксов и бляшку с золотой лопатой, которую сразу продал. На что он потратил деньги, он уже забыл. Но никогда не забывал эти абзацы. Он использовал большие и малые куски из них для вступлений к своим речам почти на всех митингах. Это зажигало безотказно. Когда в зале стало достаточно тихо, он поднял голову:
– Вы… испуганная толпа, что застыла на перекрестье дорог!
Голос звенел колоколом, что для Айка стало почти такой же неожиданностью, как и для слушателей. Хорошо, что он не прикончил бутылку, – он был у самого края, а то и за ним.
– Вы противитесь независимости и не ведаете, что творите: вы открываете дверь вечной тирании. Я говорю вам: рассуждать о дружбе с теми, кому наш разум запрещает доверять и кого наши страдания, проникая через тысячи пор, приказывают нам ненавидеть, – безумие и глупость. И есть ли причина надеяться, что ненависть иссякнет и на ее месте возникнет любовь?
Он окинул взглядом изумленный зал. Он указал рукой на стену, у которой, вытаращив глаза, сидел Кларк Б. Кларк с командой стряпчих:
– Вы говорите нам о гармонии и примирении, но способны ли вы вернуть времена, что давно в прошлом? Возможно ли вернуть проститутке ее прежнюю невинность?
Он повернулся к толпе «Морского ворона»:
– Есть раны, которых природа не прощает, иначе она перестала бы быть природой. Как не может мужчина простить того, кто надругался над его возлюбленной, так и земле никогда не простить своих насильников.
Затем к Битым Псам, неловко заерзавшим от того, к чему клонит их знаменитый отец-основатель:
– Всемогущий наделил нас этими неугасимыми чувствами ради добрых и мудрых целей. Они стражники наших сердец. Они отличают нас от простого животного стада. Общественный договор будет попран и справедливость исчезнет с лица земли, стоит нам стать безучастными к проявлениям этих чувств. Грабитель и насильник избегут наказания, если раны, нанесенные нашей сущности, устанут взывать к отмщению.
Он глубоко вдохнул, прежде чем обрушить величественный финал на самые задние ряды, где его слушали с ошеломленными и восхищенными лицами Вилли, Каллиганы и мальки. Алиса тоже бросила изучать этот чертов потолок.
– О вы, кто любит человечество, чтит землю и щадит ее слабых обитателей. Вы, кто осмелился противостоять не только тирании, но и тирану, восстаньте! Каждый клочок нашего мира переполнен агрессией. По всей земле попирается свобода, ей выкручивают руки; нагло улыбаясь, ее мучительно насилуют жадные тираны. Так восстаньте же против этих тиранов, приютите преследуемого и приготовьте убежище для человечества – убежище для всего человечества, а не развлекательный дерьмопарк для гребаной фу-ты-ну-ты-элиты, который собрались здесь строить те самые мерзавцы, что разбогатели на нашем изнасиловании!
На этом месте Айк привык останавливаться, чтобы утихли аплодисменты и приветственные крики и он смог бы перейти к более современной части своей диатрибы. Однако на этот раз не прозвучало ни единого хлопка и не раздалось ни одного одобрительного возгласа. Непредвиденное молчание било его в лицо, как холодный ветер.
– Слова Томаса Пейна[89], – объяснил он, – одного из наших истинных отцов-основателей.
Это больше походило на извинения, чем на объяснение. Неужто никто не помнит, кто такой Том Пейн? Айк собирался сказать что-то еще о Великой американской революции, когда его прервал голос из толпы:
– Что вы с Кармоди делали на лодке, Саллас?.. И где бы нам тоже такого взять?
Зал взорвался гулом облегченного смеха. Айк почувствовал, что краснеет, но ответил улыбкой, пытаясь одновременно разглядеть, кто спрашивал.
– Ага, Айк… – Это был другой голос с другой стороны зала. – Я вот лично не понимаю, к чему ты ведешь.
Говорил Боб Моубри, сварщик. Он стоял у одной из ободранных сосновых колонн, подпирающих потолок в зале, зацепив большими пальцами кожаный нагрудник старомодного кузнечного фартука. Рубашку под фартук он надевать не стал, а плечи и руки у него были такими же смуглыми, как и старая кожа, – наверное, с тех пор, как Айк в последний раз его видел, он вколол себе дозу меланина, и приличную.
– Я веду к тому, Боб, что мы все здесь совершаем большую ошибку.
– Аминь! – подтвердил Кармоди.
– Какую, например, ошибку? – энергично поинтересовался Боб… это он-то, который вечно мямлил и всеми способами пытался пролезть в клуб. – В чем ошибка?
– Например, в том, как они заставили тебя одеться, Бобби. Спрей под каштановое дерево они тебе тоже предоставили?
Моубри вытащил большие пальцы из-под фартука, чтобы все могли полюбоваться на его руки. В меланин он явно подмешал стероидов.
– Чем я не так одет? У меня что, меньше прав на традиции, чем у Херба Тома? Или у чертовых индейцев? Мне за неделю платят больше, чем я раньше зарабатывал за полгода.
– Воа, шо так? – К Гриру наконец-то вернулся акцент. – Бох ты ж мой, они столько тебе платят за этот кузнечный фартучек? Ммм, где б мне взять такую клевую работку с переодеванием, а, Боб?
– Это не переодевания, мудило. – Боб Моубри вспыхнул и поднял большой кулак. Он стал похож на рестлера из рекламного ролика «Мы кузнецы!». – Иди к черту, я пока еще рабочий сварщик, и это мужская работа!
– Конечно, – быстро согласился Грир. – А хто ж еще, Боб, шо ты, шо ты.
– Иди в зад!
– Вот это правильно, Моубри. – Кармоди похлопал в ладоши. – Там дохрена мужской работы.
– Иди в зад вместе с Гриром, Кармоди. И Саллас туда же. Вы мудаки и все проспали. Сидите тихо и дайте нормальным людям заниматься делами.
Айк сел, умудрившись даже улыбнуться, хотя таким дураком не чувствовал себя уже много лет. О чем он думал? Мог бы и сам догадаться, насколько бессмысленно метать жемчуг речей Пейна в эти бочки со свининой. Моубри прав. Мы всё проспали.
Постучав молотком по трибуне, Норман Вон вызвал следующего оратора – Бетти Джо Будь-Довольна. Бетти Джо курировала Музей пра со стороны «Дочерей» и сразу объявила, что ее интересует вопрос Этнической Аутентичности. Она обеспокоена тем, что ни в одном из виденных ею проектов тематического парка не уделено достаточного внимания Этнической Аутентичности, и она зачитает сейчас заранее подготовленное заявление, дабы прояснить свою озабоченность. Бетти изучала историю чугачей, и ее хорошо знали на кафедрах антропологии в большинстве главных университетов. У нее было напряженное и по-птичьи тонкое лицо, а также репутация честного ученого, преданного идее сохранения исторического наследия на этой территории. Даже Алиса относилась к Бетти Джо Будь-Довольна со всем уважением. К несчастью, голос у Бетти был таким же по-птичьи тонким. В зале собраний Битых Псов она не смогла добиться того внимания, к которому привыкла на антропологических семинарах. Меньше чем через минуту после того, как она начала читать свое озабоченное заявление, зал снова загудел локальными дискуссиями, проявляя озабоченность куда более мирскими вопросами. Кто рулит курортом? Кто строит общественные туалеты? Через несколько минут этого шума Кармоди наклонился к Айку с Гриром и прошептал, что уже выполнил свою летнюю норму по гражданским акциям, а потому сбега́ет в «Крабб-Потте» пить-есть и разводить шуры-муры. Но завтра, напомнил он им, они с утра пораньше поменяют рваную сеть на новую и отправятся обратно к той горячей дырочке макать эту новую сетку в воду и вытаскивать дохрена чего хорошего! Он усмехнулся бубнящей толпе проказливо и заговорщицки:
– Ни слова, где мы были. Этим олухам не до того, чтобы лазить по дырам, но лодки из других портов еще не настолько звезданулись. Так что в шесть склянок на «Кобре» и, ради бога, ни слова. Вы меня слышите, мистер Грир?
– Слышу вас хорошо, миста Кармоди, – отчеканил Грир. Сейчас, когда Айк сделал свое дело и остался жив, его тревога угасла. – Подумаш, делов, хотя и не очень. Воа! Шесть склянок.
– Айзек?
– За меня не волнуйся, Карм. Я тоже сыт гражданскими акциями.
Кармоди стал протискиваться через толпу в ту же сторону, откуда пришел. Они видели, как он задержался, сказал пару слов Каллиганам и Вилли, затем выскользнул за дверь. Через секунду за ним последовала большая блондинка. Айк не понял, заметила ли Алиса, которая сидела, привалившись к дверному косяку, на своем насесте.