После нескольких секунд молчания Левертов спросил:
– Quo vadis?[92]
– Наверное, обратно на Набережную. Я собирался срезать по тропе, но не думаю, что твоей новой тачке стоит туда соваться. Если не хочешь разболтать еще одно колесо.
Левертов что-то сказал в темноту, и большая машина, беззвучно развернувшись, поехала к городу.
– Я рад, что у нас появилась возможность поговорить, кореш. – Слова Левертова будто прогибались под унылой учтивостью. – Есть одна надоедливая заноза, которую нам с тобой надо вытащить. Мне не понравилось, что ты хотел сказать в этой своей волнующей речи. Нет, не понравилось. При всех твоих надменных околичностях ты выставил меня злодеем, так мне кажется, и при этом без всякого повода.
– Я не заметил тебя на этой гулянке, Ник.
– У ночи тысяча глаз[93].
Левертов, должно быть, коснулся контрольного пульта, ибо за водительским сиденьем вспыхнули три монитора: два угловых показывали внутренность зала и один высокий и длинный – то, что происходило снаружи. Из двух внутренних один был неподвижный, из-под потолка. Второй, скорее всего, от скрытого передатчика Кларка Б. Наружный общий план явно снимали с какой-то очень высокой точки, выше любого известного Айку городского здания.
– Это с верхушки крыльевого паруса, – ответил Николас на незаданный вопрос. – Четко, а? Но ты никогда не любил эти современные штучки-дрючки, правда, Айзек? Может, ты и прав. Просто игрушки. – Он щелкнул, и экраны снова стали темными. – Теперь мы можем поговорить? Ни штучек, ни дрючек, ни наколок, ни подколок. Как кореш с корешем, в открытую. Я искренне не знаю, чем я тебя обидел, Айзек. Я понимаю, конечно, что я невыносимая и вероломная змея, но такова моя рептильная сущность, ничего личного. И все же есть у меня смутное подозрение, что я чем-то задел тебя лично.
Айк уже давно не сомневался насчет старого Марли и был уверен, что Левертов это понимает. Тогда к чему такая бальная учтивость? Левертов проверяет его на прочность или просто злорадствует? Его разбирало злобное желание ответить на шпильки правдой и выложить грязную карту, которую они подобрали у Колчеданного мыса, – он мог поклясться, что тысячеглазая ночь еще не обзавелась шпионским объективом в тех краях, – но быстро передумал. Нет смысла так рано открывать ладонь. Это, кроме всего прочего, в определенном смысле нарушит протокол. Дело не в игре. Своими маневрами Левертов втягивал его в некий психогенный танец, и каждое движение должно быть выверено.
– Да нет, Ник, ничего тут нет личного. Ты же сам говоришь, что ты невыносимая вероломная змея, в этом все и дело. На собрании я сказал то, что сказал, потому что у меня еще хватает тюремного нюха, чтобы учуять жареное мороженое. Вы кормите им город, жареным мороженым с лопат, Ник, с полных лопат.
– Они, однако, этого не чувствуют, Айк.
– Мелюзга никогда ничего не чувствует, Ник. Ни раньше, ни теперь. Оттого она и мелюзга. Но позволь мне сказать тебе одну вещь, – может, она тебя утешит: ты больше не услышишь от меня обличительных речей. Сейчас меня куда меньше, чем два часа назад, заботит, за каким именно жареным мороженым выстроилась эта мелюзговая дыра.
Откинув назад длинные волосы, Левертов восторженно заблеял:
– Айк, я тебя люблю. Ты сокровище, это чистая правда. Таких, как ты, надо держать в Палате мер и весов. Куда ты собрался? Может, лучше поедем на яхту и пропустим там пару лопат, как старые кореши?
– Не стоит, Ник. Если хочешь меня подвезти, мой фургон до сих пор стоит у Тома на прокатном дворе, и я хотел бы его забрать, пока Херб еще на собрании. У него тоже заноза и тоже из-за меня. А пока я отвалюсь ненадолго, если не возражаешь. Я устал. Можешь включить обратно свои штучки-дрючки, если хочешь, мне даже слегка интересно, если из зрительного зала.
Остаток пути по Набережной они провели в молчании, наблюдая за тройной видеотрансляцией из Дома Битых Псов. Уэйн Альтенхоффен читал с огнетушительной трибуны свою едкую передовицу, но его никто не слушал. Все говорили. Группировались группировки, делались дела. Когда они доехали до шлагбаума у въезда на причал, Айк показал, в какой стороне стоит его фургон, и Ник проговорил что-то в кольцо микрофона. Большая машина беззвучно въехала на площадку Тома Херба. Но когда они приблизились к тому месту, где Айк несколько недель назад оставил фургон, машины там не оказалось. Вместо фургона стоял джип. Грир опять увел у него из-под носа автомобиль, воскреснув в прежнем обличье стараниями девиц Босуэлл и вновь обретенного ямайского акцента. Айк усмехнулся про себя и выбрался из лимузина, ничего не сказав Нику: если джип не заведется, наконец-то будет возможность погулять в одиночестве.
Перед тем как закрыть дверцу, он наклонился и заглянул внутрь:
– Не волнуйся и не жди никакого дерьма с моей стороны, Николас. Я решил все передать в руки Деуса, – и захлопнул дверь, чтобы не продолжать разговор.
Джип еще не остыл и завелся легко. Айк подождал, пока лимузин скроется из виду, потом сдал назад, выехал со двора и направился обратно в город. Он чувствовал себя легко и свободно. Приятно было рулить этой старой гологрудой колымагой. Удобно. В воздух с залива, толкавший его в щеку, загадочным образом примешивалась гниль тлеющего мусора, словно вонь со свалки пустили по трубам на другой конец города, специально для него. Он морщил нос, но этот воздух все равно был лучше ионизированной затхлости лимузина.
На подъезде к городу он свернул, чтобы обогнуть Главную и попасть на свою дорогу чуть ниже водонапорной башни. В тусклом натриевом свете под железной конструкцией горбились три больших экскаватора и один трактор. Машины выглядели весьма благочестиво в своей неподвижности, как пилигримы, пришедшие помолиться туда, где по предсказаниям должно произойти чудо. Постройки Лупа казались такими же темными и благочестивыми. Потом Айк повернул на колею к трейлеру, фары джипа прокатились по ровной площадке, и загадка гнили в прибрежном ветре была решена. Тлеющую горную мусорную гряду убрали. Выскребли дочиста! Остались только лоскуты на месте нескольких предгорий. Вот откуда бралась дымная вонь на другой стороне бухты – они строили из мусора основание для новой посадочной полосы. Ублюдки! Потом Айк напомнил себе: а какая разница? Какая, к черту, разница? Это их земля и их полоса – пускай валят туда все, что им нравится. А это мой трейлер, моя замковая башня, купленная и оплаченная. Я его сюда притащил, я и вытащу. Пошли все в зад.
Он уже собрался ехать дальше, когда свет фар впился в трепещущую цветастую фигуру, похожую на расхристанного дервиша. Это была Луиза Луп, а трепетали ее разноцветные локоны и пейсливые шелка. Тушь опять текла из глазниц по ее потным щекам.
– Помогите, пожалуйста, помоги-и-и-ите.
Он мог бы догадаться, как только увидел в сетях эту мерзость, – день будет гаже некуда.
– Они хотят моей смерти, Айк. Они оставили меня одну на транках, чтобы я сдохла, но я их выплюнула.
– Кто хочет твоей смерти, Луиза?
– Свиньи и медведи. Им нечего есть без мусора. Вон, слышите?
Он слышал: по всему склону разносились голодный храп и хрюканье.
– А как же твоя собака? Нерд тебя защитит, Луиза.
– Нерд утонул, неужели не помните? О, Айзек, я совсем одна…
И она осела в грязь, как сдувшаяся радуга. Айку пришлось тащить ее в джип, потом нести на руках в трейлер и укладывать на кровать Грира. Будет для маста-раста живописный сюрприз, если он сегодня все-таки придет домой.
Айк принял три таблетки аспирина, потом теплый душ, потом еще три аспирина. Под конец, уже сидя в халате, в тусклом непотревоженном воздухе своего купленного и оплаченного замка, он не мог отвязаться от мысли: что дальше? Ну же, черт подери, что дальше? Долгожданный ответ пришел вместе с рикошетными скачками фар через трейлерные окна, и эти фары горели все ярче и ярче, пока на ракушечном дворе не затрещали колеса. Айк вышел на ступеньки и прикрыл глаза ладонью, защищаясь от света.
– Простите за беспокойство, мистер Саллас. Мы просто фаны. Мы слышали вас на собрании…
Большой воздушный квадроцикл с трескучим электромотором. В нем, кажется, сидело трое спереди и трое сзади. Айк порадовался, что двадцать второй калибр лежит все там же, в подвесном цветочном ящике, легко достать. Вытянув руку, он взялся за ящик, как бы для равновесия.
– Вы дали им под зад, мистер Саллас. Чисто зам.
– Ага, мистер Саллас, точняк. Все наши так и решили. Но мы не хотели привлекать внимание.
И тут он понял, что это дети, просто дети. Первый голос звучал как у Каллиганов или даже моложе, второй – принадлежал девочке. Может, эскимоске. Он вроде бы различил ее лицо за светом фар. Рядом с ней за рулем сидел кто-то с мохнатой седой бородой. Но лицо его было таким же детским.
– Мы просто хотели вам сказать, мистер Саллас, – продолжал девичий голос, – у вас есть товарищи, про которых вы не знаете. Союзники. Больше мы пока ничего сказать не можем. Спокойной ночи.
Теперь он был уверен, что это эскимоска, – он помнил этот хриплый голос со дня похорон Марли. Квадроцикл сдал назад, развернулся, и тут до Айка дошло, что он ведет себя очень негостеприимно.
– Эй! – крикнул он. – Я тут подумал насчет щенка…
Они уже выскакивали обратно на площадку, и заговорщицкие перешептывания волочились за ними следом, как вымпелы за полуночной платформой. Айк стоял и слушал, пока все не стихло, потом вошел в трейлер. Сообразил, что держит в руке двадцать второй.
– Надеюсь, больше гостей у вас не будет, мистер Зам, – обругал он самого себя. – Что-то вы стали чересчур воинственны.
19. Сходи с ума, а не ходи на цыпочках
Алиса проторчала на собрании гораздо дольше, чем собиралась или предполагала. Оратор за оратором поднимались на трибуну, тратя свои драгоценные десять минут на поиски слов, точно монет, которые нужно забросить в щель игрового автомата, безнадежно и безропотно, –