то случилось перед самой последней фазой. Называется «волновой резонанс». Листы серого света наползают на вас по земле со скоростью тысячи миль в час и накрывают, словно крылья бабочки. Волны холодного серого пламени. Даже если вы подготовились и прочли о волновом резонансе и даже наполовину поняли, что он возникает из-за релятивистского изгиба солнечных лучей вокруг луны, которые потом на земле накладываются на другие, неизогнутые лучи, – Радуга Тяготения[104], – вы все равно не готовы к самому эффекту. Никто не готов. Ничто. Все сущее на мили вокруг задерживает дыхание и погружается в мертвую тишину. Певцы и пропойцы, птицы, ослы и собаки; клетки плоти и, возможно, элементарные частицы в клетках. Мертвая тишина. Благоговейная – за пределами теорий и объяснений. Эта пурпурная лента, змеившаяся сверху вниз на севере, нагоняла такой же трепет, только сильнее намного. Она походила на просвечивающуюся пластиковую занавесь для душа, которую растягивали вдоль зигзагообразного карниза по всему хребту Колчеданов. На лист виноградной глазури. «Струящийся забор»[105]. Оконное стекло в милю высотой. Лезвие хрустального меча! В последний миг, не дойдя до них четверть мили, прямо там, где Колчеданный мыс врезался в прибой, она разбилась и потянулась прочь, к западу через северо-запад, к Алеутам, в море.
Айк не помнил, издавала ли эта штука звуки. Наверное, должна была. Разум говорил: если нечто столь огромно, движется столь быстро и поворачивается столь резко, оно должно испускать подобие инерционного воя или скрипеть на поворотах. Но он не помнил. Обрывок прозрачного занавеса, который это нечто оставило после себя, несомненно, звучал – шипел брызгами и щелкал.
– Как большой лоскут фиолетового бекона, – торжественно напомнил Грир Айку, – который жарят.
– Прополыхало, – сказал Айк. – Но, кажется, ничего серьезно не сломало.
Он решил не упоминать компасную иглу, повернутую наоборот. Занавес постепенно исчезал из виду, и шипение превращалось в шорох. Он уже почти сошел на нет, когда они заметили, как что-то происходит с водой в бухте.
– В прошлый раз такого не было, – заметил Грир этим своим ровным голосом. – Но та и близко не была такой большой…
На поверхности воды появились провалы и вздутия, но не волны, а муаровые узоры, как на вине в двух бокалах из хорошего хрусталя, когда ими слегка друг о друга звякнешь, или как вода в большой гальванизированной ванне, если пнуть ее изо всей силы. Маячившую перед ними огромную яхту охватили спазмы. Дрожали все шесть понтонов, то выдвигаясь, то опять застывая. Радары и спутниковые антенны на ходовом мостике бесконтрольно крутились, зато вода за винтами перестала бурлить и совершенно застыла.
Только тут Айк заметил, что маленький забортный мотор у него под рукой тоже встал… и, видимо, уже давно. «Кобру» за их спинами болтало куда сильнее и злее, чем если бы из-за мелких провалов и вздутий воды у ее корпуса. Ее двигатель тоже замер, и это вывело ее из транса непрерывного кружения. Но она не дрейфовала. Изящная лодка брыкалась и скакала, словно наевшаяся дурман-травы дикая кобыла. Дельфинам это не понравилось, и они рванули на все шесть сторон, бросив навсегда свою увлекательную карусельную работу.
С этими брыканиями «Кобра» становилась ярче. Раскалялась. Подняв цейссовский бинокль, Айк увидел целые рои пересекающихся световых кругов – они мерцали вдоль всего «Кобриного» борта, как нашествие жалящих мух. Их было слышно. Раненая лодка пыталась их стряхнуть, но рои становились гуще и грубее. Айк с Гриром смотрели, не говоря ни слова, пораженные до глубины души этими корабельными муками. Пронесшийся над водой крик прервал их безмолвное бдение.
– Эй, берегись!
Предупреждение Кармоди пришло слишком поздно. О левый борт «зодиака» что-то ударилось – очень твердое что-то, чего еще секунду назад не было. Этот удар бросил Айка на дно лодки, а Грира перекувырнул в воздухе, точно клоуна на батуте. Толкнула их понтонная нога, часть паучьей яхтенной аутригерной системы. Все шесть ног неожиданно вытянулись во всю длину. Надувной плот пнуло левым задним понтоном, как футбольный мяч большой железной бутсой.
Грир плескался у этой ноги, растянувшись по поверхности рябого моря в своем неопреновом костюме. Он напоминал бумажный шарик из тех, что раскрываются в кипятке цветком. «Зодиак» отбросило в ту сторону, куда его пнула железная нога.
– Плыви к понтону, комрад! – крикнул Айк. Грир все лежал на воде, распластавшись и обратясь к пустому небу блаженным ликом.
– Я не умею плавать, комрад, – ответил этот лик. – Никогда не умел.
– Тогда повернись и хватайся, Христа ради! Вот же понтон.
Там имелись даже металлические ручки для хватания. Грир без труда подтянулся и забросил свое тело на полый кокон. «Зодиак» относило все дальше к корме большой яхты. Айк крутил колесо стартера, но безрезультатно.
– Теперь плыви ты, умник, – крикнул Грир. – Ты умеешь.
Айк покачал головой и снова покрутил колесо.
– Эта лодка еще понадобится, – объяснил он.
– Тогда проверь карту, – крикнул Грир со своего понтонного насеста. – Нет ли там чего странного…
Айк вытащил пластиковую карту. Ее магнитную полосу покрывали перекрученные муаровые узоры.
– Да, испортилась.
– То же было и на «Кобре». Ладно, у меня в мешке лежат клещи. Сдирай эту панель со щелью – доберешься до проводов.
Спорадический лязг лесов на высоте металлического паруса указывал на сильный ветер наверху, притом что на уровне моря стоял мертвый штиль. Встав на колени на надувное дно и достав инструменты, Айк согнулся над мотором. Пластиковый кожух снялся легко, едва Айк надорвал его клещами.
– Ну вот, провода, – крикнул он, не оборачиваясь. – Что дальше?
– Сколько?
– Пять, шесть… восемь!
– Господи спаси нас. Ладно, скрути вместе любые два одного цвета. Потом надо перепробовать все оставшиеся к стартеру мотора.
– Брось ты эту хрень, Айчик, – услыхал он голос Кармоди прямо у себя над головой. – Прыгай, пока до нас еще близко. У тебя даже спасательного жилета нет.
Айк обернулся, улыбаясь круглому румяному лицу, склоненному над поручнями. Расстояние между ними заметно увеличивалось.
– Я не уверен, что у вас там надежнее, Карм, судя по тому, куда вас несет ветром. Может вынести на скалы.
Позади яхты мрачно торчал, выдаваясь в море, юго-восточный зубец этой вилочной бухты, тусклая линия скал и волн. Большую яхту сносило ветром как раз в ту сторону – по корявой воде, боком.
– Великий боже, он прав! – раздался эмфиземный баритон Стюбинса – тот стоял за штурвалом, невидимый для Айка. – Верхний парус угонит нас прямо туда! Если ветер опустится, он подхватит нас с траверза и потащит прямо к камням. Сингх! Мистер Сингх! Где, мать его к дьяволу, этот клопоглазый, когда он нужен! Мичман Тенбум, где старпом Великий Паша? У нас тут чрезвычайная ситуация.
– Мистер Сингх в рубке связи, – ответил юный чопорный голос. – Он плохо себя чувствует.
Айк склонился над пучком рассоединенных проводов. Ему не нужно было видеть, кому принадлежит этот голос. Не слышанный ни разу в жизни, этот голос был тем не менее слишком хорошо ему знаком.
– Старший помощник приказал мне уведомить всех, – продолжал голос, – что он весьма оскорблен и отказывается выходить, пока ему не возместят ущерб.
– Ущерб? Эта вошь надеется, что все это можно починить?
– Он не имеет в виду ущерб яхте, я так думаю, мистер Стюбинс.
Этот голос знаком всякому, кто был когда-либо частью казенной силовой пирамиды: холодный тон адъютанта, когда тот является в дежурное помещение и сдержанно сообщает летному экипажу, что командир «плохо себя чувствует» и что экипажу придется «разбираться»; тревожное гнусавое блеяние дурачка-новобранца, притопавшего в дежурку объявлять мужикам, что воскресные визиты отменяются, ибо какой-то мудень отравил шерифского ротвейлера и шериф, из-за вполне объяснимого душевного расстройства – «Вы же знаете, как он привязан к этой собаке», – не снизошел до такой мелочи, как вовремя оформить бумаги. Это был голос низшего лакея высшего круга, марионетки, которую заставляют таскать чемодан, но которая старается при этом сохранить лицо.
– Я имею в виду, я думаю, мистер Сингх имеет в виду, скорее, чтобы ему принесли извинения.
– Великий Боже Всемогущий, ты имеешь в виду, что вместе со всей его навороченной машинерией ему стерло соображалку, я правильно понял? Чему удивляться? В этих ваших звездно-кадетских школах не готовят к сбоям программ. Эй, там! Передайте по люкам: всех наверх! Срочно! И всем сказать, чтобы тащили с собой все дюймовые веревки и блоки, какие найдут. Трапы! Молотки! Ацетиленовые горелки! На этом корыте еще есть помощник моториста? Карабины и шплинты, скажите ему. Нагели, крепеж, домкраты… все! И передайте операторам: пусть зарядят ручники тридцатимиллиметровой «фуджи-кристалхром» – если нам суждено пойти на дно, мы, с божьей помощью, это снимем!
Красный к красному, черный к черному, зеленый к зеленому. Стрелка амперметра даже не дрогнула. Айк почувствовал затылком упругую струю воздуха, на удивление холодную. Сзади слышался топот ног, несущихся по коридорам и вверх по трапам, а леса лязгали все настойчивее.
– Эй, ты, – все так же громыхал голос Стюбинса, – рядом с девушкой в гримерном фартуке! Возьмись за эту хренову веревку и закрепи чертовы леса. Так. Теперь принайтовь ее к поручню, если дотянется. Давай, деточка, помогай, не стесняйся – прошли твои маникюрные времена. Эй вы, жалкие бесцветные трюмные крысы… всем построиться, я хочу на вас посмотреть. Давай, давай, шевелись! да проснитесь вы хотя бы, черт.
Чтобы увидеть их воочию, Айку тоже не было нужды поднимать голову. То была охрана ведьмина замка, которую расколдовала Дороти, окатив их мыльной водой из корыта; сомнамбулы, выдернутые из своих чудовищных грез. Он соединил желтый с желтым, иголка дернулась. Что теперь делать с оставшимися белыми, оранжевыми и синими?