Раздавались не смолкая,
Крики черных мародеров.
"Уг!" - с улыбкой отзывались
Из-под темных сосен старцы.
ПИСЬМЕНА
"Посмотри, как быстро в жизни
Все забвенье поглощает!
Блекнут славные преданья,
Блекнут подвиги героев;
Гибнут знанья и искусство
Мудрых Мидов и Вэбинов,
Гибнут дивные виденья,
Грезы вещих Джосакидов!
Память о великих людях
Умирает вместе с ними;
Мудрость наших дней исчезнет,
Не достигнет до потомства,
К поколеньям, что сокрыты
В тьме таинственной, великой
Дней безгласных, дней грядущих.
На гробницах наших предков
Нет ни знаков, ни рисунков.
Кто в могилах, - мы не знаем,
Знаем только - наши предки;
Но какой их род иль племя,
Но какой их древний тотем -
Бобр, Орел, Медведь, - не знаем;
Знаем только: "это предки".
При свиданье - с глазу на глаз
Мы ведем свои беседы;
Но, расставшись, мы вверяем
Наши тайны тем, которых
Посылаем мы друг к другу;
А посланники нередко
Искажают наши вести
Иль другим их открывают".
Так сказал себе однажды
Гайавата, размышляя
О родном своем народе
И бродя в лесу пустынном.
Из мешка он вынул краски,
Всех цветов он вынул краски
И на гладкой на бересте
Много сделал тайных знаков,
Дивных и фигур и знаков;
Все они изображали
Наши мысли, наши речи.
Гитчи Манито могучий
Как яйцо был нарисован;
Выдающиеся точки
На яйце обозначали
Все четыре ветра неба.
"Вездесущ Владыка Жизни" -
Вот что значил этот символ.
Гитчи Манито могучий,
Властелин всех Духов Злобы,
Был представлен на рисунке,
Как великий змей, Кинэбик.
"Пресмыкается Дух Злобы,
Но лукав и изворотлив" -
Вот что значит этот символ.
Белый круг был знаком жизни,
Черный круг был знаком смерти;
Дальше шли изображенья
Неба, звезд, луны и солнца,
Вод, лесов, и горных высей,
И всего, что населяет
Землю вместе с человеком.
Для земли нарисовал он
Краской линию прямую,
Для небес - дугу над нею,
Для восхода - точку слева,
Для заката - точку справа,
А для полдня - на вершине.
Все пространство под дугою
Белый день обозначало,
Звезды в центре - время ночи,
А волнистые полоски -
Тучи, дождь и непогоду.
След, направленный к вигваму,
Был эмблемой приглашенья,
Знаком дружеского пира;
Окровавленные руки,
Грозно поднятые кверху, -
Знаком гнева и угрозы.
Кончив труд свой, Гайавата
Показал его народу,
Разъяснил его значенье
И промолвил: "Посмотрите!
На могилах ваших предков
Нет ни символов, ни знаков.
Так пойдите, нарисуйте
Каждый - свой домашний символ,
Древний прадедовский тотем,
Чтоб грядущим поколеньям
Можно было различать их".
И на столбиках могильных
Все тогда нарисовали
Каждый - свой фамильный тотем,
Каждый - свой домашний символ:
Журавля, Бобра, Медведя,
Черепаху иль Оленя.
Это было указаньем,
Что под столбиком могильным
Погребен начальник рода.
А пророки, Джосакиды,
Заклинатели, Вэбины,
И врачи недугов, Миды,
Начертали на бересте
И на коже много страшных,
Много ярких, разноцветных
И таинственных рисунков
Для своих волшебных гимнов:
Каждый был с глубоким смыслом,
Каждый символом был песни.
Вот Великий Дух, Создатель,
Озаряет светом небо;
Вот Великий Змей, Кинэбик,
Приподняв кровавый гребень,
Извиваясь, смотрит в небо;
Вот журавль, орел и филин
Рядом с вещим пеликаном;
Вот идущие по небу
Обезглавленные люди
И пронзенные стрелами
Трупы воинов могучих;
Вот поднявшиеся грозно
Руки смерти в пятнах крови,
И могилы, и герои,
Захватившие в объятья
Небеса и землю разом!
Таковы рисунки были
На коре и ланьей коже;
Песни битвы и охоты,
Песни Мидов и Вэбинов -
Все имело свой рисунок!
Каждый был с глубоким смыслом,
Каждый символом был песни.
Песнь любви, которой чары
Всех врачебных средств сильнее,
И сильнее заклинаний,
И опасней всякой битвы,
Не была забыта тоже.
Вот как в символах и знаках
Песнь любви изображалась:
Нарисован очень ярко
Человек багряной краской -
Музыкант, любовник пылкий.
Смысл таков: "Я обладаю
Дивной властью надо всеми!"
Дальше - он поет, играя
На волшебном барабане,
Что должно сказать: "Внемли мне!
Это мой ты слышишь голос!"
Дальше - эта же фигура,
Но под кровлею вигвама.
Смысл таков: "Я буду с милой.
Нет преград для пылкой страсти!"
Дальше - женщина с мужчиной,
Стоя рядом, крепко сжали
Руки с нежностью друг другу.
"Все твое я вижу сердце
И румянец твой стыдливый!" -
Вот что значил символ этот.
Дальше - девушка средь моря,
На клочке земли, средь моря;
Песня этого рисунка
Такова: "Пусть ты далеко!
Пусть нас море разделяет!
Но любви моей и страсти
Над тобой всесильны чары!"
Дальше - юноша влюбленный
К спящей девушке склонился
И, склонившись, тихо шепчет,
Говорит: "Хоть ты далеко,
В царстве Сна, в стране Молчанья,
Но любви ты слышишь голос!"
А последняя фигура -
Сердце в самой середине
Заколдованного круга.
"Вся душа твоя и сердце
Предо мной теперь открыты!" -
Вот что значил символ этот.
Так, в своих заботах мудрых
О народе, Гайавата
Научил его искусству
И письма и рисованья
На бересте глянцевитой,
На оленьей белой коже
И на столбиках могильных.
ПЛАЧ ГАЙАВАТЫ
Видя мудрость Гайаваты,
Видя, как он неизменно
С Чайбайабосом был дружен,
Злые духи устрашились
Их стремлений благородных
И, собравшись, заключили
Против них союз коварный.
Осторожный Гайавата
Говорил нередко другу:
"Брат мой, будь всегда со мною!
Духов Злых остерегайся!"
Но беспечный Чайбайабос
Только встряхивал кудрями,
Только нежно улыбался.
"О, не бойся, брат мой милый:
Надо мной бессильны Духи!" -
Отвечал он Гайавате.
Раз, когда зима покрыла
Синим льдом Большое Море
И метель, кружась, шипела
В почерневших листьях дуба,
Осыпала снегом ели,
И в снегу они стояли,
Точно белые вигвамы, -
Взявши лук, надевши лыжи,
Не внимая просьбам брата,
Не страшась коварных Духов,
Смело вышел Чайбайабос
На охоту за оленем.
Как стрела, олень рогатый
По Большому Морю мчался;
С ветром, снегом, словно буря,
Он преследовал оленя,
Позабыв в пылу охоты
Все советы Гайаваты.
А в воде сидели Духи,
Стерегли его в засаде,
Подломили лед коварный,
Увлекли певца в пучину,
Погребли в песках подводных.
Энктаги, владыка моря,
Вероломный бог Дакотов,
Утопил его в студеной,
Зыбкой бездне Гитчи-Гюми.
И с прибрежья Гайавата
Испустил такой ужасный
Крик отчаянья, что волки
На лугах завыли в страхе,
Встрепенулися бизоны,
А в горах раскаты грома
Эхом грянули: "Бэм-Вава!"
Черной краской лоб покрыл он,
Плащ на голову накинул
И в вигваме, полный скорби,
Семь недель сидел и плакал,
Однозвучно повторяя:
"Он погиб, он умер, нежный,
Сладкогласный Чайбайабос!
Он покинул нас навеки,
Он ушел в страну, где льются
Неземные песнопенья!
О мой брат! О Чайбайабос!"
И задумчивые пихты
Тихо веяли своими
Опахалами из хвои,
Из зеленой, темной хвои,
Над печальным Гайаватой;
И вздыхали и скорбели,
Утешая Гайавату.
И весна пришла, и рощи
Долго-долго поджидали,
Не придет ли Чайбайабос?
И вздыхал тростник в долине,
И вздыхал с ним Сибовиша.
На деревьях пел Овейса,
Пел Овейса синеперый:
"Чайбайабос! Чайбайабос!
Он покинул нас навеки!"
Опечи пел на вигваме,
Опечи пел красногрудый:
"Чайбайабос! Чайбайабос!
Он покинул нас навеки!"
А в лесу, во мраке ночи,
Раздавался заунывный,
Скорбный голос Вавонэйсы:
"Чайбайабос! Чайбайабос!
Он покинул нас навеки,
Сладкогласный Чайбайабос!"
Собрались тогда все Миды,
Джосакиды и Вэбины,
И, построив в чаще леса,
Близ вигвама Гайаваты,
Свой приют - Вигвам Священный,
Важно, медленно и молча
Все пошли за Гайаватой,
Взяв с собой мешки и сумки, -
Кожи выдр, бобров и рысей,
Где хранились корни, травы,
Исцелявшие недуги.
Услыхав их приближенье,
Перестал взывать он к другу,
Перестал стенать и плакать,
Не промолвил им ни слова,
Только плащ с лица откинул,
Смыл с лица печали краску,
Смыл в молчании глубоком
И к Священному Вигваму,
Как во сне, пошел за ними.
Там его поили зельем,
Наколдованным настоем
Из корней и трав целебных:
Нама-Вэск - зеленой мяты
И Вэбино-Вэск - сурепки,
Там над ним забили в бубны
И запели заклинанья,
Гимн таинственный запели:
"Вот я сам, я сам с тобою,
Я, Седой Орел могучий!
Собирайтесь ж внимайте,
Белоперые вороны!
Гулкий гром мне помогает,
Дух незримый помогает,
Слышу всюду их призывы,
Голоса их слышу в небе!
Брат мой! Встань, исполнись силы,