изумления.
– Как, Филоктет, как?
Это было все, что я смог выдавить, когда мы уселись в кресла у меня дома и виночерпий занялся своим делом.
– Все просто, Агамемнон, когда ты знаешь, как было дело.
– Так расскажи! – потребовал я; с тех пор как умерли Ахилл и Аякс, я еще не был так счастлив. Вот как повлиял на нас Филоктет: впустил в затхлые коридоры моего дома ветер жизни и ободрения.
– Мне понадобился год, чтобы вернуть себе разум и ногу, – начал Филоктет. – Из страха, что местные жители не проявят излишней доброты к ахейцу, слуги отнесли меня высоко в горы и устроили в пещере. Это было к западу от Терм и Антиссы, в нескольких лигах от любой деревни, даже фермы. Мои слуги были мне преданы, и никто не узнал, что я был там. Представляете, как я удивился, когда Одиссей сказал мне, что Ахилл четыре раза грабил Лесбос за последние десять лет! Я ничего об этом не знал!
– Ну, грабят обычно города, – заметил Мерион.
– Верно.
– Но ты же стал бродить по острову, когда выздоровел! – возразил Менелай.
– Нет, – ответил Филоктет, – не стал. Во сне меня посетил Аполлон и сказал, чтобы я оставался там, где был. Честно говоря, это было совсем не трудно. Я занялся охотой и бегом, охотился на оленей и диких свиней, а мои слуги обменивали мясо на вино и фиги или оливки в ближайшей деревне. У меня была не жизнь, а идиллия! Ни забот, ни царства, ни ответственности. Шли годы, я был счастлив и даже не подозревал, что война продолжается до сих пор. Я думал, вы вернулись домой.
– Пока мы не влезли на гору и не нашли тебя, – сказал Одиссей.
– Аполлон разрешил тебе уйти? – спросил Нестор.
– Да, и я очень рад, что вступаю в бой.
Вошел посланец и что-то прошептал на ухо Одиссею; тот встал и вышел вместе с ним. Когда он вернулся, на его лице было написано такое удивление, что на него было смешно смотреть.
– Мой господин, – обратился он ко мне, – один из моих лазутчиков сообщил, что Приам готовит еще один бой. Троянская армия будет у нас на пороге завтра перед рассветом с приказом напасть, пока мы спим. Интересно, правда? Вопиющее нарушение законов ведения войны. Бьюсь об заклад, это придумал Эней.
– О, Одиссей, перестань! – неожиданно воскликнул Менелай, насмешливо присвистывая. – Что это ты несешь про нарушение законов войны? Ты занимался этим все эти годы!
Рот Одиссея дернулся в ухмылке.
– Да, но они этим не занимались.
– Занимались они этим раньше или нет, Менелай, – сказал я, – теперь они точно это сделали. Одиссей, даю тебе разрешение использовать любые средства, какие придут тебе в голову, чтобы мы могли проникнуть за троянские стены.
– Голод, – тут же сказал он.
– Кроме голода.
Мы выстроились в тени стены задолго до того, как темнота рассеялась, поэтому Эней обнаружил, что слишком промедлил с собственным выступлением. Я сам повел войско в атаку, и мы искромсали их на куски, показав, на что способны без Ахилла и Аякса. Когда мы свалились на них, троянцы, и без того не в своей тарелке из-за хитрости Энея, ударились в панику. Нам оставалось только преследовать их и убивать сотнями.
Филоктет использовал стрелы Геракла с поразительной меткостью. Он придумал, чтобы помощники подбегали ко всем его жертвам, вытаскивали драгоценные стрелы, очищали их и возвращали в старый изношенный колчан.
Те, кто ушел от погони, укрылись в городе; Скейские ворота захлопнулись у нас перед носом. Бой вышел очень коротким. Уже вскоре после восхода солнца мы стояли, одержав победу, на усеянном телами троянцев поле; последний троянский цветок упал в пыль.
Подъехали Идоменей и Мерион, сразу за ними Менелай, и потом все остальные; поставив колесницы в круг, мы принялись осматривать поле и обсуждать битву.
– Филоктет, в твоих руках стрелы Геракла определенно обладают магической силой.
Он усмехнулся:
– Признаюсь, им это дело нравится больше, чем впиваться в бока оленям, Агамемнон. Но когда мои помощники сосчитают число стрел, трех будет не хватать.
Он посмотрел на Автомедонта, который хорошо постарался, руководя мирмидонянами.
– Автомедонт, у меня есть для тебя хорошие новости, чтобы передать мирмидонянам.
Мы все затаили дыхание.
– Хорошие новости?
– Очень! У меня состоялся поединок с Парисом. Один из воинов указал мне на него, и я начал его преследовать, пока не загнал туда, где не было ни одной щели, в которую он мог бы забиться. Потом я стал хвастаться своим мастерством лучника и хорошенько высмеял его маленький лук, сказав, что он по размеру больше подходит женщине. Поскольку он не отличил бы меня от ассирийского наемника, он заглотил наживку и принял мой вызов. Первую стрелу я пустил мимо, чтобы раззадорить его. Хотя я признаю, у него меткий глаз. Если бы я вовремя не прикрылся щитом, он попал бы мне прямо в грудь с первого выстрела. Потом я его подстрелил. Первая стрела – в ту руку, которой он держал лук, и вторая – в правую пятку (я подумал, это подходящая расплата за Ахилла), и третья – прямо в правый глаз. Ни одной из них не было достаточно, чтобы убить его сразу, но более чем достаточно, чтобы рано или поздно он умер. Я просил бога направить мою руку так, чтобы он умирал помедленнее.
Хлопнув Менелая по плечу, он рассмеялся:
– Менелай преследовал его, когда он удирал с поля боя, но Парис был ранен и слишком слаб, и наш рыжий друг им побрезговал.
Теперь мы смеялись уже все вместе; я послал гонцов, чтобы они сообщили всей армии о том, что убийца Ахилла мертв. Так пришел конец Парису-соблазнителю.
Глава тридцатая(рассказанная Еленой)
Большую часть времени я была предоставлена самой себе. Как хихикала бы сейчас моя двоюродная сестра Пенелопа! Время лежало на моих руках таким грузом, что я занялась ткачеством! Удел, как я теперь поняла, брошенных жен. Парис в полном смысле слова ко мне близко не подходил. Как и Эней.
Со смертью Гектора атмосфера во дворце изменилась к худшему. Гекаба настолько рехнулась, что принялась изводить Приама упреками за то, что не была его первой женой. Сбитый с толку и подавленный, он отвечал ей, что сделал ее своей главной женой, царицей! Потом она садилась на корточки и начинала выть, словно старая собака. Ужас! Но по крайней мере сейчас я понимала, откуда это у Кассандры.
Безнадежно несчастное место. Теперь, став вдовой Гектора и потому лишенная своего прежнего статуса, Андромаха сама вела себя как тень. Во дворце ходили слухи, будто они с Гектором жестоко поссорились как раз накануне того, как он покинул Трою, чтобы пойти в свой последний бой, и что размолвка была по ее вине. Он умолял ее взглянуть на него, попрощаться, но она предпочла лежать на их ложе, отвернувшись лицом к стене. Я поверила в эти россказни: весь ее бледный вид выражал такую жуткую боль и такое бесконечное раскаяние, какие может носить в себе только виновная и любящая женщина. Никакого интереса к своему сыну Астианаксу она тоже не проявляла – как только Гектора опустили в могилу, она отдала его на воспитание мужам.
Когда Ахилл убил Троила, остатки мира Приама распались окончательно. Даже смерть Ахилла не смогла вытащить его из трясины уныния. Я знала, о чем сплетничали в крепости: будто Эней намеренно воздержался посылать Троилу подмогу, ибо Приам оскорбил его на собрании, где он назначил Троила наследником. Как и в случае с Андромахой, я поверила россказням. Эней был не тем мужем, которого стоило оскорблять.
А потом Эней потребовал, чтобы ему разрешили возглавить неожиданное нападение на лагерь ахейцев, и Приам, униженный, согласился.
Ничто не могло остановить болтливые языки, но ничего нельзя было поделать. Эней был всем, что у нас осталось. Хотя Приам до конца не сдался: назначил наследником этого дикого вепря, Деифоба. Этот акт пренебрежения не произвел на Энея особого впечатления – он был слишком в себе уверен.
Я долго вглядывалась в его смуглое лицо дарданца; я знала, какой огонь пылал в нем за его невозмутимой внешностью; я знала, как далеко может его завести всепоглощающее честолюбие. Словно медленный поток лавы, Эней неумолимо пробирался вперед, поглощая противников одного за другим.
Когда Эней потребовал разрешения напасть на лагерь ахейцев, он знал, о чем просит царя: отступиться от законов богов. И только мне была известна истинная величина триумфа Энея, когда Приам сказал «да». Ему наконец удалось унизить Трою до собственного уровня.
В день нападения я закрылась в своих покоях, заткнув уши ватой, чтобы заглушить грохот и крики. Я ткала отрез тонкой шерсти с разноцветным затейливым узором; заставив себя сосредоточиться, я сумела забыть о том, что где-то идет битва. Ха! Пенелопа паутиноликая, жена кривоногого мужа, у которого нет чести и очень мало совести. Я готова побиться об заклад, что она никогда не соткала ничего и вполовину такого изящного. С ее задатками она наверняка занялась тканием саванов.
– Лицемерная придирчивая корова! – В ярости я разговаривала сама с собой, когда волоски у меня на руке встали дыбом, словно на меня смотрел кто-то с того света. Паутиноликая Пенелопа умерла? Это было бы слишком большим везением.
Но, подняв голову, я увидела, что на меня смотрит Парис. Он цеплялся за дверной проем, открывая и закрывая рот, не издавая ни звука. Парис? Парис, залитый кровью? Парис, у которого из глаза торчат два локтя стрелы?
Я вытащила из ушей вату, и на меня обрушился дикий шум, словно менады бежали по склону горы с намерением убить свою жертву. Уцелевший глаз Париса сверкал безумием, а с языка срывались слова, которых я не могла понять.
Пока я смотрела на него, мой шок прошел. Я начала смеяться так, от смеха упала на ложе и продолжила надрывно хохотать, ничего не в силах с собой поделать. И он упал на колени! Он пополз ко мне, его правая рука оставляла за собой на белом полу темно-красный след, торчавшая из правого глаза стрела шевелилась, и это было так смешно, что я захохотала еще громче. Добравшись до моих ног, он обхватил их здоровой рукой и залил кровью все мое одеяние. Отвращение мое было так велико, что я пнула его ногой, отчего он растянулся на полу, и побежала к двери.